Наконец, он решился, и сделал рокировку. Я тут же забрал пешку е четыре. Нет, я не атакую, преимущества не имею, пешка легко отыгрывается.
Позиция не нова, позиция известна давно, в прошлом веке её подробно изучал Яниш, но в учебники и справочники она вошла, как Берлинская Защита. Прошу любить и жаловать. И анализы исследователей утверждают: конечно, у черных есть шансы на ничью, но придётся потрудиться.
А я что, разве против? Труд — источник всякого благополучия. Капиталист присваивает плоды чужого труда, а советский человек щедро делится ими со всеми людьми доброй воли. И я делюсь, но не сразу. Сначала новый вариант использую для своей выгоды, а уж потом изучайте, проверяйте, применяйте.
И на девятом ходу я предъявил новинку Анатолию и всему миру.
Нет, это не чудо, оценка позиции принципиально не менялась: у чёрных похуже. И король застрял в центре, и пешки по вертикали с сдвоены. Но как выигрывать белым, непонятно совершенно: ферзей мы разменяли, а без ферзей атаковать сложнее.
Карпов думал. Я тоже.
Анатолий времени не терял. Выглядит куда лучше, чем в Багио. Умеренный загар, небольшая, вполне уместная полнота, движения спокойны и уверенны. Хорошо подготовился физически. А специальная шахматная подготовка у него всегда самой высшей пробы.
А я? Руки не трясутся — уже славно.
Белые пришли в движение. Словно сбылись мрачные прогнозы защитников природы: Антарктида растаяла, и вода стала поглощать королевство чёрных, грозя утопить. Но нет, замок стоит на холме, стены его высоки, отсижусь.
Карпов атаковал непрерывно, но без авантюр. Я аккуратно отсиживался за стеной, перебрасывая силы согласно данным разведки. Не танец с саблями, а марлезонский балет.
Когда стало ясно, что осада бесперспективна, Анатолий предложил ничью. На сороковом ходу, зрители должны чувствовать, что артисты, то есть шахматисты, сыграли полную версию спектакля. Я для вида подумал полминуты, и согласился. Мне — да не соглашаться?
И завтра скрипеть доигрывание, в котором меня бы возили физией по доске? Нет, ничья была совершенно справедливым исходом, но вдруг, уставший, я бы обдернулся, перепутал порядок ходов, наконец, просто бы зевнул?
А я устал. И физически, и ментально. Все эти перелёты, переезды, перестрелки… Неважная подготовка к матчу.
Зато завтра доигрывания не будет, отдохну. Понедельник неигровой день. Опять отдохну. И ко вторнику приду если не в оптимальной форме, то в сносной.
Обменявшись рукопожатиями — корреспонденты опять слепили вспышками, — мы разошлись по своим углам ринга. По комнатам, которые предоставлены участникам. Пресс-конференция начнется через десять минут, и эти десять минут мы можем побыть на своей территории. Ну, как бы на своей.
На пресс-конференцию следует заявляться тем, кто официально включен в команду. Сам игрок, это раз, тренер — это два, и администратор — это три. То есть я, Геллер и Миколчук. Те, кому организаторы оплачивают дорогу, питание и проживание. Ну, как бы оплачивают, ведь мы живем не в Западном Берлине, а в Восточном, нашем, социалистическом.
— Нельзя ли востребовать командировочные? — спросил я Миколчука. — Живем мы в другом месте, в рестораны ходим другие, и вообще… Пусть покроют издержки наличными.
— Именно так я вчера и поступил, — сказал Миколчук. — И добился того, что расходы возместят.
— И когда же? — спросил я чуть горячее, чем следовало бы.
— По вторникам, раз в неделю.
Раз в неделю, это понятно. Играем мы трижды в неделю, по вторникам, четвергам и субботам. Доигрывания, если таковые будут — по средам, пятницам и воскресеньям. Понедельник — свободный день. Матч из двадцати четырех партий, то есть длиться он будет восемь недель. Плюс каждый из участников имеет право взять три тайм-аута, итого максимальная протяженность — десять недель. До самой до зимы. Сумма выйдет немаленькая. Ефиму Петровичу очень пригодиться. Да и вообще, нет маленьких денег, есть большие ожидания.
— Но эти деньги пойдут Спорткомитету, — сказал Миколчук, и я расслышал в голосе злорадство.
— Это почему?
— Потому что и дорогу, и питание, и проживание нам уже оплатил Спорткомитет. Дважды получать деньги за одно и то же нельзя. Потому их, деньги, следует вернуть. Вы не согласны?
— Логично, — пришлось признать очевидное. Действительно, дважды получать суточные, квартирные и прочие суммы — это моветон. Может быть, даже уголовно наказуемый.
Вошёл прилично одетый юноша, подающий надежды шахматист и волонтер матча. Вошёл и проводил нас в зал, на пресс-конференцию. Пресс-конференция проходит не в игровом зале, но тоже не маленьком, присутствующих явно больше полусотни.
Карпов и его помощники, Горт и Либерзон, уже сидели за столом.
Я на ходу нацепил шахматные очки, и без потерь пережил очередную атаку вспышек.
И первый вопрос был мне, почему-де, господин Чижик, вы надеваете тёмные очки в помещении?
