– Здесь, среди узников, он встретился с Герхардом Шульцем.
– Антифашист, друг и вдруг провокатор, агент западных спецслужб. А точнее, агент-контролер!..
– Реакция Крафта в данном случае понятна.
– Вы же знаете, контролеры в немецкой разведке всегда подбирались с особой тщательностью. Это люди с определенным складом характера, спецы, наблюдающие за действиями своих агентов на местах, достоверностью передаваемых ими сведений. Таких особо не жалуют.
– Шульц – его настоящая фамилия?
– Не знаю. В Бранденбургской тюрьме он находился под этой фамилией.
– Хм.
– Шульц обладал умением входить в доверие к людям, и поэтому его подсадили к Крафту, под видом арестованного подпольщика стокгольмской группы Вельвебера. Но Крафт не пошел на контакт, чем и спас себе жизнь.
– Шульц начал давать показания?
– Ему стало плохо с сердцем, и он отказался отвечать на вопросы.
– Знакомый прием.
– Ничего, время лечит, разговорится еще. Так вот, касательно Крафта. Он получил от западных «хозяев» задание убрать предателя-перебежчика Рихера, но пошел с ним на сговор. Надо ли говорить о том, что это было сделано с ведома восточногерманской контрразведки.
– Не иначе.
– Я бы сказал, не случайно. Это было сделано с учетом последствий. Понятно, что «сейф Рихера» ставил крест на работе целой сети западных агентов на территории ГДР. Но существовал и другой вариант – не нарушать рисунок игры западных агентов, используя их для дезинформации противника. Однако действия Рихера внесли свои коррективы в происходящее. Создать видимость того, что восточногерманская сторона в силу определенных причин не придала значения словам перебежчика, позволив западной разведке перехватить Рихера с его сейфом, увы, не получилось. С одной стороны, Рихер проявил завидную прыть, а его довольно топорные действия дали карт-бланш сторонникам радикальных мер – одним махом накрыть большой пласт западных шпионов на своей территории, что существенно и на продолжительное время дестабилизировало бы действия ЦРУ. Чего стоила, к примеру, потеря такого агента, как Герман Борг, через которого осуществлялась связь ряда высокопоставленных восточногерманских политиков с их коллегами за рубежом и сотрудниками западных спецслужб.
– Эдик, ты сказал Борг?.. Одного человека с такой фамилией мне пришлось встретить в воркутинском лагере в 53-м…
– Герман Борг в годы войны служил офицером СС. Оказавшись в советском плену, помыкался по лагерям, в том числе, как вы справедливо заметили, и в Воркутлаге, на исправительных работах. Вернулся в Германию. Проявив лояльность властям, как искупивший вину, довольно быстро начал подниматься по карьерной лестнице. Я видел его досье. Что привлекло мое внимание – в конце 43-го Борг в составе особого батальона СС находился на Днепропетровщине, в местечке Ново-Витебск.
– Точно.
– Родина Бориса Аркадьевича, вашего супруга.
– Да. Как я понимаю, это тот самый Герман Борг, который находился среди немецких военнопленных в Воркутинском исправительно-трудовом лагере, где я была начальником спецчасти. А у меня ведь остались к нему вопросы, что я так и не успела тогда задать. Слишком уж быстро его отправили в Германию.
– Интересно.
– Куда уж интересней. В 1953 году, после смерти Сталина, когда Хрущев начал «чистку» органов, под жернова его «оттепели» попали многие верные своему делу сотрудники и руководители советской госбезопасности. Одним из них оказался генерал Павел Судоплатов. Я вступилась за него. С Павлом Анатольевичем мы были знакомы еще с середины 30-х годов, когда меня послали в Хельсинки, где я стала заместителем резидента Бориса Рыбкина. По легенде, мы с Борисом Аркадьевичем являлись мужем и женой Ярцевыми, регулярно встречались с Судоплатовым. Он тогда безупречно провел сложнейшую операцию по ликвидации главы украинских националистов Евгения Коновальца. Так вот мне не простили, что заступилась за Павла Анатольевича, и перевели из разведки начальником спецчасти в одно из подразделений ГУЛАГа, в Воркутлаг. Здесь пришлось готовить к отправке в Германию группу немецких военнопленных. Я опрашивала их, сверяла и приводила в порядок бумаги, следила, чтобы все личные вещи вернули каждому в целости и сохранности. И тут мне попалось личное дело военнопленного Германа Борга. Из документов следовало, что он в конце 43-го находился в местечке Ново-Витебск, на Днепропетровщине.
– Так вы его знали?..
– Как сказать… знала… хотела бы узнать, да не успела поговорить. Так точнее. Значит, поясню. В январе 44-го меня вызвали в Москву из Швеции, где я выполняла обязанности пресс-атташе в советском посольстве.
– Погодите, вы же работали вместе с Коллонтай?..
– Да. – Зоя Ивановна потеплела взглядом.
– Интересно.
– Я и говорю, когда усилиями Александры Михайловны Коллонтай удалось добиться выхода Финляндии из войны и сохранения Швецией нейтралитета – это был главный подвиг ее жизни! Меня вызвали в Москву.
– Зоя Ивановна, вы так запросто говорите о годах работы с легендарной Коллонтай.
– Почему же?
