— Что не так с моим языком?
— Русский здесь — для присутственных мест, итальянский — для торговых дел и французский — для высшего общества.
— Ошибаетесь, сэр. Две трети местных коммерческих фирм принадлежат грекам.
— Ралли мне об этом не сказал. Спасибо за уточнение. Наверное, он не желал афишировать свою связь с местной диаспорой. А что вы думаете о месте Одессы в Империи? Мне сказали, что здесь царит особая атмосфера, отличная от остальной России. Здесь не знают суровости крепостного права, а местные правители довольно либеральны.
— Тут я мало чем могу вам помочь. Я такой же путешественник, как и вы, — развел я руками и вернулся к интересующей меня теме. — Будь вы заезжим предпринимателем, в какую область вы рискнули бы инвестировать?
— Хо-хо, мне по сердцу ваш настрой! Вам стоит подумать о переезде в страну, где царит всепобеждающий дух предпринимательства! Лично я — убежденный сторонник транспортных проектов. За ними будущее. Я намерен бросить вызов монополии англичан на морские перевозки между Старым и Новым Светом[2]. Здесь же, в России с ее необъятными просторами, перевозки — это отличный бизнес.
Вот нормально так озадачил меня американец! Что я могу предложить этому городу? Что толку от моего послезнания? Любой авантюрист из Европы мне сто очков вперед даст, ибо я не знаю элементарных вещей, не говоря уже о специальных — коммерческих и финансовых. Готовься я специально к попаданству, приналег бы на исторические книги и инвестировал бы туда, где правят бал нынешние Биллы Гейтсы и Илоны Маски. Или играл бы на местной бирже, снимая сливки, благодаря знаниям котировок на зерно или греческую коринку[3]. Но я не знаю НИЧЕГО!
Я даже не могу толком использовать совет американца. Легко сказать, инвестируй в транспорт! А куда конкретно? Может, в акции Черноморского общества перевозок Одесса-Константинополь? Но Митька мне на «Неве» поведал, насколько неладно дело с пароходами. Сколько аварий и простоев в доках. Как долго строятся в Херсоне два новых паровых корабля для Общества. Не имею я права вкладываться в высокорисковый актив!
Вернулся за Марией к портному в полном раздрае. Мне не подняли настроение даже приготовленные для меня обновки и вожделенный боливар — напоминающий цилиндр, головной убор с широкими загнутыми слегка вниз полями. Еще пришлось отнекиваться от предложенной мне греком трости.
— Без этого аксессуара ваш образ неполный, дорогой Коста! — уверял меня доморощенный Саша Васильев по имени Перикл, навязывая мне свою версию «Модного приговора» образца 1836 года.
— Не привык я с дубиной таскаться, — отбивался я (чуть не брякнул про бейсбольную биту).
— Но это — так элегантно! И можно при случае от собак отбиться!
— Нет уж, увольте! И перчаток мне не надо. Лето на дворе.
— Ну, хорошо. Все равно, вы — красавец! Хоть сейчас — на Бульвары лорнировать дам. Один мой знакомый, весьма близорукий, проделывал этот трюк с такого близкого расстояния, что постоянно нарывался на скандалы. Ха-ха-ха. Взгляните, какую достойную спутницу для Променада я вам создал!
Из-за занавески вышла Мария, вся в чем-то свело-зеленом, с поясом под самой грудью и пунцовая от застенчивости. Неслабое ей выпало испытание после турецких закрытых балахонов и кисеи наряжаться и демонстрировать свою красоту в присутствии постороннего мужчины.
Да, не так я представлял себе безупречной образ почтенной вдовы. Нет, конечно, все было в рамках приличия: шея и плечи закрыты и никаких, слава Богу, мини! Но все же, но все же…
Помолчал, подумал: «какого черта я вдруг заделался ревнителем нравственности и превратился в сурового старшего брата. Чудеса!». Обошел Марию по кругу, застывшую в ожидании приговора, — и выразил свое самое горячее одобрение. С женщинами только так! Иначе потом всю плешь проедят: я, мол, так старалась для тебя, а ты…
Мария тоскливо вздохнула. То ли её утомила многочасовая примерка, то ли наряд ей на самом деле не нравился. Мне некогда было разбираться сейчас с ее настроением — нас Адаша заждалась.
Высыпал портному кучку серебра, он мне на сдачу — серебряные копейки, полуполтинником их окрестив. Это что же выходит? Серебро — на сдачу от серебряного рубля, а медь — от ассигнации? Ай да, старичок, божий одуванчик! Сунул мне «масонов» вместо серебра! Еще и про берегущую копейку серьезно так поучал. Издевался, гад!
Ладно, будем считать, что он комиссию получил за консультацию, а разбираться в монетной системе будем позже. Сейчас нужно поторапливаться.
До Красного переулка было рукой подать. Наша хозяйка ничем не выразила своего недовольства из-за нашей задержки. Наоборот, обрадовалась, будто заждалась. Проводила нас в комнаты на второй этаж одного из домов, что окружали ресторанный дворик по периметру.
— Я решила вам повеселее комнаты выделить, — объяснила она. — Здесь мои тетки останавливаются, когда нас навещают. В комнатах братьев все — как-то слишком по-мужски. Впрочем, Коста может и там устроиться.
— Здесь очень мило, спасибо! — прижал я руки к груди, демонстрируя полное восхищение.
