В кабинете Саломе Сампротти еще горел свет, а сама она в расшитом звездами шелковом халате восседала в богато украшенном резьбой и позолотой кресле. Теано остановилась перед ней, стуча зубами.
— Он ле-летал, — пролепетала она, указывая на Симона, растерянно стучавшегося в открытую дверь.
— Так-так, — спокойно отвечала тетка. — Входите же, г-н доктор. После загадочного сообщения племянницы мне хочется узнать от вас подробности. Вы действительно левитировали?
— Левитация!{128} — с облегчением вскричал Симон. — Да-да, это именно то слово, что никак не приходило мне на память! Не знаю, левитация ли это на самом деле. Надеюсь, великая ясновидящая Сампротти мне все растолкует.
— Запоздалое признание, — кивнула она. — Вы превзошли меня, Симон. То, что вы учудили нынче ночью, не имеет уже ничего общего с причинами и следствиями. Разумеется, я поняла, что вы летали. Но как вам удалось? Я имею в виду: что вы для этого сделали?
— Я? Ничего.
— Честное слово?
— Зачем мне вас обманывать? Я вдруг ощутил необычайную легкость и парил над кроватью, пока не ввалилась Теано.
Саломе Сампротти снова кивнула и, взяв с табурета рядом с креслом граненый хрустальный шар величиной с кулак, стала задумчиво перекатывать его из руки в руку.
— Так вот как все-таки, — тихо сказала она себе под нос. — Ну и глаза будут у бедняги Гиацинта! Этому нельзя научиться. Чем весомее события прошлого, тем изысканнее их грань, чем богаче опыт минувшего, тем выше вероятность прорыва. Поистине, это уж слишком.
— Слишком?
Она схватила Теано за руку и встряхнула ее.
— Идиотка, — прошипела она, — что тебе нужно от этого господина — в ночной-то рубашке? Что тебе нужно в постелях, над которыми летают?
Худое лицо Теано запылало. Она молча поглядела на свою прозрачную рубашку и босые ноги.
— Сударыня… — попытался вмешаться Симон.
— Молчите! — оборвала его Саломе Сампротти. — Отведите мою племянницу туда, где ей самое место: в ее собственную постель. И спокойной ночи!
— Ты ведь все знала! — Теперь Теано кричала. — Ты все знала! Все!
Г-жа Сампротти быстро подошла к тяжелым бордового бархата шторам и рывком их раздвинула. Свет упал на голые пока ветви платана, меж ними в темной ночи сверкали звезды, как драгоценные камни.
— Ясновидящие страшно много знают, детка, — сказала г-жа Сампротти мягко. — И ничего не могут поделать. Прости меня, малышка, нелегко — знать все и молчать. Твой Симон подержит тебя за руку, пока ты не уснешь.
— И нет никакой возможности избежать будущего? — спросил Симон.
— Нет, абсолютно никакой, — ответила она, пожимая плечами. — И ВЫ меня еще спрашиваете?
Храм Господа Бога Нашего Владыки Времени в Аруне — одно из излюбленнейших мест паломничества в окрестностях Пантикозы. Чудотворная икона, к которой совершаются паломничества, изображает Воскресение Спасителя с нимбом в виде циферблата часов и с середины пятнадцатого века привлекает прежде всего благочестивых естествоиспытателей, направляющихся к Святому Иакову Компостельскому{129}. Своеобразная святыня дает основания предполагать, что жители Аруны с давних пор находятся со временем в особых отношениях. Как бы то ни было, но в начале семнадцатого века арунский механик и философ Артидо Виана опубликовал труд с заглавием, как тогда полагалось, длиной в добрый метр, завоевавший позже известность под названием «Идентичность и одновременность» и послуживший Эйнштейну отправной точкой при создании теории относительности.
Артидо Виана был и оставался единственным из сынов Аруны, написавшим когда-либо книгу. Вряд ли арунцы были в состоянии постичь его глубокие мысли, но сам факт, что книга Вианы была даже напечатана, настолько потряс их, что они поручили бургомистру скупить весь первый тираж в 1623 году. За исключением нескольких затерявшихся экземпляров он и посейчас целиком в Аруне, а в некоторых домах хранится даже по три-четыре первоиздания Вианы. В Аруне труд Вианы без затей называют «Книга», и простые крестьяне, ремесленники и трактирщики чтут его как Библию. А с тех пор как ввели обязательное посещение школы, ее и на самом деле читают, и каждый юный арунец, в которого деревенский учитель успел вколотить азбуку, по большим праздникам под бдительным оком главы семейства разбирает по слогам «Идентичность и одновременность». Разумеется, никому не понять ни строчки, поскольку Виана написал книгу на латыни, как все серьезные ученые его времени.
