Глава 16В чем правда, соратный товарищ?
Небритое лицо поворотилось ко мне. Я смог рассмотреть его в подробностях.
Ничего выдающегося! Обычное русское лицо, каких тысячи. Среди кабардинцев такой типаж тоже часто встречался. Я мог бы спутать и принять офицера за кавказца. Хотя бы из-за его манеры держаться, носить чекмень, трогать газыри на груди или помахивать носком мягкого сапога без каблука, разминая натруженный сустав. Но чистая русская речь выдавала его с головой.
— Мои предосторожности, которыми я себя окружил, извиняет предстоящая миссия — ваша и моя. Я — Федор Федорович Торнау. Вы — Варакис…
— Варвакис, — поправил я его. — Коста. Или Константин.
— Прошу прощения за оговорку. Конечно, Варвакис, — улыбнулся он. — Слыхали обо мне?
— Знакомая фамилия. Где-то слышал…
— Где-то слышал… — передразнил меня седоусый казак. — Торнау каждая собака на Кавказе знает!
— Иди-ка ты, Степушка, погуляй. И товарищей своих захвати, — с мягкой улыбкой прервал казака офицер. — Мы тут пошепчемся немножко.
Казак спорить не стал. Наоборот, мягко поднялся, а не вскочил. Потянул за рукав своего соседа и, не отдавая чести, негромко ответил по уставу:
— Слушаюсь, Ваше Благородие!
Чувствовалась у казака выучка разведчика: и в его манере отвечать, и в поведении.
Торнау! Как я мог забыть! Тот самый! А это, выходит, его команда. Или те, кто в нее желал бы попасть.
— Вы — тот офицер, что в прошлом году к черкесам проник и проехал по вражеским аулам! — не спросил, а констатировал я.
— Было дело, — не стал отпираться офицер, нисколько не хвалясь. — И в этом собираюсь. Видите, даже бороду отращиваю. Маскировка!
Я смотрел на этого бесстрашного человека, поражаясь его спокойствию и обыкновенности. Ну, проник за стену Кавказа… Ну, прогулялся по вражьим тылам. Подумаешь, дело! Так, наверное, будут себя вести его потомки, «шалившие» на коммуникациях немцев. Мост взорвали? Ничего особенного… работа такая. Какой разительный контраст с щеголем из штаба!
— Зачем же вам снова ехать, коль ваше имя на слуху?
— Имя — не портрет, — рассмеялся тихо Торнау. — Бог не выдаст, свинья не съест! А причина есть — и более чем веская.
— Это какая же?
— Вы!
Он так легко все это сказал, что казалось: громыхни за его спиной из пушки — он и ухом не поведет. Сразу видно: железные нервы!
— Стоит ли подвергать из-за меня свою жизнь опасности?
— Видимо, стоит. Вельяминов так решил. Генерал наш. А его правая рука Засс, завидуя моей славе, натурально выпихивает. Езжай, мол, и подстрахуй нового лазутчика. Даже выбрать собственноручно проводников не разрешил. Лишь на вас взглянуть и представиться.
— Засс — это кто?
Торнау удивлённо на меня взглянул:
— Засс-то? Генерал. Заместитель Вельяминова. Гроза горцев. Он тут славу себе такую создал — только держись. Рубит черкесам головы и вокруг своего шатра на шестах расставляет. Утверждает, что пугает противника, используя знания психологии. А по мне, так спятил от своих жестокостей! Еще и головы эти в Берлин отправляет в антропологический музей за деньги. Алчный. Но храбрости ему не занимать. В общем, не человек, а клубок противоречий.
— Чем же вы мне поможете там, среди черкесов?
— Подобного рода путешествие счел бы я еще вчера делом, совершенно несбыточным. Но вот вы здесь. Мы сидим и обсуждаем детали. А ваш пропуск к кавказским племенам, Спенсер, в данную минуту увлекается графом де Виттом на корвет, где останется на несколько дней.
— На пароходе этот «пропуск» активно пытаются отговорить от поездки, что, прямо скажем, ей более грозит, чем помогает.
— Ох, Россия, Россия… Ничто тебя не изменит!
— Причем тут Россия?
— Да притом, что болтовню эту, небось, развели чиновничьи души! Услыхали про запрет — и рады стараться. Во всем начальству угождай! — передразнил он кого-то. — Вот же крапивное семя! Впрочем, достанет, думаю, ума твоему спутнику не обращать внимания на глупости. Нам же следует многое обговорить…
— Что же мы можем обговорить? Пятьсот верст побережья. Где будет высадка, неизвестно. Когда? Надолго ли? Кто встретит? Как встретит? Сможем ли уйти? Одни знаки вопросов…
— Я убедился в справедливости слов Фонтона, что из вас выйдет надежный товарищ. Правильные вопросы. Не ожидал я вознаграждения за испытанные мною лишения, но, видно, ошибся. Мне вы по сердцу. Давайте руки пожмем друг другу.
Я удивленно взглянул на него и протянул руку. Он ее крепко пожал.
— Вы на Кавказе человек новый, и многое вам будет в новинку. Объяснить вам, с чем вы столкнетесь, не хватит и месяца. Тут все не так. Все наоборот. Вчерашний друг сегодня выстрелит вам в спину. Преломивший с вами хлеб сдаст врагам. А ярый враг русских, потерявший от их руки всех братьев, станет вам надежным спутником. В прошлом году на ночевке спросил меня проводник: как ты поворачиваешься ко мне спиной, зная, как я вас всех ненавижу?