Комнаты и впрямь были хороши. Беленые известкой стены и балки на потолке, голубые внутренние рамы окон с решетчатыми ставнями, на полу и лежанках — домотканые пестрые коврики и много подушек разного размера. Двухкомнатные апартаменты в этностиле — сто евро за ночь, как минимум! Еще бы мне роптать!
Адаша, не заикнувшись о депозите, ушла. Янис — следом. Пацан, засидевшись у портного, потребовал отпустить его погулять. Мы же принялись разбирать свои вещи.
Мария двигалась заторможено. Лицо было напряжено, губы поджаты — вот умеют женщины создать накаленную атмосферу, не проронив ни слова.
— Что? — спросил я резко. Еще не отошел от своих дневных переживаний — все ж таки завел меня Гордей, мать его, Симеонович, гений медной монеты.
— Ничего, — тусклым голосом ответила она, перекладывая в третий раз какую-то вещичку Яни.
— Выкладывай!
Она промолчала, подошла к окну и уставилась на уходящие вдаль крыши.
— Если есть проблема, но ты будешь молчать, мы ее не решим, — начинал раздражаться.
— Мне здесь плохо, — честно призналась она грустным тоном.
— У Адонии?
— Нет, нет. Она замечательная девушка. И комнаты чудесные, словно я домой, на Остров, вернулась, — она развернулась ко мне лицом, на краешке глаза застыла слезинка.
Обнял ее за плечи, прижал к себе, погладил по спине и шепнул на ухо:
— Что же тебе беспокоит?
— Этот город… Он очень большой, — призналась она мне, дыша в грудь.
Класс! Приехали! В Карантинном городке ей было комфортно, а здесь, увидев толпы людей и вереницы экипажей, услышав людское многоголосие и странное поведение отдельных несознательных продавщиц из модных бутиков, она растерялась или испугалась.
— Все будет хорошо. Привыкнешь, — успокоил, не выпуская из своих объятий.
Наши обнимашки прервала Адаша, стремительно влетевшая в комнату:
— Там вашего Яниса поколотили!
[1] В РИ золотые монеты использовалась большей частью для внешнеторговых сделок. Золото внутри страны ходило наравне с серебром, но ценность последнего серьезно отличалась на азиатских рынках, привыкших к обесцениванию серебряной монеты и с почтением относившихся к золоту.
[2] Уже упомянутый в примечаниях Стефенс (Джон Ллойд Стивенс) — путешественник и президент первой американской компании трансатлантических перевозок. Пытался также продвинуть проект железнодорожных перевозок через Панаму. В Одессе был в мае 1836 года.
[3] Сушеный черный мелкий виноград без косточек, одна из важнейших статей греческого экспорта в РИ в XIX — начале XX вв.
Глава 6Фланер и подкаблучник
Бросились во двор.
Пока бежали, в голове проносились не самые приятные картинки: племянник весь в крови, лежит на грязной земле, не двигаясь, с разбитой головой.
«Чертова Одесса! — пронеслось ко всему прочему. — Никак не хочет нас принять!» Все это усугублялось непрерывными восклицаниями сестры, вперемешку с её уже громким плачем.
Увиденное меня сразу успокоило. Нет, обязательная для такого рода сцен — можно сказать, классическая триада — присутствовала налицо: Янис был весь изгваздан в пыли, рубаха порвана, из носа течет кровь. Но! Он не валялся в этот момент на земле. Как раз схватил лежавший тут же небольшой камень и швырнул его вслед убегавшей ватаге из четырех шкетов его же возраста, давшей деру при виде взрослых.
— Сучи дети! — заорал он на русском вдогонку брошенному камню.
Я остановился, сложился пополам. Сестра не обратила внимания, бега не замедлила. А вот Адаша с тревогой оглянулась. Я успокоил её взмахом руки. Побежала дальше.
«Ах, 'Кузьмич», «Кузьмич»! — я изо всех сил сдерживал себя, чтобы не рассмеяться в голос. — Значит, камень, ножницы, бумага, небо, облака — белогривые лошадки… Не доглядели мы, не доглядели. Хотя, «Кузьмич» вряд ли мог Яниса научить такому. Просто пацан случайно подслушал и запомнил про «сучьих детей».
Я выпрямился и уже спокойным шагом подошел к «полю Куликову».
Сестра уже не плакала. И сейчас, наблюдая за ней, я не мог сдержать улыбки. Все мамы одинаковы. Сколько раз я сам наблюдал такую же реакцию моей мамы, когда возвращался домой в таком же виде, как Янис в данную минуту.
Сестра вертела сыночка во все стороны, допытываясь, все ли кости целы; потом с криками «мальчик мой» прижимала к себе и целовала; потом неожиданно отставляла его и начинала ругать за то, что полез в драку; потом — опять поцелуи; потом — проклятия в сторону шпаны, обидевшей её мальчика. В моем детстве иногда мама еще и подбавляла мне пару-тройку раз по заднице, чтобы я крепче усвоил урок и не лез, куда не нужно, или не связывался, с кем не нужно. Сестра сейчас удержалась — вот и вся разница!
— Пойдем в дом. Неудобно. Вон, уже люди смотрят! — я наклонился к Марии.
На сестру этот довод подействовал. Она, наконец, оторвалась от Яниса, поднялась, взяла его за руку. Пошли в дом.