И он неловко погладил ее по плечу.
— Чушь, — выдавила она в ответ. — Ты меня насмерть перепугал.
И она импульсивно перенесла свое залитое слезами лицо с холодной шелковой обивки на мягкую шершавость его зеленого кителя. Это вызвало у него ответную откровенность.
— Вы не можете себе представить, каково это, — яростно зашептал он. — Они жалеют меня, представляете? Даже он. — Нетрудно было понять, что лейтенант подразумевает Форкосигана. — Это в сто раз хуже презрения. И так будет всегда.
Корделия только покачала головой, не зная, что возразить на эту очевидную истину.
— Я тоже ненавижу эту планету, — продолжал он. — Так же сильно, как она ненавидит меня. А иногда даже сильнее. Так что, видите ли, вы не одиноки.
— Столько людей желает его убить, — прошептала она в ответ, презирая себя за слабость. — Совершенно посторонние люди… И в конце концов у кого-то это получится. Я теперь все время об этом думаю.
«Будет ли это бомба? Или какой-нибудь яд? А может, плазменная струя, которая сожжет Эйрелу лицо, не оставив даже губ для прощального поцелуя?»
Внимание Куделки переключилось с собственной боли на ее, он нахмурился.
— Ах, Ку, — проговорила Корделия, невидящими глазами глядя ему в колени и поглаживая рукав кителя. — Как бы тебе ни было больно, не поступай с ним так. Он тебя любит… Ты ему как сын — о таком он всегда мечтал. Это, — она кивнула на сверкающую шпагу на диване, — поразит его в самое сердце. А Барраяр и так каждый день выплескивает на него все новое и новое безумие, в ответ требуя справедливости. Он может выполнить свои обязанности, только если сердце его будет неизраненным. Иначе он в конце концов начнет отвечать таким же безумием, как все его предшественники. К тому же у вас тут так чертовски сыро! — добавила она вдруг безо всякой логики. — Я не виновата, если у меня сын родится с жабрами!
Куделка неуклюже обнял ее.
— Вы… боитесь рожать? — спросил он с мягкой и неожиданной проницательностью.
Корделия застыла, внезапно оказавшись лицом к лицу со своими тщательно спрятанными страхами.
— Я не доверяю вашим врачам, — дрожащим голосом призналась она.
Он грустно улыбнулся:
— Не мне вас переубеждать.
У нее вырвался нервный смешок, и, обняв лейтенанта, она протянула руку и стерла крошечные капельки крови с его шеи.
— Когда кого-то любишь, то кожей чувствуешь его боль и беду, намного сильнее, чем он сам. Любая боль удваивается. А я тебя так люблю, Ку. Мне бы так хотелось, чтобы ты разрешил тебе помочь.
— Занимаетесь врачеванием, Корделия? — Голос Форкосигана был ледяным и сек, как град. Подняв глаза, она увидела, что лицо мужа так же холодно, как его голос. — Я высоко ценю твою бетанскую квалификацию в области секса, но вынужден тебя просить предоставить такую возможность кому-нибудь другому.
Куделка густо покраснел и резко отпрянул от нее.
— Сэр, — начал было он, но умолк, не меньше Корделии удивленный ледяным гневом, отразившимся в глазах адмирала. Форкосиган лишь скользнул по нему взглядом — оба сжали зубы.
Корделия сделала глубокий вдох, собираясь ответить, но успела издать только возмущенное «а-а… о-ох!» вслед мужу, который резко повернулся и вышел из библиотеки.
Куделка, все еще красный, поднялся на ноги, опираясь на шпагу и тяжело дыша.
— Миледи! Прошу вас, простите меня.
— Ку, — быстро заговорила Корделия, — ты ведь понимаешь, что он вовсе не хотел сказать такую гадость. Он просто не подумал. Я уверена, что он не… не…
— Да, я понимаю, — отозвался Куделка. Глаза его были пустыми и жесткими. — Всем известно, что я не могу угрожать чьему-либо браку. А теперь извините меня, миледи… мне надо заняться работой. В некотором роде.
— Ох! — Корделия не знала, на кого она злится сильнее: на Форкосигана, Куделку или на саму себя. Она вскочила и направилась к двери, бросив через плечо: — Будь он проклят, этот ваш Барраяр!
На ее пути возникла Друшикко, робко спросив:
— Миледи?
— Ах ты… бездарная ты… женщина! — накинулась на нее Корделия, гнев которой брызгал теперь уже во все стороны. — Почему ты сама не улаживаешь свои дела? Вы, барраярские бабы, только и ждете, что, похоже, вам преподнесут на тарелочке решение проблем всей вашей жизни! Так не бывает!
Испуганная телохранительница отступила. Корделия, стряхнув гнев, вернулась к реальности и спросила:
— Куда пошел Эйрел?
— Кажется, наверх, миледи.
Остатки ее прежнего, чуть, правда, поблекшего юмора пришли ей на выручку:
— Не через две ступеньки, часом?
— Э-э… вообще-то через три, — чуть слышно ответила Дру.
— Надо, видимо, пойти с ним поговорить, — сказала Корделия, запуская пальцы в волосы и с минуту подумав — не выдрать ли прядь-другую. — Ах ты, сукин сын!
Она и сама не знала, определение это или междометие. «И подумать только, ведь раньше я никогда не употребляла бранных слов!»
Она поплелась наверх, и с каждой ступенькой ее возмущение словно утекало вместе с силами. «Да уж, при беременности резвостью не похвалишься». У охранника, стоявшего в коридоре, она спросила, остановившись:
— Лорд Форкосиган прошел сюда?
