— Вы? — спросила она удивленно. — Я думала, вы юрист.
— И отказали мне в праве на высшие притязания, еще ничего не зная об этом прискорбном факте, — огорченно заключил Симон.
— А! — произнесла она, — так вам угодно быть стихотворцем!
— Как же вы так быстро догадались?
— Вы всегда так витиевато выражаетесь, — рассмеялась она, — к тому же под этим стихотворением стоит «д-р С.А.»
Туман клубится. Смерть уж наготове,
заходит в дом и руку — в дымоход,
куда забился хромоногий Товий,
он кум куме, чей труп истлел до моха,
он лезет выше, жалобно скулит,
а гостья из него как дань МОЛОХУ
жаркое в исступлении творит.
— Красиво до дрожи, — оценила она. — И очень современно. Мне нравятся стихи, где все написано с маленькой буквы.
— В «Альпийском Фениксе» еще мельче. Но, к сожалению, там мне всегда приходилось печататься под псевдонимом, ведь «Феникс» — авангардистская газета, и в Управлении Лотерей, где я прежде служил, мне очень повредили бы подобные эскапады.
— Ах вы бедняжка, — пожалела его Теано, складывая газету. — Я так глупо вела себя вчера вечером.
— Вы сочли нотацию тетушки неподобающей?
— Она меня все время одергивает. Я понимаю, что маленькая билетерша и воды подать недостойна великой Сампротти, но уж с черным обезьяньим прислужником я всяко могу потягаться. Кроме того, меня очень задел бестактный намек на мои сердечные дела.
Обе повозки с шаром как раз скрылись за ближайшим поворотом Променада. Прикрыв глаза рукой, Симон следил за канатом, извивавшимся за ними по песку, как хвост огромной крысы.
— Мы тут наедине перед лицом Всевышнего, и вы с равным успехом можете удостоить меня ответа или пощечины: тот укротитель львов, которого помянула ваша тетя, был Жан Санпер?
— Я удостою вас и того, и другого, — отвечала Теано и слегка шлепнула Симона по левой щеке. — Да, Жан Санпер. Он был мною очень увлечен.
— Но вы не ответили на его томления, и он переключился на сестру итальянских эквилибристов. Дорогая, он на вашей совести!
— Возможно. — Теано нахмурила густые брови, в углах рта обозначились складки. В больших глазах заблестели слезы. — Это не та тема, на которую мне бы хотелось с вами поговорить.
— Он был весьма эффектен. Дайте мне еще пощечину. Мне нравится ваша твердая рука.
Она как двустволку нацелила на него огромные зрачки. Симон почувствовал себя неуютно и смущенно кашлянул.
— Расскажите мне о вашей кочевой жизни, — предложил он. — Тети тут нет, и никто вам не помешает. И поведите меня в какой-нибудь трактир или к крестьянину, у которого можно поесть. От печальных людей у меня всегда разыгрывается аппетит. — Удар по правой щеке был много сильнее первого.
— Весьма надеюсь, что вы все-таки не обжора!
— У «Лягушки с фонарем» тощие окорока, — извинился он и потер щеку. — Кроме того, пора обедать, а я очень привержен регулярным приемам пищи. Пойдемте! Я с животным наслаждением предамся занятию, которое вы, как мне кажется, по праву презираете.
Теано молча повернулась и пошла вперед. Когда Симон спросил, как происходила ликвидация цирка, она все же снизошла до рассказа. Грустная история о чистокровных лошадях, которые теперь развозят молоко в Страсбурге, о китайском жонглере, преемнике Ву Цы, ставшем в Париже мозольным оператором, и о веселых фургончиках, осевших на каких-то садовых участках. Теано с мрачным удовлетворением рассказывала, а Симон прерывал, только чтобы еще раз поразиться ее предусмотрительности и посочувствовать горькой доле наследства директора Вагеншрота.
Прошло не более четверти часа, как они свернули с Променада на узкую тропку, пробрались сквозь густые, уже начавшие желтеть кусты и бочком спустились по крутой поляне. Внизу путь к ровному дну долины, поросшему жестким, как проволока, невысоким кустарником, им преградила заросшая канава.
Симон одним прыжком перемахнул через отливающую зеленью воду, потом обернулся назад, собираясь подать руку Теано.
— Спасибо, я сама.
Теано прыгнула, поскользнулась на рыхлом берегу и плюхнулась в канаву, почти до колен уйдя в грязь. Молча улыбнувшись, Симон протянул ей так непредусмотрительно отвергнутую руку.
— Минутку — башмак утонул.
Потом она со смехом вылезла к нему. Черно-коричневые носки из грязи достигали подола юбки, грязь медленно стекала по голым ногам, украшая их абстрактными узорами.
— Превосходно, — оценил их Симон, поддерживая ее, чтобы она смогла снять и вытряхнуть второй башмак. Не отпуская его руки, она подхватила башмаки и нерешительно попробовала босой ногой бурую сухую землю между кустов.
— Очень колко? — сочувственно спросил Симон.
— Ничего. Да тут недалеко.
Она потащила Симона за собой.
— Понести вас?
— Вот этого вам только и не хватало!
Осторожно шагая, они добрались до пыльного проселка, приведшего к заросшей кустами впадине. Из примитивного каменного желоба в каменную чашу бил прозрачный родник.
— Попробуйте, — предложила она. — Отличная холодная углекислая вода, льющаяся в древнеримский саркофаг. Тетя часто посылает сюда слугу с бутылками. Надеюсь, она утолит ваш аппетит, а то мне хотелось бы подняться с вами к развалинам.
