— А другие ягоды есть?
— Как не быть? И тута, и кизил, и много еще разного… Но ты не перебивай! Дай все толком обсказать. Берешь большие бутыли стеклянные. В них воды с сахаром растворенным зальешь, добавишь семь фунтов отборных ягод без гнили и две бутылки старой водки.
— Что за старая водка?
— Поляки делают. Хлебное вино или полугар в бочках из-под мадеры выдерживают два-три года.
— Старка что-ли[1]?
— Бывает и так ее называют. Но ты погоди, заканчивай перебивать… — чувствовалось, пожилой офицер оседлал любимого конька. — В общем, взболтаешь сусло — и на окно, на солнышко, дней на двенадцать. Тут следует быть аккуратным! Помешивать надобно палочкой время от времени, чтоб, не дай бог, ягоду не повредить. Как ягода «играть» начнет — прыгать то вверх, то вниз — считай, шиповка готова. Переливай ее в другую бутыль через салфетку, сложенную вчетверо, и на лед на трое суток. Далее понадобятся бутылки толстого стекла. Обычные не годятся — взорвутся. Переливаешь в них шиповочку, но не до самого горла. Пробку запаришь, колотушкой забьешь, веревочкой перевяжешь и засмолишь. И в погребе в песок горлышком вниз на полтора-два месяца. Все! Хранить далее можно не более трех. Вот мы с тобой сейчас пробу и снимем. Последняя бутылка осталась, в феврале делал.
— Не будем же мы уху шипучкой запивать!
— Не боись! Пробу снимем — и бабам отдадим. А сами водок отведаем!
— Водок? Не водку?
— Чудак ты, Коста. Водок у меня — без счета. И грушевая, и виноградная, и сладкая. А уж настоек… — он мечтательно закатил глаза. — Семь цветов! Чтоб батюшку или старых товарищей боевых по чести принять!
Ну, теперь понятно, почему Эльбида и его предупредила, и меня! Вот же, старый алкаш! На своих ногах я до кровати, чувствую, сегодня не дойду.
Чья-то фигура неожиданно перекрыла вход в погреб.
— Так и знала, что ты здесь! — раздался незнакомый женский голос.
Я обернулся. Ваня чуть не выронил бутылку из руки.
— Тьфу! — в сердцах воскликнул он. — Варвара, сколько раз тебе говорил, что ты, как лазутчик каждый раз врываешься! Доведешь меня однажды, прямо здесь сердце разорвется, упаду и умру!
— Ты, если и умрешь, то от того, что каждый день стараешься рюмку-другую выпить со своими собутыльниками.
— Варвара, побойся Бога! Какой это собутыльник? Это наш дорогой гость! От Адонии привез письмо! — тут Ваня заметил, как я, ничего не понимая, только и верчу головой от него к Варваре, и, наконец, сообразил, что надо бы меня вывести из этого состояния. — Знакомься, Коста: моя жена — Варвара! Крестника ходила навестить! Варвара, это Коста!
— Здравствуйте, здравствуйте! — Варвара без церемоний сразу обняла меня, спустившись к нам в погреб.
— Здравствуйте, Варвара! Очень рад!
— Как там Адония?
— Хорошо!
— А, ладно! — Варвара поняла, что от нас мало толку в таком-то антураже и мы её любопытство сейчас не удовлетворим. — Пойду у Эльбиды все узнаю!
— Да, иди, иди! — призвал её супруг, вызвав очередной взрыв подозрений.
— А вы зачем тут? — Варвара все-таки призвала мужа к ответу.
— Оф, женщина! Неужели не понятно? Надо же к накрытому столу выбрать, что выпить!
— Только здесь не пей! — предупредила Варвара.
— Только за столом! — пообещал Ваня.
Варвара поспешила в дом. Мы с Ваней выдохнули.
