— Природа истощила все свои силы, чтобы составить из этого места один из завиднейших уголков земного шара! — вещал у входа в храм Сафонов, как заправский гид-экскурсовод.
Вернулись на корабли около восьми часов. Караван тронулся в путь.
Я лежал на палубе, залитой лунным светом, и не мог уснуть. Участвуя в самой странной морской экскурсии в мире, в которой соединились два времени, я не мог не думать о конечной точке маршрута — о Поти. Если для Сафонова Пицунда была завиднейшим уголком, то для меня наиопаснейшей была крепость Святого Николая, до которой от Поти не более десяти верст. Что будет, если я там окажусь? Меня выбросит обратно в тело Спиридона Позова, лежавшего, в лучшем случае, в коме в ближайшей от Шекветили больнице, а худшем — на кладбище? Есть, от чего прийти в ужас. Мне бы стоило держаться подальше от этого места. Не буди лихо, пока оно тихо.
Человек — странное существо. Да, я живу не в своем комфортном мирке, рискуя каждый день головой. Но всеми силами буду держаться за это настоящее просто потому, что здесь я — живой. А там — кто его знает… Но, быть может, я вру самому себе? Здесь каждая секунда кровь горячит. Здесь я живой не только в физическом смысле.
Но что я могу поделать, если пароход идет, послушный планам Воронцова и бездушной машине в трюме, и даже отсутствующий ветер не в силах им помешать? Стук пароходных колес по воде — словно победная барабанная дробь. Тух! Тух! Тух! Кораблю плевать на мои страхи. Вот уже Бомборы за кормой, куда было решено не заходить. Поти все ближе и ближе. И момент истины…
Так и промаялся до пяти утра, когда пароход затянул «Ифигению» на рейд Сухума, похожий на огромный бассейн. Его заполняла уродливая толпа разномастных «торговцев». Особо выделялись турецкие кочермы — 15-метровые каботажники с изогнутым корпусом.
Позевывая, подошел к Сереже, командовавшего установкой якорей.
— Сухум-Кале — крайне неудобная гавань. Глубина страшенная, приходится три якоря заводить. Но плохо держат. Случись сильное волнение, надо сниматься и в море уходить.
— Ты в город пойдешь?
— Что я там не видел? Дыра дырой. Сам владетель Абхазии, князь Михаил, сюда и носа не кажет. Сидит себе в Лехне в обществе верных кунаков, отбивая порою осады своих подданных, — горько усмехнулся Сережа. — Его многие абхазы считают предателем. Впрочем, он не унывает, имея в своем поместье отличный колодец.
— Колодец?
— Здесь с колодцами беда. Не вздумай пить местную воду. Раньше были устроены водопроводы, но ныне они разрушены[2]. Солдатам приходится употреблять воду из окрестных болот. От этого приключатся лихорадка. Треть гарнизона не вылезает из госпиталя.
— Чем же жажду утолять?
— По мне, так лучше обходиться вином в кабаке. Один хороший духан на весь город. Лавка Тоганесова.
— Лавка или кабак?
— И то, и то. Туда все наши офицеры отправятся. Найдешь ее по гипсовой статуе у входа. Ее с какого-то погибшего транспорта притащили.
Сухум, и правда, мне не глянулся. Окруженный болотами, он был сырым местом, лишенным особого восточного колорита, если не считать двадцати вонючих кабаков-духанов. По улицам лениво таскались абхазцы с ружьями за спиною и башлыками на голове, повязанными в виде чалмы. Быстро сновали матросы в своих холщовых брюках и темно-зеленых куртках, заглядывая в закопчённые лавки и торгуясь с купцами. Базар у стен обветшалой крепости утопал в грязи. В его рядах продавали все подряд: от дешевой турецкой материи до вина и водки.
Духан армянина Тоганеса нашел без труда: в окнах виднелись золотые эполеты и фуражки морских офицеров. Оттуда раздавались веселые голоса и звон бокалов. Вызвал хозяина, спросил про Спенсера. Духанщик повел меня в соседний дом.
В чистой маленькой комнате за столом меня ждал Эдмонд, ласково обнимавший стакан с пивом.
— Коста, кунак! Садись! Я позвал тебя сюда, чтобы спокойно поговорить без посторонних ушей. И позволил себе заказать тебе портеру. Или, быть может, ты предпочитаешь марсалу?
— Давно не виделись, кунак. Пиво будет в самый раз!
Портер оказался дерьмовым, наш разговор — интригующим. Хотя и начался вполне обыденно.
— Как тебе наше плавание?
— По мне: самый странный круиз в мире!
— Почему странный⁈ — удивился Спенсер.
Я замялся. Действительно, как ему объяснить эту странность? У него же нет возможности сопоставить картинки разных времён. Хотя…
— Ты читаешь труды историков, которые побывали здесь и много веков назад, и не так давно. У тебя есть возможность сравнить впечатления разных эпох. Ты не находишь это странным?
— А что в этом удивительного? Это — история.
— А мы — её часть!
— Какое точное и великолепное наблюдение! Ты намекаешь на то, что и мы уже — часть истории?
— Несомненно. Может, это и звучит слишком самонадеянно. Но ты же напишешь книгу. Опишешь нашу поездку. И через сотню лет какой-нибудь потомок возьмет в руки томик с твоим «Путешествием», посмотрит на монастырь в Пицунде, например, и ахнет! Как это сделал я, когда гулял под сводами старого храма.