– Александра Михайловна – первая в мире женщина-посол, мудрый и тонкий дипломат, политик. Наконец, она соратник Ленина! И вы…
– Знаешь, я ведь ей в дочки годилась. Коллонтай очень многому меня научила. Хотя наша встреча вначале не вызвала взаимного расположения. Но надо знать прагматичность Александры Михайловны. Она очертила круг вопросов, которыми должна была заниматься каждая из нас. И вскоре мы отлично сработались и даже сдружились. Но это другая история.
– Да-а.
– Так вот, меня вызвали в Москву. Добиралась трудно. Вначале самолет, в котором летела до Шотландии, чуть не сбили над Норвегией немецкие истребители, буквально изрешетив его пулеметными очередями. Затем едва не потопили корабль, на который мне с большим трудом удалось сесть в Глазго. Он в составе Британского транспортного конвоя направлялся в Мурманск. Учитывая, что женщина на военном корабле – к несчастью, приняла меня команда довольно дружелюбно.
– Не помню от кого, но я слышал, что это морское суеверие у моряков не распространяется лишь на королеву.
– Да-да, – усмехнулась Зоя Ивановна.
– Так, может, вы им показались королевой?
– Шутишь?
– Да нет, – улыбнулся Пахомов. – Просто к любому суеверию следует относиться с известной долей иронии. Если военному кораблю предначертано пойти ко дну, скажем, вследствие прямого попадания торпеды в борт, то окажись на судне женщина, не окажись ее там, а исход выйдет плачевным.
– Знаешь, Эдик, – задумчиво протянула Воскресенская, – там, в Баренцевом море, с нашим конвоем произошло нечто подобное тому, о чем ты сказал. Но об этом как-нибудь после. Так вот, добралась я в Москву, и через месяц приехал с фронта Борис Аркадьевич.
– Вы же работали с ним в Швеции? Как он попал на фронт?
– Как? Расскажу. Будучи в Швеции, мы, помимо сбора развединформации, поддерживали контакты с участниками антифашистского сопротивления в ряде европейских стран. Здесь же, в Швеции, мы получили задание Центра наладить утерянную связь с легендарной «Красной капеллой». Это была большая, разветвленная организация. Времени на все про все нам дали две недели. Надо было успеть, и мы смогли подобрать человека – шведского предпринимателя Томаса Эриксона, который «по коммерческим делам» отправился в Берлин. Ему надлежало передать связному кварцы для радиопередатчика в виде запонок и новый шифр, зашитый в обычный галстук. Вроде все учли, но мы не могли знать, что немцы бросили лучшие силы на то, чтобы выявить членов подполья, и «Капелла», кроме гамбургской группы, работала уже под контролем нацистских спецслужб. Через четыре недели начались аресты членов «Красной капеллы». Кстати, швед, возможно, почувствовав неладное, выбросил «подарки» в мусорный бак. Ответственность за провал тем не менее была возложена на Бориса Аркадьевича. Его вызвали в Москву и долго допрашивали на Лубянке. Однако после того как стали известны обстоятельства провала организации – по вине совсем других лиц – все ранее предъявленные обвинения с Рыбкина были сняты, а самого полковника отправили в разведотдел действующей армии. На фронте, за успешное проведение разведывательной операции, его наградили орденом Красного Знамени, а вскоре отозвали в Москву.
– Интересно.
– Чего уж теперь. В общем, когда мы с мужем оказались дома, в Москве, я спросила его, не довелось ли узнать что-либо о судьбе своих родных, которые находились в оккупации. Он вдруг изменился в лице и вышел в другую комнату. Я – за ним. Тогда Борис и рассказал, что смог побывать на своей малой родине. Там местные жители поведали, как старых родителей Бориса Аркадьевича вместе с другими земляками нацисты загнали в гетто, а потом кто-то из сельчан шепнул фашистам, что сын этих стариков является комиссаром в Москве. Родителей, да еще двух племянников Бориса Аркадьевича, расстреляли. И хату сожгли. В 1956 году, когда я вернулась из Воркутлага в Москву, получила письмо с родины мужа. Писали местные школьники, занимавшиеся поиском пропавших без вести солдат и восстановлением имен жертв фашистской оккупации. Я поехала. Как и предполагала, дети собрали всю информацию, которую смогли добыть о родителях и двоих племянниках Бориса Аркадьевича. Состоялась очень трогательная встреча. Я выступила перед школьниками, поблагодарила их за то, что чтут память павших земляков. А после мы посетили небольшой местный музей, который родился усилиями жителей. Мне показали уголок, отведенный убитым родственникам мужа. А также – экспозиции, на которых были выставлены элементы военной амуниции прошлых лет, части стрелкового оружия, каски, желтые от времени треугольники писем советских солдат. Были там и трофейные вещи, оставленные немцами при бегстве, только тут это огорожено прямоугольниками ржавой колючей проволоки. Тогда же ко мне подошла одна из местных жительниц и, указав на старое фото, на котором были запечатлены два немецких офицера, пояснила, что живы еще свидетели, которые видели, как один из них, она указала пальцем, лично расстрелял родителей и племянников Бориса Аркадьевича. Случилось так, что на следующий после расстрела день стала все громче раздаваться артиллерийская канонада. Это били наши пушки. Немцы спешно засобирались отступать. Налетела советская авиация и в одну из грузовых машин, в которой находились чемоданы с вещами немецких офицеров, попала бомба. Кипу несгоревших вещей разбросало взрывной волной, и – надо же! – среди них выскочила фотография с изображением этого самого нацистского палача, казнившего родных Бориса Аркад