— Ага! «Только не пей», — передразнил Ваня супругу. — А с вами как по-другому выжить⁈ Курятник! Может, с грушевки пробу снимем? Унюхают… Опять раскудахчутся. Ладно, перетерпим, да?
Я кивнул. Конечно, из мужской солидарности был на его стороне. Но сейчас мне потребовалось приложить максимум усилий, чтобы не заржать. Постарался спросить, как ни в чем не бывало:
— А как ты все это делаешь? Перегонка?
— Конечно! А как еще?
Ваня указал вглубь подвала. Прошли туда. В самом углу стояло что-то, накрытое грубой тканью. Ваня её небрежно откинул в сторону.
Папа мой делал выдающуюся чачу, как и вино. Поэтому самогонный аппарат — агрегат, знакомый мне с детства. Бак, змеевик и холодильник — все просто. Но у Вани был не аппарат, а нечто непонятное и, в то же время, красивое. Медный самовар — не самовар, скорее фляга с длиннющим краном сантиметров сорок. Именно, круглый пузатый перегонный куб. Если можно назвать кубом полуметровый котел, в котором все встроено внутри. И хрен разберешь, как там все работает!
Зная, что Ваня ждет от меня оценки своей «мастерской» и своих трудов, я с легкостью изобразил неприкрытое и большое восхищение. Даже языком поцокал одобрительно и от вопросов воздержался. Ваня был и польщен, и доволен.
— Ладно, пойдем! — неожиданно предложил он сам. — А то они не успокоятся. Опять сейчас прибегут с проверкой!
Я лишь развел руками.
— Ну, а что возьмем к столу?
— Иоанис, тут я полностью доверяю тебе! — я еще раз вызвал польщенную улыбку у Вани. — Вот, что ты считаешь нужным, то и будем пить!
Ваня некоторое время стоял перед полками, как художник — в магазине перед стеллажом с красками. Потом сделал выбор. Выходили мы из погреба с батареей из семи бутылок с содержимым разных цветов. Все, что меня волновало сейчас, так это то, чтобы не напиться, пока не узнаю, как обустроить сестру и племянника.
…Стол еще не был накрыт. Ваня удивился. Мы поставили бутылки, зашли в дом. Причина стала понятна. Теперь плакала Варвара в объятиях Эльбиды. Мария металась возле печи.
Вид двух проголодавшихся мужчин, не поддавшихся искушению погребом, призвал женщин к порядку. Слезы вытерли, бросились накрывать. А так как восточным женщинам нет равных в этом искусстве, то через считанные минуты мы все уже сидели за столом. Перед каждым из нас дымилась тарелка какавьи. Ваня заканчивал наполнять последнюю рюмку.
И как бы Эльбида и Варвара не гоняли его, здесь они, конечно, следуя незыблемым правилам, замолчали, уступив первое слово. Ваня поприветствовал нас в доме. Выразил уверенность, что все беды миновали, и что нас отныне ждет хорошая, спокойная и счастливая жизнь. Поблагодарил Господа за то, что он всех нас хранит и оберегает. Мы хором произнесли «Слава Богу» и выпили.
Я не без любопытства смаковал первый обещанный Ваней напиток, шиповку. Оценил как сильно газированную фруктовую брагу с приятным запахом и вкусом земляники. Ваня внимательно наблюдал за мной. Я одобрительно цокнул. Добавил при этом, что пьется легко и с удовольствием, но… Ваня мое «но» понял, кивнул, соглашаясь, что нужно следовать выработанному плану. Шиповку отдали женщинам. Сами перешли к «тяжелой артиллерии». Начали с тутовой водки соломенного цвета.
Я съел первую ложку какавьи. Восхитился. Не скрывая восторга, посмотрел на Эльбиду. Она поняла причину. Рассмеялась.
— Не туда смотришь! Сестру хвали! Она все приготовила. Мы с Варварой только плакали.
Ваня не мог не воспользоваться представившимся шансом.