— К каким развалинам?
— Старые руины, я каждый день смотрю на них из окна.
Симон подставил руку под тонкую струйку, бившую из желоба, наклонился и поднес вскипающую пузырьками воду к губам. Теано взобралась на край саркофага и опустила в воду покрывшиеся коричневой коркой ноги, потом сорвала пучок сухой травы и вытерла туфли.
— Отвратительная грязь!
— Но вода и впрямь как из бутылки, — похвалил Симон. — Я сыт.
— Тогда можно подниматься.
Состроив гримаску, Теано надела мокрые туфли. Они поднимались по истертым каменным ступеням сквозь заросли ежевики и папоротников, иногда пересекая солнечные островки, поросшие мягкой муравой, а под конец карабкались по настоящей козьей тропе. Было жарко: низкие кусты — плохая защита от солнца, палившего с безоблачного неба. Симон снял пиджак, потом развязал галстук и наконец расстегнул воротник рубашки.
— А вам к лицу немного потрудиться, — благосклонно заметила Теано.
Наконец они увидели серую стену, от жары воздух над ней струился и тек. Ее пересекала зияющая трещина. К стене пришлось пробираться сквозь густой орешник, спотыкаясь о заросшие крапивой кучи камней и штукатурки. «Только после вас», — воспитанно произнес Симон, пропуская Теано под свежую зеленую сень. Теано иронически присела и первой нырнула в заросли лопухов, скрывавших излюбленную улитками влажную землю. Стены заросли бархатным мхом, а под камнями, которые они сдвигали при ходьбе, кишели мокрицы и анемичные черви. Сквозь квадратный оконный проем они забрались в покой, над которым еще вздымались стропила свода, прошли засыпанные мусором, лишившиеся кровли комнаты, в которых уже выросли деревья, а в сорной траве шуршали невидимые зверьки. Время от времени Теано вопросительно оглядывалась на Симона, но тот только весело кивал в ответ.
Неожиданно они оказались в обходной галерее, идущей вокруг внутреннего двора. Изъеденные зеленью колонны, то просто гладкие, то вздутые и завивающиеся спиралью, то украшенные грубым орнаментом, покоились на расплющенных, переплетшихся друг с другом каменных животных или на спинах согбенных и лежащих ниц не то людей, не то демонов, глядевших иссыпавшимися глазами-пуговицами на провалившийся колодец посреди двора. Из него вытекал ручеек, переливавшийся через край там, где он за долгие годы выгладил впадину, бежавший по плитам двора и заливавший часть галереи.
— Как чудесно! — вскричал Симон в восторге.
— Да вы романтик, — поддразнила Теано.
Несмотря на гранитных демонов, вся таинственность вдруг улетучилась.
Двор был так велик, что солнца не могли заслонить даже остатки стен над сводами. Рядом с колодцем, уйдя одним краем в землю, лежала в высокой траве большая каменная, белая как кость, плита, на которой сохранились стершиеся очертания креста и вившейся по краю надписи. Симон провел пальцем по стершимся буквам, но получавшиеся слова были бессмысленными, а Теано вытянулась на теплой плите, сунула под голову свернутый пиджак Симона и закрыла глаза. Вскоре Симон отказался от попыток расшифровать надпись и прилег рядом с ней. Сквозь веки он видел алое пылающее солнце, от воды тянуло прохладой.
Устраиваясь поудобнее, Симон задел руку Теано, лежавшую на камне рядом с его рукой. Рука не двинулась. Теано и пальцем не шевельнула в знак того, что почувствовала его прикосновение. Тогда Симонова рука спокойно накрыла узкое запястье, охваченное погнутым серебряным браслетом, поднесенным, по ее словам, Ву Цы. С тех пор, по-видимому, она увлекается китайцами куда больше, чем секретарями из Вены. Ласковые мужчины с длинными шелковыми рукавами. Симон не торопился. Браслет под его рукой согрелся и стал таким же влажным, как и мягкая кожа, над которым он выгибался мостиком. Симон принялся воображать, что это не браслет, а контакт, по которому течет ток, а сам он не Симон, а генератор. Теано же — лягушачья лапка, изо всех сил старающаяся не дергаться от импульсов психической энергии. Только ресницы вздрагивали, но, наверное, от солнца.
Симон размышлял: хочет ли она, чтобы я взял всю инициативу на себя? С такой занозой это вполне вероятно. Или же она еще не разобралась в себе? Она ведь не сбросила мою руку, а я этого ждал, но и свою не убрала. Она прикидывается мертвым жучком, хотя точно знает, что и я об этом точно знаю: значит, ей хочется, чтобы с ней обошлись, как с мертвым жучком. Я принимаю игру. Если большой зверь находит мертвого жучка, он тронет его пару раз лапой, обнюхает, а потом идет своей дорогой. Конечно, есть звери, которые едят дохлых жуков, но это стервятники. Гиены. Некрофилы. Так или иначе, пора за обнюхивание.
Симон выпустил руку, приподнялся и подогнул ноги. Тень его головы упала на неподвижное лицо Теано. Невысокие холмики ее грудей и слегка впалый живот спокойно поднимались и опускались. Симон осторожно склонился над ней, пока не услышал ее дыхание и не почувствовал тепло ее загорелой кожи. От его ласкового внимания не укрылось ни малейшей подробности, от смелого изгиба самого кончика носа до тщательно запудренного прыщика на виске. Чтобы ускорить дело, Симон тихонечко подул ей на щеку, полагая это вполне допустимым. Но жучок испугался и открыл глаза.