Однако через несколько поколений после Вианы тогдашнему деревенскому священнику пришла гениальная мысль: перевести на испанский наиболее удобопонимаемую главу книги «De Horologiis»{130}, и именно ему Аруна обязана своей последующей известностью среди туристов, а следовательно, и визитом Симона. Добрых арунцев восхитила мысль, что нет в мире двух часов, которые бы показывали в точности одинаковое время, ведь даже солнечные часы отбрасывают тень в конечном счете по-разному. Одновременно их убедил вывод Вианы: среднее время от показываемого возможно большим количеством часов и, собственно, не поддающееся определению и есть точное время.
Но арунцы не удовлетворились абстрактной радостью по поводу этого хитроумного открытия, они решили на практике проверить постулат Вианы о неточности часов, то есть предпринять практическую попытку уловить теоретически точное время. Еще при жизни Артидо Вианы его племянник Мануэль Виана начал собирать всевозможные часы: причуда, ставшая после перевода главы о часах общей страстью арунцев. Напрасно епископ Ургельский выступил против этой в общем-то безобидной мании в пастырском послании «Aeternitas nondum»[26] и попытался разъяснить своим заблудшим овечкам значение вечности. В Аруне есть дома, состоящие почти целиком из часов. Шпеньки бесчисленных солнечных часов щеткой покрывают их фасады; пустотелые стены полны шестеренок; повсюду — капель водяных часов; в темных чуланах мигают огневые часы; в каждом саду подпорки для роз и бобов украшены песочными часами, а отдельные фанатичные коллекционеры даже на крышах понаделали ветряных часов, отличающихся особой неточностью.
В центре местечка на невысоком холме стоит церковь. Тень стройной башни служит стрелкой гигантских солнечных часов, а циферблат их высечен на плитах террасы, пристроенной к церкви с севера и востока специально для этой цели. С террасы открывается прелестный вид на Гванокотал и гряду Пиренеев. Тень церковной башни показывает точное арунское время, по нему деревня и живет.
Жителям Аруны едва ли приходит в голову, насколько любопытное у них увлечение. Они пасут своих коров и овец, возделывают скудные поля, выращивают на южных склонах кислый виноград, рано отправляются спать, а по воскресеньям — к мессе. Необычно, правда, что крестьянка, которая возится в своем садике с овощами или цветами, вдруг быстрым движением переворачивает песочные часы или что босоногий мальчонка тащит к водяным часам огромное ведро воды. После ужина отец семейства с тяжелой связкой ключей совершает обычный обход, заводит повсюду часы и с тихим удовлетворением констатирует, что они идут все же вразнобой. Но для часов в Аруне главное — что они идут, а не то, что они показывают время не точно, ведь Артидо Виана доказал уже, что точное время невозможно.
В годы туристического бума, «великого переселения народов», на обложке одного из изданных Министерством туризма Испанского Королевства проспектов был изображен крестьянин из Аруны в окружении горы часов и в таком виде проект был разослан всем занимающимся туристским бизнесом учреждениям и учрежденьицам. На Аруну обрушился шквал любопытных. Тогда муниципалитет заказал одной известной часовой фабрике в Ла-Шо-де-Фон несколько вагонов часов с кукушкой. На створках, закрывающих окошечко, из которого каждый час выскакивает кукушка, изящным шрифтом, накладными буковками было выписано «Аруна».[27] Часы шли нарасхват. Таким образом часовая фабрика и деревня заключили сделку века. Аруна обзавелась уличными фонарями, самым современным пожарным насосом и детским садом.
А когда наконец примечательной деревенькой заинтересовался один немецкий иллюстрированный журнал, в Аруне приступили к постройке богадельни. Но увы, к началу эры оседлости успели возвести только стены, ставшие с тех пор благодарным поводом для полемики во время избирательных кампаний. Несмотря ни на что, большинство арунцев были рады вновь без помех предаваться своей страсти. Как и прежде, дополнительные доходы Аруне приносили паломники. Любители розыгрышей обходили Аруну стороной с тех пор, как там до полусмерти избили одного из них, кому выпало принести часы из Аруны.
Гуляющих вроде Симона арунцы причисляли к паломникам и относились к ним с добродушной снисходительностью, с какой всегда относятся к чужакам непосредственно сподобившиеся благодати. Подход хотя и обобщенный, но в принципе верный, поскольку ни один из посетителей этого сорта (а их и раньше никогда не путали с туристами по причине спокойного и солидного поведения) не упускал случая поклониться святыне. Ими даже дорожили, поскольку в отличие от паломников они не тащили с собой в узелке большую часть дорожной провизии, а покупали ее у лавочника, не то заходили в один из многочисленных трактиров.
Симон утолил голод в несколько запущенном отеле «Au Tic-Tac Espagnol»[27] у церкви. Пока грустный официант обслуживал его, он сидел под потрепанным зонтом и размышлял о событиях прошлой ночи. Все, кто первый раз в жизни летает без всяких аппаратов и физических фокусов, непременно задумываются об этом на следующий день. Не просто жирное, но к тому же еще и жесткое баранье жаркое располагало к медитации.