— Что, правда спали к нему спиной? — с волнением спросил я.
Торнау лишь кивнул, подтверждая.
— Я ответил ему, что все — в воле Аллаха. Коли суждено мне умереть от его кинжала, к чему противиться? А коли нет, его кинжал воткнется ему в руку или в сердце.
— И он поверил⁈
— Не только поверил, но и оберегал меня все дни, пока мы пробирались по грязной чаще. Потом погиб на переправе. Тут, на Кавказе, все фаталисты!
— Немыслимо!
— Отчего же? Что тут за беда? Жить в безумии — вот наш выбор. Вернее, не выбор. Так решено. Я приехал к вам от моего друга капитана Левашова. Вчера поутру пришел к нему молодой черкес и, ни слова не говоря, попытался зарубить. Капитан бежать, черкес за ним, а следом — солдаты. Стрелять боятся — не дай бог, капитана зацепить. Левашов на ноги крепок, убежал от черкеса. Тогда напавшего и застрелили. А к вечеру приехал отец его. Погрузил тело на арбу. И я с ним проехал часть пути. Спрашиваю: отчего сын кинулся? Ругали, отвечает, меня соседи, что плохо с русскими воюю, стар стал для брани. Вот сын и пошел доказать, что есть еще отвага в сердце семьи.
— Безумие какое-то!
— Может, и безумие. Черкесы тысячу лет воюют — между собой, с соседями, с пришлыми, вроде нас или монголов. В этой постоянной войне не имели они ни времени, ни возможности улучшить гражданское устройство.
— Англичане их прозвали «наши ирокезы».
— Мои офицеры-соратники тоже позволяют подобные сравнения, упоминая индейцев. Не правы ни те, ни другие. Я не философ и не готов судить об уровне их развития. Но уверенно могу заявить: они совсем не примитивные племена. Скорее они застряли в средневековье по уже упомянутой причине. Шашка да ружье — вот и все их богатство. В абречестве — смысл жизни и источник существования. Ничего нет постоянного. Все меняется. Вот был аул — и уже нет, — Торнау указал на догорающие хижины.
— Так к чему плодить новую злобу? — я искренне не понимал, зачем все это нужно русским.
— Уже не остановить кровавого колеса. Они лезли за Кубань и Терек. Мы отвечали. Порою безжалостной рукою уничтожая невинных. Один долг крови накладывался на другой, тот на третий… Уже и не вспомнить, с кого все началось. России им не победить. Но они о том не ведают. В итоге, исчезнут, как гунны, наткнувшиеся в своем бессмысленном беге на Запад на Римскую Империю.
— Но ведь это мы пришли на Кавказ! В смысле — вы, русские.
Эта мысль оказалась для меня самого неожиданной.
Я родился и вырос в Империи по имени Советский Союз. Я привык наслаждаться ее величием. Её крушение стало для меня трагедией. Новая Грузия вышибла меня с родной земли. Вполне логично, что я отождествлял себя с миллионами бывших моих сограждан, забывая о национальности: я думал, как русский, я гордился, как русский, я дышал русской культурой. Вместе с армянами греки составляли две титульные нации в моем школьном классе, а единственный грузин, русский и осетин были национальным меньшинством. И никого это не беспокоило. Если случались серьезные заварушки между молодыми, бились плечом к плечу, не спрашивая, чьих кровей будешь. «Африканское» братство моего тбилисского района было сильнее и значительнее пятого пункта в паспорте.
И вот я неожиданно оказался у истоков будущих трагедий. Пока могу лишь наблюдать и делать выводы. И они меня пугают.
— Хороший у тебя настрой! — вдруг резко он перешел на «ты». — Меня не слушай, один черт — только запутаю. С такими мыслями тебе среди горцев будет легче. Не скажу, что безопасно, но ты им понравишься. Бесстрашие они ценят больше мудрых речей. Они даже смиряются с жестокостями Засса, считая его хорошим воином. В нашем лагере он вызывает больше осуждения, чем во вражеских аулах.
— А какие они, черкесы?
— Чтут законы гостеприимства — особые кунахские стоят рядом с домом хозяина. Там и принимают гостей. К старшим проявляют подчеркнутое уважение. Честь, гордость, отвага, презрение к смерти, решительность и хладнокровье — идеальные воины. Я мог бы тебе, к примеру, сказать, что кабардинец — вероломен, лезгин — воинственен без меры, а медовеевцу плевать, кто перед ним — адых или русский. Но это не так. Все люди разные, и любой может стать тебе предателем или верным другом.
Куда я лезу? Куда? Что за странный мир меня ждет? Нехилая проверка на вшивость.
— Начальство очень на тебя рассчитывает. Поэтому Спенсера никто не станет останавливать. В компании с англичанином тебе будет безопаснее. Это твой первый плюс. Ты грек, а не русский. Греков в горах хватает. И это второй плюс. Мне же, чтобы затеряться в толпе, приходилось намаз творить.
— А ваш пригляд — третий?
— Признаюсь, как на духу. В успех своей миссии не верю. Предчувствия у меня нехорошие. Не уверен, что смогу тебе помочь, пойди что не так. Скорее помешаю или обременю. А ты старайся узнать из первых рук, чем дышат адыхи, убыхи, шапсуги, абазинцы… Так их племена зовутся. Их под сотню. И у каждого свой язык. И вас готовы принять. Слух уже идет по горам. А