— В свои покои, миледи, — ответил тот, с любопытством проводив ее взглядом. «Великолепно. Я просто в восторге, — гневно подумала она. — Первая настоящая ссора супругов произойдет перед широкой аудиторией. Эти старые стены прекрасно проводят звук. Интересно, я смогу говорить тихо? Эйрелу-то проще: когда он взбешен, он переходит на шепот».
Войдя в спальню, она увидела, что муж сидит на краю кровати, резкими раздраженными движениями сбрасывая с себя китель, сапоги. Он поднял глаза, и оба гневно уставились друг на друга. Корделия первой открыла огонь, решив про себя: «Надо с этим поскорее кончать».
— То, что ты сказал Ку, ни в какие ворота не лезет.
— Что?! — рявкнул адмирал. — Я застаю свою жену… милующейся с одним из моих офицеров, и ты ждешь, что я заведу вежливый разговор о погоде?
— Тебе отлично известно, что там не происходило ничего, хоть сколько-нибудь задевающего твою честь.
— Прекрасно. А если бы вошел не я? Предположим, это был бы один из охранников или мой отец. Как бы ты тогда объяснялась? Ты же знаешь, какого они мнения о бетанцах. Они за это так ухватятся — слухов ничем не остановишь. И не успею я опомниться, как меня ославят на всех углах. Мои враги только и ждут, когда обнаружат мое слабое место, чтобы броситься в атаку. От такого они просто в восторг бы пришли.
— При чем тут твоя чертова политика? Я говорю о друге. Сомневаюсь, что ты смог бы придумать более обидные слова, даже если бы на тебя целая орава специалистов работала. Это гнусно, Эйрел! И вообще, что с тобой происходит?
— Не знаю. — Он как-то сник и начал устало растирать себе лицо. — Наверное, дело в этой проклятой работе. Я не хотел тебя обидеть.
Корделия решила, что не вправе добиваться от мужа большего покаяния, и кивнула. Гнев ее улетучился, а освободившееся место мгновенно заполнилось недавними страхами.
— Гляди, как бы нам не пришлось однажды утром выламывать дверь его комнаты.
Не меняя позы, адмирал хмуро посмотрел на жену.
— У тебя есть основания считать, что он думает о самоубийстве? Мне кажется, он вполне доволен жизнью.
— Конечно — пока ты не спускаешь с него глаз. — Корделия сделала выразительную паузу, чтобы подчеркнуть значимость своих слов. — А на самом деле до самоубийства ему осталось вот столько. — И она подняла большой и указательный пальцы, разведя их на миллиметр. Форкосиган заметил кровь на руке жены и замер. — Он побаловался этой чертовой тростью-шпагой. Как я сожалею, что подарила ее! Я не переживу, если он перережет себе горло. Именно это он собирался сделать.
— Ох-х-х…
Без своего блестящего военного кителя, не обуреваемый более мрачными мыслями Форкосиган вдруг как-то съежился. Он притянул Корделию к себе, и она, сев рядом, продолжала:
— Так что, если в твоей безмозглой башке зародилась мысль сыграть роль короля Артура, выставив нас Ланселотом и Гвиневрой, можешь об этом забыть. Не пройдет.
Эти слова заставили его коротко рассмеяться.
— Боюсь, что в моей башке зародились куда более прозаические образы — знакомый уже кошмар.
— Угу… Могу понять, почему это тебя так задело. — Она подумала, не маячит ли сейчас у нее за спиной призрак первой жены Форкосигана, дыша ему в ухо смертным холодом. Так иногда навещал ее саму призрак Форратьера. Выглядел Эйрел сейчас достаточно заледенело. — Но ведь я — Корделия, не забыл? А не… кто-то другой.
Он прижался лбом к ее лбу.
— Прости меня, милый капитан. Я уродливый напуганный старик, и с каждым днем становлюсь все старее, уродливее и подозрительнее.
— И ты туда же? — Она прижалась к нему теснее. — Слов «старый» и «уродливый» я не принимаю. Безмозглый — да, но это не имеет отношения к внешности.
— Спасибо.
Ей было приятно, что она хоть чуть-чуть его развеселила.
— Значит, все дело в твоем регентстве? — спросила она. — Ты можешь хоть немного поделиться со мной своим грузом?
Форкосиган сжал губы.
— Строго по секрету… Хотя ты, конечно, и без предупреждений не станешь болтать… Похоже, не пройдет и года, как нас ждет новая война. А мы к ней совсем не готовы — еще не оправились после Эскобара.
— Что?! Но мне казалось, что военная партия обезврежена!
— Наша — да. Но цетагандийская по-прежнему чувствует себя как нельзя лучше. Разведка доложила, что они надеялись на смуту после смерти Эзара Форбарры и хотели воспользоваться этим моментом как прикрытием для захвата спорных п-в-туннелей. Но регентом назначили меня и… Ну… я, конечно, не назову нынешнюю ситуацию стабильной. В лучшем случае — неустойчивое равновесие. Но, безусловно, не тот развал, на какой они рассчитывали. Отсюда и диверсия с акустической гранатой. Негри и Иллиан процентов на семьдесят убеждены, что это была цетагандийская работа.
— И они… попытаются снова?
— Почти наверняка. Но независимо от того, останусь я жив или нет, еще до конца года они предпримут разведку боем. И если мы окажемся слабы… они станут продвигаться все дальше и дальше, пока кто-нибудь их не остановит.