— Наконец-то пробую нормальную какавью! Даже мидий добавила! Спасибо тебе, Мария!
Варвара и Эльбида изобразили гнев и желание избить неблагодарного мужа и деверя, но потом присоединились к нашему с Марией смеху. Фундамент был заложен, и дальше беседа потекла легко и непринужденно.
— Хороший у вас дом! — оценил я. — Крепкий, надежный.
— Да, — хором согласились.
— Тяжело такой построить?
— Были бы деньги… — улыбнулась Эльбида.
— Расскажете?
— Не стану скрывать, — начала Эльбида. — Если бы не мой брат, отец Адонии, два этажа мы бы не потянули. Мой-то в офицеры не вышел. Так унтером и дослужил до отставки. Можно было взять единовременной выплатой, отказавшись от ежегодных. Восемьсот рублей дали, брат добавил. Так и построили. На материал хватило. А строили все вместе — балаклавцы подсобили. Работали не покладая рук — и унтеры, и обер-офицеры. Теперь у них есть у кого остановиться, когда в Ялте по службе бывают.
Ну, просто классика жанра: отставной прапор — с домом, а его командир — на посылках.
— А живете на что?
Эльбида и Варвара горестно вздохнули.
— На пенсии Иоаниса сидим. Он чуть не дослужил до полной, поэтому получает треть от зарплаты капитана. А это всего триста рублей в год. На это и живем. Тяжело, конечно! Но если наладишь хозяйство, научишься правильно тратить, жить можно. Мы, конечно, как сыр в масле не катаемся, но, грех жаловаться. Не бедствуем и не голодаем. Если бы не увлекался наш вояка наливками своими, вообще было бы, можно сказать, хорошо. Пуд сахару — сорок пять рублей! И все на это дело…
— Не пойму, а где хозяин дома? — спросил, думая стрелки от Вани перевести и уже чувствуя, что сморозил глупость — Эльбида же в черном.
— Так вдова я, — удивилась моему вопросу Эльбида.
Чтобы сгладить неловкость, спросил то, что осталось непонятным:
— Вы часто говорите: Балаклава, балаклавцы. Я знаю, что там греческий батальон. Догадался, что живете, друг друга поддерживая. Как так вышло?
Ваня расправил плечи, подбородок вздёрнул, пригладил усы[2], сразу став не деверем и мужем-подкаблучником, а бравым капитаном Мавромихали:
— Полвека назад при светлейшем князе Потемкине греческая эскадра в Архипелаге билась славно с турками! Корсары! Закончилась война, и пригласили наших отцов в Крым. Не подвела матушка-Россия и матушка-императрица — взяли под свое крыло! Так и появился греческий батальон с расположением в Балаклаве. Весь из бывших капитанов! Кто за штатом остался, тех не бросили. Живут общиной в поселке Балаклавском. Церковь своя. И оружие свое! — возвысил голос Иоанис. — Ружья наши старые, что от отцов остались. А форму новую справили. Потом тебе все детали расскажу.
— Ой, — вмешалась Варвара. — Вечно ты со своей формой.
— А ну! Цыц! Форма есть наипервейшее дело! Нам ее сам император придумал! Не баран чихнул!
— Форма у вас красивая, — срочно вмешался я, предупреждая разгорающийся спор.
— И служба ответственная! На нас же весь южный берег Крыма. Кордонная стража, понимать надо. Контрабандистов гоняем. И карантин — тоже за нами. И за татарами приглядываем. Уж нас-то они боятся! Чуть вздумают бунтовать в горах — рота в ружье! Ать-два! — закричал Ваня на весь двор. — Прозвали нас, черти басурманские, арнаутами[3]. Да какие же мы арнауты⁈ Албанцы — наши наипервейшие враги! Видать, крепко мы татарам всыпали, раз так нас прозвали. Но, шалишь, мы — греки! Ружья албанские, да вера православная! Чалму ни за что не наденем! Турка — на ножи!