Спенсер отставил в сторону портер и захлопал в ладоши.
— Браво! Какое тонкое наблюдение! Теперь ты понимаешь, какими чувствами я руководствовался, предпринимая эту поездку! Несмотря на все её опасности!
«Вот, не надо мне заливать про интерес ученого, Эдмонд! Коль работаешь на разведку, молчи себе в тряпочку! Это все тщеславие в тебе говорит!»
— Понимаю, Эдмонд. Но это же не единственное твоё желание? Я бы даже сказал: не единственная твоя задача? — вот я буду теперь политесы соблюдать, не дождешься!
Спенсер оценил мою наглость. Спустился с небес.
— Нет, не скрою, — признался. — И как раз по этому поводу хотел тебя спросить, друг.
— Да, слушаю.
— Пошли разговоры, Коста, что ты якшаешься с матросами. Зачем тебе это нужно? — Спенсер надеялся, наверное, что в ответку и меня сравняет с землёй.
«Ага! Как же! Пудинг тебе по всей морде!»
Я хитро прищурился, отставив в сторону недопитое пиво.
— При твоей-то проницательности, Эдмонд… Неужели не догадался?
Он на секунду задумался, лоб избороздили морщины.
— Расспрашиваешь про организацию патрульно-береговой службы?
— Бинго, как ты любишь говорить!
Он довольно рассмеялся.
— Бог мне тебя послал, Коста! Какой у нас славный выходит тандем!
Кто меня послал, я не знаю. Быть может, Бог, а может, и дьявол! Выяснять что-то ссыкотно. А Поти все ближе и ближе.
— Пока воздержусь от подробностей. Сообщу позже. Лучше расскажу про казаков.
Я без зазрения совести скормил Эдмонду байку, которую придумал Торнау. Спенсер «съел» ее, не поперхнувшись. Имея веру в мое слово, он считал, что ему не стоит меня бояться.
— Я возвращаюсь с тобой на пароход. Лимит гостеприимства у Воронцова исчерпался.
Я хмыкнул. Вероятно, де Витт донес до англичанина все, что планировал, и далее общество Спенсера терпеть был не намерен.
— Йимс просил тебе передать, что все еще прикован к постели, — изобразил сострадательную мину. — Услышал что-то интересное в кают-компании «Ифигении»?
— О, да! Воронцов горит желанием развивать торговлю с горцами. Он сторонник мягкой силы. Ему кажется, что блокада не приносит своих результатов, лишая черкесов самого необходимого и толкая их на путь войны и грабежа.
— Подобные мысли я слышал и от начальника его канцелярии Степана Васильевича Сафонова.
— Ого! Ты не только с моряками лясы точишь, но и с высшими кругами чиновников находишь общий язык! Ты прирожденный агент!
— Ты меня захвалишь!
— Лишь воздаю по заслугам. Что же касается плана Воронцова, он обречен на провал.
— Почему? Идея вполне здравая.
— Потому что Уркварт вырвал у вождей черкесов обещание не торговать с русскими ни при каких условиях[3]. Даже если им будет совсем невмоготу. Портовые городки пустеют. Жители уезжают. При турках здесь жило шесть тысяч. Теперь около сотни. План Уркварта работает. В итоге, черкесы сметут жалкие крепостицы русских в море, и им придется начинать все сначала. И так без конца. Ну что ж, придется мне изложить на бумаге все мои соображения относительно планов Воронцова на Кавказ. Йимс включит в свои консульские отчеты для Лондона, когда вернется в Одессу.
Спенсеру, видимо, не терпелось сделать это немедленно. Он вскочил со своего стула.
— Допивай! Надо возвращаться на корабль.
Я вскочил следом. И даже притрагиваться не стал к помоям, названными портером по недоразумению. Вышли из дома, прошли мимо духана Тоганеса и через рынок двинулись в порт. Спенсер шел быстрым шагом. Был задумчив. Игра в молчанку меня сейчас не устраивала.
— То есть вы, англичане, готовы с легкостью принести черкесов в жертву политике?
— Послушай, Коста… У нас нет ни вечных друзей, ни незыблемых правил — исключительно текущие соображения. Конкретные задачи. И одна из них — превратить Кавказ в точку уязвимости русских. Если они тут укрепятся, Кавказ станет их неприступной крепостью. Еще не придуманы корабли, которые могли бы плавать по горам.
Я взглянул на Спенсера с недоумением. Какого черта им, англичанам, нужно?
— Боюсь, Эдмонд, тебе не стоит ехать в Черкесию с таким настроением…
Договорить я не успел. Треск ломаемой двери и толпа моряков, вмиг нас окружившая, прервала наш диалог на самом интересном месте.
[1] Картечь делилась на дальнее и ближнюю в зависимости от дистанции ее применения. Жестяной ей называли из-за снаряд из тонкой жести, в который вставились круги с картечными пулями.
[2] До завоевания русскими Сухума город снабжался прекрасной водой, имел богатые предместья, населенные турками, которые называли его вторым Истамбулом. Буквально за 10 лет распространившиеся вокруг крепости болота превратили окрестности в малярийный край. До серьезных ирригационных работ не только в Сухуме, но и вдоль всего побережья, которые сделают Черноморское побережье Кавказа истинной жемчужиной, было еще далеко.
[3] Нарушавших эту договоренность черкесов штрафовали свои же.