Я ответил, что когда с двух-трех метров в лицо бабахнут фотовспышкой, да не советской, созданной согласно требованиям гигиенической науки, а буржуазной, атомной — тут недолго и растеряться. Родопсин распадается, и пока не синтезируется заново, человеку худо, он слепой. Вот я и придумал очки для шахматистов, чтобы не теряли драгоценного игрового времени в ожидании восстановления чувствительности глаз.
А нет ли в этом элемента неспортивности, не получаете ли вы, господин Чижик, одностороннего преимущества перед соперником?
Нет, не получаю, ответил господин Чижик, и в доказательство достал из кармана элегантный очешник, раскрыл, извлёк шахматные очки, показал залу, и презентовал Карпову. Анатолий подарок принял. Вместе с очешником, разумеется. Домашняя заготовка, да. И в очередных номерах шахматных журналов Европы и Америки будет реклама шахматных очков «Чижик».
Затем пошли вопросы общего плана, на них мы отвечали попеременно. Но блистал больше я. Карпов-то отвечал через переводчика, а я — хочешь, пирожное, хочешь, мороженное. То есть и по-английски, и по-немецки, да ещё включив кайзера, чуть-чуть, чтобы не стать карикатурой. А когда французский журналист спросил по-французски, они, французы, ревностно относятся к своему языку, я ответил и по-французски.
И вот блистаю я, блистаю, но думаю с печалью, что русского-то языка не слышу. Нет здесь советских журналистов. Советский Союз не признаёт Западный Берлин частью Федеративной Республики Германии, и старается вообще его не замечать, как стараются не замечать дощатых нужников во дворах сельских школ и больниц.
И — заказывали? Получите!
— Александр Попригорода, «Радио Свобода», — представился очередной вопрошающий, и задал вопрос по-русски:
— В Советском Союзе готовится закон, по которому максимальный доход гражданина не должен превышать десяти тысяч рублей в год. Это приблизительно пятнадцать тысяч долларов, или тридцать тысяч немецких марок. Ваши призовые за матч известны, вы получите либо два миллиона, если сохраните титул, либо миллион, если титул вернётся к господину Карпову. Вопрос: не чувствуете ли вы себя крепостным мужичком, которого барин послал на заработки, которые мужичок обязан отдать хозяину до гроша, до полушки?
Хороший вопрос, не в бровь, а в глаз. Когда переводчик сказал это по-немецки, для зала, все оживились. Нехорошее это оживление.
— Не чувствую, — ответил я. Кратко и по существу.
На этом пресс-конференция завершилась.
Авторское отступление
Позиция после девятого хода чёрных
В реальной истории возвращение берлинской защиты на самый высокий уровень произошло во время матча за звание чемпиона мира между Каспаровым и Крамником в Лондоне, 2000 год.
Крамник, играя черными, выбрал это продолжение, и Каспаров, при всём его таланте, не смог пробить берлинскую стану. Четыре раза не смог, в итоге он вообще ни разу за весь матч не выиграл белыми. Чёрными он тоже не разу не выиграл, впрочем.
Глава 19
23 сентября 1979 года, воскресенье
Делай с нами, делай, как мы, делай лучше нас!
— Как страшно! Всемирный потоп! — Алла зябко поёжилась.
Да, было не жарко. Плюс восемнадцать внутри, плюс десять снаружи. Но ёжилась Алла не от прохлады, ежиться её заставил вид из окна. Внизу — кисельная непроглядность. Туман. Много. И лишь кое-где из тумана выглядывают церковные шпили, верхние этажи самых высоких зданий, и, конечно, телебашня. Можно вообразить, что бункерный вурдалак открыл шлюзы, Шпрее вышла из берегов, вышла, и затопила Берлин.
А можно и не вообразить.
— Начнём, — сказал я. — Товарищи шахматисты, вам слово.
От имени шахматистов выступил Ефим Петрович.
— На первый взгляд, и вы, Михаил Владленович, и Анатолий Евгеньевич нигде никаких неточностей, тем более ошибок, не допустили. Но это на первый. Сегодня мы продолжим анализ, и к вечеру представим результаты второго взгляда.
Молодые, подающие надежды поддержали Ефима Петровича энергичными кивками. Представят, обязательно представят.
— Хорошо, — сказал я. Нужно же шахматистам заняться чем-нибудь полезным. Оправдать присутствие в собственных глазах. Мы не туристы, мы аналитики! Разбор вчерашней партии поможет если не мне, то им наверное. Пригодится в будущем. Сами будут играть Берлин, против них будут играть Берлин, а они в Берлине уже доки. А вдруг и найдут что-нибудь такое, чего я не учёл? Лучший ход за белых, лучший ход за чёрных? Тогда и мне с того выйдет огромадная польза, как любит выражаться постоянный автор журнала «Степь» Никифор Будейко, известный чернозёмский писатель-деревенщик. Читал, читал я его знаменитый роман «Горький смак». Пришлось.
— Что у нас по общей части? — это вопрос к руководителю нашей делегации. Техническому руководителю. Техническим его делаю я. Адольфу Андреевичу это не нравится, он хочет быть полноценным, всеобъемлющим руководителем, как и назначил Спорткомитет, но со мной не спорит. Разве что мелкие шпильки позволяет, настолько мелкие, что и не понять, есть они, или мстятся.