— Мне бы, братишка, семью свою пристроить покомфортнее на ночевку. Поможешь?
— Покомфортнее? Слово-то какое барское…
— Не цепляйся. Я у англичанина переводчиком — нахватался разного. Так поможешь с удобствами? А с меня бакшиш. Специально для такого случая табачку отборного из Константинополя прихватил.
— Братишка! Да я и без табачка тебе помогу! Хотя в Туретчине табачок знатный. Ща бозману шепну про тебя…
Младший офицер в коротком темном мундире с одной звездой на эполете выскочил, как черт из табакерки, из-за трубы, схватил морячка за шиворот белого кителя и пинками погнал на нос корабля, не удостоив меня и взглядом. Тот смешно семенил ногами, хватаясь руками за свой форменный цилиндр.
Я застыл в растерянности, не зная, что предпринять. На меня угрюмо пялились палубные пассажиры — разношерстная толпа, в которой выделялись своими полосатыми накидками, восточными нарядами и грязными лицами еврейские паломники из Палестины — успел на них насмотреться в Стамбуле.
Офицер вернулся и любезно осведомился:
— С кем имею честь…?
— Личный переводчик мистера Спенсера, Коста Варвакис, — отрекомендовался я, на всякий случай, как можно более пафосно в надежде, что мой визит на ют не остался незамеченным.
— Мичман торгового флота Савелий Касатонов! — офицер лихо откозырял.
— Торговый, а все по-военному…
— Так ведь — пушки на корабле… — удивился моему вопросу мичман. — Я правильно понял, что вы переводчик?
— Так точно! — подыграл в ответ, вызвав улыбку, и перечислил языки, которыми владел.
— Бог вас нам послал, господин Варвакис! Помогите с басурманами разобраться! Ни бельмеса же, черти, по-нашему не разумеют.
С моей помощью мы с грехом пополам смогли успокоить пассажиров и придать всему происходящему на баке некое подобие порядка. Взамен мне помогли разместить Марию и Яниса с максимально возможным комфортом.
Митька, морячок, с которым я столкнулся у пароходной трубы, притащил парусину и мигом соорудил нам постели. Пообещал брезент, если ночью закапает с неба. Научил, как чаем разжиться.
В его активности беспокоило лишь одно: уж больно заинтересованным взглядом он на сестру косился. Вот не было раньше печали, а ныне приходилось беспокоиться о вопросах нравственности. Еще та забота на меня свалилась, и об этом нужно было много думать. Как устроить сестру с племянником перед моим отъездом в Крым и далее? Вот на какой вопрос требовалось найти быстрый ответ.
Не выходило из головы и другое: вроде, обещал табаком Митьку угостить, но как с моряками общаться? Мигом просекут, что я в морских делах — полный профан и «краб». А ну как доложат кому не следовало бы? С другой стороны, знания из этой области нужны кровь из носу, чтобы моя легенда не лопнула, как мыльный пузырь, в самый неподходящий момент. Не на конях же мы в Черкесию поскачем?
Мои страхи, вроде, оказались напрасными.
На баке, в стороне от пассажиров, возле бочки с водой нашлось место для курения свободных от вахты матросов. После того, как пароход выскочил из Босфора и уверенно зашлепал колесами, правя курс на север, Митька освободился. Потащил меня в «курилку», чтобы я исполнил свое обещание насчет «угоститься табачком». И все разговоры там вертелись исключительно вокруг табака.
Меня просветили, что мода на сигары, что нынче завелась в Одессе, где ими дымили все подряд, «на корабле ни в жизнь не приживется». Только трубка, как издревле заведено. Дерево кругом, пенька, нет ничего более страшного для моряка, чем пожар на борту.
— Нам после заката и к трубке запрещено прикасаться. Мигом линьков отхватим, — пояснили мне матросы, беззастенчиво разбиравшие турецкий табак из маленького бочонка, который Митька ловко вскрыл, зачистив от смолы крышку.
— А я своему, — признался, имея в виду Спенсера, — сигарный ящик приготовил в каюте.
— Так — то «значительные», перший класс, у них свой порядок, — важно ответил мне седой моряк, вовсю пыхающий своей гнутой трубкой. — Хороший табачок! Благодарствуем!
— Все равно не пойму. У вас из трубы дым валит, искры летят. А курить — только на баке.
Матросы засмеялись. Седой снисходительно пояснил:
— Мачты отнесены от трубы так, чтоб на такелаж ничего горящего не попало. Анжанеры считали. Вот сколько, по-твоему, нас лошадей по морю тащат?
Я лишь развел руками: откуда мне знать КПД парового котла, что надрывался в трюме, заглатывая дрова или уголь.
— Говорю всё честь по чести: полная сотня! — продолжал важничать седой моряк. — Ежели встречный не поймаем, можем и за пятьдесят часов до Одессы обернуться.
Я хмыкнул про себя: в моей «сузуки» с двухлитровым мотором и то поболе было «лошадок».
Моряки меж тем сердито зашипели: мол, не дело заранее время прибытия сообщать. Плохая примета!
Суеверные, хуже бабок старых. Впрочем, их можно понять: пусть пароход перестал зависеть от ветра, что дало возможность установить регулярное сообщение Одесса-Константинополь, неожиданностей все равно хватало. И первая среди них — это буря или шторм.
