Стемнело. Капитанская вип-зона опустела, все спустились в кают-компанию.
Я стоял у борта в ночной тишине, глядя на ускользающий след оранжевой луны. Казалось, корвет гнался за ним, как котенок за клубочком, но он все ускользал, прячась в волнах.
Почему Багрицкий писал: «по рыбам, по звездам проносит шаланду»? По рыбам — понятно, они внизу, спят в ожидании рассвета. Но где же звезды на воде? Вот луна точно есть — загадочная и недостижимая, расстилающая дорожку. А звезды прятались за горизонтом, где черное Черное море сливалось с черным небом. Наш корвет казался мне космическим кораблем, начавшим разбег для взлета на орбиту…
Вздрогнул от неожиданного прикосновения к рукаву моего сюртука. Тихий голос сзади прошептал:
— Не нужно резко поворачиваться, Константин Спиридонович! Обождите несколько минут, потом спуститесь на артиллерийскую палубу по ближайшему трапу. Увидите зеленый фонарь у двери в каюту, рядом с лазаретом. Вам туда. Вас ожидают.
… В небольшой тесной каюте за столом сидел совершенно неуместный здесь генерал, украшенный множеством крестов и звезд-орденов, золотыми эполетами и золотым же шитьем на красном вороте мундира, подпиравшем его худые щеки. Узкое лицо под торчащими в разные стороны волосами, бакенбарды и щегольские усики, разделенные на две щеточки выбритой ямочкой под носом. И пронзительный яркий взгляд южанина, изучающий и оценивающий…
Присесть было некуда, да меня никто и не приглашал. Замер у входа.
— Дверь прикрой, — раздался холодный голос, от которого мурашки по спине побежали. — За хозяина своего не волнуйся. Тебя не хватится. Его сейчас в кают-компании развлекают. Уйти не позволят.
Генерал потер колено, закашлял. Продолжал меня изучать, начинать беседу не спешил. Или допрос? Во что я вляпался?
— Так вот ты каков, приобретение Фонтона. — прервал он, наконец, молчание, начавшее уже не на шутку напрягать. — Грек. Проныра. Храбрец. Возомнивший себя самым умным!
— Ваше высокоблагородие… — начал, было, отвечать, но резкий взмах худой руки меня остановил.
— Сиятельство. Ваше сиятельство. Я граф де Витт! — Он снова кашлянул, словно прочистил горло. — А также руководитель всего полицейского сыска и агентурной сети в Новороссии. И инспектор кавалерии. Впрочем, генерал от кавалерии из меня — так себе. После того, как мне колено прострелили под Варшавой, всадник из меня никудышный.
Я решил отмалчиваться, пока не спросят. Генералы не любят инициативы подчиненных. Вот только этот — какой-то непонятный. Какой-то негенеральский генерал.
— Передал мне Проскурин твою записку. Прочитал. С чего ты решил, что можешь советы давать? Рекомендую карантин… — передразнил он меня. — Какие подвиги за душой у агента без года неделю? Мне лет поменьше твоего было, как я к Наполеону в доверие вошел, притворившись волонтером. Тайным его посланцем в Варшаву уехал. И все планы польских предателей и самих французов выведал и царю доложил! И смутьянов, что на юге бунтовать вздумали супротив императора Николая, вместе с петербургскими подельниками разоблачил в 25-м! И все-все о подготовке восстания в Польше в 30-м году разведал через Каролинку Собаньску. Не сделай я этого, сколько народу бы положили, Варшаву усмиряя? А про разного рода масонов и прочие «свинские» общества, что пресечены были моими стараниями, и упоминать лень[1].
Интересно, он сейчас про Южное общество декабристов говорил? И про другие свои дела? Внушительный послужной список. Просто Канарис XIX века какой-то. Хоть и не адмирал.
— Или возьмем ученика моего Ванечку Липранди. Ему 23-х не было, как он в Париже военную полицию учредил и с Видоком заговор «общества булавок» раскрыл. А сколько он сделал в плане агентурной работы при подготовке войны с турками меньше десяти лет назад! Умница! Мастер разведки! А ты? Чем похвалиться можешь, кроме того, что Спенсера своего охмурил?
Я пожал плечами. Хвалиться и вправду было нечем. Мне из разведчиков в генералы выскочить не светило. Характер не тот. И способности, что греха таить, тоже не те. Чуть не завалил дело, под бритву подставившись.
— Ты не тушуйся. Я с тебя стружки немного снял, чтоб на землю грешную приспустить. У тебя все впереди. Ибо ты — грек! Мы, греки, народ ушлый. Тем и берем!
Я удивленно вскинулся. То-то, гляжу, южная кровь видна.
— Да-да. Мать у меня гречанка, не удивляйся. А вот Липранди — не из наших. Фамилия похожа, но сам он из Пиренейского рода. Но женат на гречанке! Вот так вот! Но сам не грек. Другая кровь. И что-то в тебе есть… Сам не пойму. Дерзость какая-то… Храбрецами меня не удивишь! Насмотрелся! Нет, ты другой. Вот чувствую…
— Не ваш? — улыбнулся я.
Де Витт чуть не поперхнулся от моей дерзости. Снова закашлялся.
— А мне «наши» и не нужны. Мне потребны умные да скользкие. Такие, как я!
Изобразил улыбку в первый раз за все время беседы. Усы приподнялись, словно у поймавшего мышь кота. Бросил на стол кожаное портмоне с пачкой ассигнаций.
