Лондоне), стать свободным художником не пришлось. В одном из своих эссе (1982) он подробно и не без привкуса горького юмора размышляет об этом так:
«Я — один из 2.000 (двух тысяч) современных австрийских писателей, хотя… 2.000 писателей — цифра лишь относительно огромная, ведь филателистов и альпинистов в Австрии наверняка много больше. Писатель в Австрии — не «настоящая», не заслуживающая общественного уважения профессия. Моя жалость к самому себе, однако, не заходит столь далеко, чтобы я стал утверждать, будто среди австрийцев распространена неприязнь по отношению к своим писателям. Просто дело, к сожалению, обстоит так, что все твои друзья и знакомые поддерживают тебя морально и даже выказывают радость, если ты сотворишь что-либо пристойное, однако при этом они воспринимают писательство как один из видов приятного, ни к чему не обязывающего и небесполезного хобби…
Писатель исходит из того, что обществу нужны плоды его труда, и те, кто, в свою очередь, пишет о писателях и о плодах их труда, совершенно безответственным образом укрепляют его в этом заблуждении… Особенно комично выглядит в этой связи расхожая в писательских кругах гипотеза, в соответствии с которой, прекрати они все в один прекрасный день писать, тут же разразится национальная катастрофа. Конечно, будет жаль, если кто-то, кто писать умеет, писать вдруг перестанет. И все же это нанесет вред прежде всего ему самому…
Существуют достаточно уважительные причины для сексуального воздержания, однако человек, который воздерживается от реализации особенностей своего мозга, совершает нечто вроде частичного самоубийства. Нам, писателям, как мне кажется, нужно смириться с тем, что общество очень длительное время способно удовлетворять свою потребность в чтении за счет того, что написано до нас. Единственная категория людей, которых забастовка писателей убила бы или, по крайней мере, заставила бы сменить профессию, — это литературные критики.
В самом деле, австрийский писатель загнан в шизофреническое положение: с одной стороны, ему внушают, подтверждая это всякого рода премиями и стипендиями, что без него людям не обойтись, с другой же стороны, ему трудно найти форму существования, при которой его писательство уживалось бы с обыденной жизнью и ее требованиями.
Особо ценимые у нас 150 авторов, как я слышал, — свободные художники, для большинства же из нас, в том числе и для меня, писательство остается побочным занятием, которое всерьез воспринимает только налоговая инспекция. Другие же люди поздравляют нас с "отличным хобби", словно мы разводим канареек или занимаемся во время отпуска любительской фотографией, и даже не догадываются, сколь горек этот комплимент. Помочь бы могла, пожалуй, демифологизация отношения к литературе. Многие австрийцы, давно утратившие веру в младенца Христа и в то, что детей находят в капусте, по-прежнему принимают за чистую монету сказочку о поцелуе, которым музы отмечают истинного писателя, равно как и сами писатели все еще верят в то, что они вносят свой неоценимый и неоцененный окружающими вклад в культуру. Писатель — это человек, которому время от времени приходят в голову мысли, и он просто делает из них свои произведения, если у него найдется на то достаточно времени и немного покоя, и делает он это, если способен или считает что способен, с большой охотой».
Австрийский писатель Петер Маргинтер и с большой охотой, и с большим умением, выдумкой, юмором, в котором звучат (особенно в книгах семидесятых годов) абсурдистские интонации, вводит в наш культурный обиход своих чудаковатых и симпатичных героев, вводит свое, как утверждают знатоки, «чисто австрийское» отношение к творимой и творящейся жизни, к миру реальности, в который погружена ртуть нашего сознания. В повести «Трактир "Прекрасней не бывает"» (1978), сложно замешанной на мифологической (античной и христианской) символике, есть ироническая, выворачивающая наизнанку известное утверждение Лейбница сцена, на мой взгляд, многое об этом отношении говорящая: завсегдатай трактира, который скептически относится к качеству подаваемой ему еды и ожидает, что найдет в супе непременный волос, обнаруживает в тарелке целый пучок волос. «Клиент торжествует, поскольку еда на самом деле еще хуже, чем он ожидал, однако он убежден, что нет смысла перебираться в другое заведение. Мир хоть и плох, но это все же лучший из возможных миров».