— А я говорю: нормально пойдем! — не унимался Седой. — Ветер в корму. Щаз ахфицеры свистнут парусов прибавить!
— Так вы не только под парами ходите? — удивился я. — И под парусами?
— Вот ты — чудак-человек! Нешто не видишь, какая у «Невы» оснастка?
Па-бам, приплыли! И что мне ответить? Сколько раз мне еще предстоит выглядеть в глазах окружающих полным болваном? Сейчас на меня с ехидством смотрели три пары глаз, а я не знал, что ответить. Пауза затягивалась.
Вскинул голову и тихонько пропел:
Надоело говорить и спорить
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимала паруса.
Моряки в разнобой загалдели в восхищении.
— Как-как ты напел? Усталые глаза?
— Что за море такое — флибустерское…?
— Глядишь, ты! Не ошибся!
— А я говорил, я говорил… — громче всех разорялся Митька. — Наш человек, морская кость! Сразу определил, что у нас от бригантины оснастка!
Вот это я в яблочко попал! Вот так бы каждый раз!
Моряки громко требовали, чтобы я продолжил песню.
Но тут пришел дворник и всех разогнал… То бишь — злой мичман. Он нарисовался, стоило морякам расшуметься.
— А ну! Разорались, как чайки! Быстро отдыхать! — концерт по заявкам закончился, не успев начаться. — И вы, Варвакис, шли бы спать. Пользуйтесь тем, что море спокойно. Кто знает, что нас ждет завтра?
Как в воду глядел (хотя куда тут еще глядеть — море вокруг?). С утра посвежело, появилась продольная качка.
На меня не действовала морская болезнь — и слава Богу. Тем более, что меня вызвали на ют подать чай Спенсеру. Вчера он словно забыл о моем существовании, а сегодня вот вспомнил. И как тут это все устроено?
Миновав прохаживавшихся по палубе дам под зонтиками, прошел к открытому люку, ведущему в каюты первого и второго классов. Оттуда высунулся давнишний грубиян-эконом, пихнул мне в руки поднос с чашкой и чайником. Следом он выставил складной столик, который я зажал под мышкой.
Застыл в растерянности, но тут — на мою удачу — подошел лакей в ливрее цветов Нарышкиной и тоже вооружился чайным набором. Я знаком предложил ему показать мне мастер-класс. Лакей надменно склонил седую голову, согласившись. С его зеленым цветом лица это выглядело, по меньшей мере, нелепо.
Он раскрыл столик, водрузил на него чайный набор и трубку и степенно зашагал в направлении рулевого. Справа от матроса, с подветренной стороны, стояли господа, включая Спенсера, курившего сигару. Стоило лакею приблизиться, как качка сыграла с ним злую шутку. Он не удержал равновесия и запнулся, опрокинув столик. Чашка с чайником уцелели, столик рассыпался, а трубка улетела за борт, подло проскочив под перилами палубы.
Молодой офицер из свиты Нарышкиной, лениво растягивая слова, заключил:
— Яшка! Вернемся домой, напомни мне приказать тебя высечь.
Лакей — первый русский крепостной на моем пути — оправдываться не стал и принялся молча собирать обломки столика.
Теперь мой выход.
[1] Титус Ванцетти — выдающийся хирург-офтальмолог, работавший в России. Он делал бесплатные операции на глазах. В Бахчисарае он вел прием в ханском дворце, превратив его в подобие госпиталя.
Глава 2Пыльная неласковая красавица
— Не огорчайтесь, мон бель ами, возьмите мою сигару, — обратился к молодому офицеру Спенсер, протягивая узкий походный кожаный портсигар. — Коста, не стойте болваном. Поставьте поднос на палубу и сперва разложите столик. Нам хватит приключений, а я, как англичанин, не могу позволить себя остаться без полуденного чая!
Вся компания вокруг дружно рассмеялась.
Я благополучно проделал все необходимые манипуляции, включая наполнение чашки, и замер в ожидании дальнейших указаний. Спенсер меня пока не отпускал.
— Благодарю за сигару! — склонил голову в легком поклоне напыщенный юнец и продолжил прерванный инцидентом с лакеем разговор. — Уверяю вас, Одесса — город совсем не русский. Это город иностранный, вам это сложно будет понять. Нет там милого нашему сердцу русского гостеприимства. Да, наместник Новороссии граф Воронцов устроил нам блестящую жизнь с балами, оперой и променадом с военным оркестром. Но сам город дышит одной наживой.
— Одессу сделала торговля зерном, — пояснил посланник Бутенев из-за плеча Спенсера.
Он неожиданно мне подмигнул.
Что это значит? Он в курсе моей миссии?
— Мне говорили, что корабли из Италии везут в качестве балласта пиленый камень для мощения улиц, чтобы потом отправиться обратно, доверху забитые зерном, не так ли? — спросил Эдмонд.
— Не только камень, милорд, — охотно пояснил Бутенев. — В Одессу везут все, что производит весь мир! Порто-франко! Город превратился в гигантский склад под открытым небом. Люди предпочитают использовать свои дома для складирования товаров, вместо сдачи их в наем. Имейте это в виду, с жильем в Одессе напряженно. Впрочем, отели великолепны, не уступают по роскоши парижским, и среди них самый шикарный — это Ришельевский.