— Награда от меня! Спенсера спас — молодец. Заслужил. У меня на этого англичанина есть кое-какие планы. Но вовсе не те, что Фонтон придумал. До Кавказа мне дела нет. Там Розен командирствует. Вот пусть в его штабе и решают, пускать Спенсера в Черкесию или перехватить по дороге.
— Дозволено мне будет поинтересоваться, что придумало Ваше Сиятельство?
— Редкий ты нахал, Коста! Сразу видно, в армии не служил. Планы простые: выдать ему ту кривду, что нам выгодна! Он на круиз нацелился с Воронцовым?
— Так точно, Ваше Сиятельство! — тихо гаркнул я. Витт усмехнулся.
— Окружим его в поездке нужными людьми, будут его обмишуливать да Крым нахваливать. А как вернется обратно, приставим к нему татарчонка, чтоб проследил. Уверен, он по Крыму поездит, чтобы агентурную сеть создать. Вот мы и возьмем всех на заметку. Ты в это дело не лезь, — проинструктировал меня этот гений лжи и запутанных комбинаций. — Занимайся своими делами. Слышал, родню везешь с собой?
— Везу, — не стал отнекиваться.
— Ты думаешь, ее Спенсер на корабль пристроил? Ох, наивная простота. Я распорядился, чтобы препятствий не чинили и отдали мичманскую каюту. Придумали, понимаешь, финт с ушами: с консулом местами меняться. Вот они где у меня все! — он резко сжал кулак, имея, вероятно, в виду не только англичан. — Запомни: оказанная услуга часто привязывает человека к тому, коему услужил.
— Тысяча благодарностей, Ваше Сиятельство!
Теперь-то я понял, наконец, почему Путятин так разоткровенничался на шканцах со Спенсером.
— Пустое! — отмахнулся генерал. — Будешь искать место для семьи на Южном берегу, к Ореанде не приближаться! Там у меня дом. Ни к чему лишние подозрения плодить. Вези своих в Балаклаву. Там греков много. Целый батальон!
Ну уж, нет. Только не Севастополь и Балаклава. Засунуть родню в петлю войны? Глупцом нужно быть последним, чтоб так поступить.
— Ваше Сиятельство, как думаете, будет война с англичанами? — решил закинуть удочку.
Он уставился на меня не мигая. Помолчал. Покашлял.
— С чего такие мысли? Неужто и тебя Фонтон заморочил из-за происков Уркварта на Кавказе? У англичан армии сухопутной нет, чтоб нам угрозы строить. Одна болтовня да провокации. В прошлом году некий капитан Лайонс прорвался тайком на яхте в бухту Севастополя и произвел обмеры глубин. Задержали голубчика. Не ушел от нас. Ныне всех предупредили: будут к морским крепостям нашим на кораблях подходить — потопим!
И этому старому лису не хватает ума понять, что англичане неспроста зашевелились⁈ Как же вас сдвинуть с мёртвой точки? Неужто победа над Наполеоном ваш разум затмила?
— Но порох будем держать сухим и агентурную сеть ширить, — продолжил Де Витт в назидательном тоне. — Сам в этом участвуй. Запомни раз и навсегда: ищи агентов везде — среди еврейских торговцев, в великосветских салонах, в судебных коридорах, где свидетелей по делам казнокрадов допрашивают. Вступай в интимные связи с любыми женщинами, пользу от которых можешь получить.
Я взглянул по-новому на генеральские звезды на груди. Не только русские ордена, но и прусский Красный орел, и шведский Меч — сколько из них за боевые заслуги, а сколько — за предательство? Стоит ли его ткнуть носом в очевидную мне недооценку противника? Вряд ли он прислушается к моим словам. Снова нахалом окрестит, а то и похлеще.
Де Витт, нисколько не смущенный своей откровенностью, продолжал меня поучать:
— Вот Липранди молодцом себя в Париже показал. Мне Вигель рассказывал, что устраивал Ванечка пышные завтраки и обеды, столы ломились от фруктов прекрасных в окружении таких рож, что совестно и страшно было вступать в разговоры. Это его не я научил, а Видок, знаменитый парижский сыщик.
— Ваше сиятельство, я понимаю: без уголовников и контрабандистов, с которыми уже задружился в Одессе, в шпионском деле никак. Но женщины?..
— Агентурная работа и нравственная брезгливость — вещи несовместимые! Коли встал на этот путь, пройди по нему до конца. А отступишься, сам станешь виновником собственных несчастий. Теперь ступай. Вышло наше время.
Я не стал возвращаться в каюту. Там было тесно и душно. Не хотелось беспокоить Марию и Яниса. Устроился на палубе, где пассажирам, из числа страдающих морской болезнью,на баке до утренней побудки устроили несколько спальных мест.
Смотрел на звезды сквозь просветы в парусах и переваривал разговор с генералом от разведки. Не мог избавиться от чувства брезгливости. И удивления. Звездный генерал снизошел до повествования про свои подвиги. Наверное, накачивал меня как перспективного агента. Метода у него такая.
Метода и цельный граф? Можно сказать, маршал бронетанковых войск Российской империи XIX века. А как еще назвать шефа русской кавалерии? И Коста — мелкий прыщ. Не сопоставимо… Меня мучил этот вопрос… Этакий Берия на вершине могущества и мелкий «сексот» из турецкоподданных. Тьфу…
При свете от фонаря у сигнального колокола украдкой проверил подаренное портмоне. 300 рублей ассигнациями. Меньше 100 рублей серебром. Недорого же ценится голова англичанина у генералов. Контрабандисты пощедрее будут. Впрочем, дареному коню в зубы не смотрят. С этой мыслью и заснул.