Более того, может случиться так, что сама идея политического самосознания каталонцев, основанного на языке, с годами будет отходить на задний план, поскольку давления франкизма, которое способствовало ее проявлению в 1970-х годах, больше нет. Сознание собственной исключительности уходит по мере того, как каталонские политики приобретают все больший вес на политической арене Испании. В настоящее время второй по значимости после Фелипе Гонсалеса политик в Мадриде — каталонец. Это вице-президент, бывший мэр Барселоны Нарсис Серра. После него мэром Барселоны от социалистов в 1982 году стал Паскуаль Марагаль, который все еще занимает эту должность.
За период правления Марагаля Барселона очень изменилась. Его администрация поставила задачу ликвидировать следы, оставленные Порсиолесом, и, насколько это возможно, сделать город более пригодным для жизни. Это удалось ценою некоторых уступок «духу времени» 1980-х годов, не говоря уже об утрате всего, что называется «социалистическим», что бы ни значило это слово.
В середине 1980-х годов эйфория, охватившая людей Марагаля в Ажунтамент, была очень заразительна. Приехав из Нью-Иорка, города, который уже почти смирился с энтропией, я не мог не завидовать барселонцам, не подпасть под обаяние их оптимизма. «Здесь — средоточие всего, — сказала мне в 1985 году Маргарита Обиольс, чиновник городского совета, позже ставшая ответственной за культурную программу Олимпиады, — Барселона станет центром средиземноморской культуры». Верилось, что все проблемы можно решить, наладить связи, сделать нужные инвестиции, — и город возродится, подобно фениксу, благодаря новому плану градостроительства. В последний раз Барселона билась в таких конвульсиях перепланировок и так прихорашивалась, стремясь обратить на себя внимание Европы, сто лет назад, при мэре Франсеске де Паула Риусс-и-Таулете, который в 1888 году устроил здесь Всемирную выставку.
Посетив Барселону в конце 1991 года и увидев спешку, с которой город приводили в порядок к Олимпийским играм, можно было предположить, что программа его обновления связана прежде всего именно с этим событием. Но это не так. Хотя после возвращения Марагаля из Лозанны в 1986 году «со следующими играми в кармане», город с жаром принялся готовиться к приему олимпийцев, политика его перекраивания была намечена за несколько лет до того и должна была продолжаться до миллениума, до 2000 года. Программу Марагаля, его предшественника Нарсиса Серра и их политической команды разрабатывали в основном так называемые «опоздавшие», тридцатилетние и сорокалетние, для которых до 1975 года был закрыт всякий доступ к политике и которые теперь вознамерились исправить причиненный городу диктатурой вред. Во-первых, национальный вопрос: «Положение каталонца, который является каталонистом, но не приемлет национализма, — говорил Марагаль в своей речи в колледже Сент-Энтони в Оксфорде в 1986 году, — довольно сложное. И все же моя позиция именно такова». Меньшинство выступало за полностью независимое каталонское государство — paisos Catalans, включающее в себя Валенсию, Балеарские острова и даже Руссильон (французскую Каталонию). Эта романтическая идея была популярна среди молодых, которым нужно хоть в каком-то пункте противостоять существующей политической системе: «Это единственная идеология, которая не согласуется с испанской конституцией». Но она в жизнь не воплотились. Каталония — все-таки часть Испании. Дедушка Марагаля, поэт, написал свою «Oda а l'Espanya» после 1898 года, после унизительной потери Кубы и Филиппин, отошедших к Соединенным Штатам. Упрекая испанских централистов в пренебрежении своими бывшими народами и в незнании Каталонии, Жоан Марагаль писал:
Где ты, Испания? — тебя не видно.
Ты не слышишь моего громового голоса?
Не понимаешь языка, которым я говорю с тобой
в годину бед?
Ты разучилась слышать своих сыновей?
Прощай же, Испания!
Но почти столетие спустя, возражает его внук, Барселона не может уйти от Испании и сказать той «прощай». После того как почти сорок лет Франко внушал, что именно его идеология выражает дух Испании, а все остальное — чуждое, не испанское, Испания должна «реиспанизироваться», обрести самосознание, неотъемлемой частью которого является открытость. И Барселона первой должна вступить на этот путь, не потому, что она — средоточие всего каталонского, но потому, что она ориентирована на более либеральную Северную Европу. Более того, молодой Марагаль не мог принять доктрину Пуйоля, согласно которой существует истинная и непреложная каталонская сущность, к коей Барселона не имеет отношения. Это Барселона создала Каталонию, а не наоборот. И для этого города характерно родство и некоторое соперничество с другими городами Европы: когда Испания вступила в Общий рынок, Барселоне суждено было стать «звеном, связующим Иберийский полуостров с осью, проходящей через европейские города от Лондона до Милана». Марагаль видел Барселону будущей столицей территории, которую он называл «севером юга Европы», связанной с такими городами, как Монпелье, Марсель, Тулуза. Упор делался на связи промышленные и культурные, а не сельскохозяйственные. Мэр и его коллеги по городскому совету были убеждены, и это неудивительно, в примате городов. Женералитат, подобно правительствам всех городов Европейского экономического сообщества, особенно французских, облагал город налогами и на те содержал деревню. Для каталонской парламентской системы, опять-таки как в других европейских странах, было характерно гораздо большее значение территориального представительства, чем принципа численности населения. Законодательство защищало интересы сельских жителей, например субсидировало фермеров за счет города, и придерживалось более консервативных взглядов, чем большинство граждан.
«По-моему, — писал Марагаль, — европейские города должны вновь обрести некую воинственность. Платить за излишки продовольствия дорого, и это приходится делать ежегодно. Оплачивать существование городов — тоже дорогое удовольствие, но города уже существуют, их не надо строить заново каждый год. Европа как некоторое количество народов, разделенных языковыми барьерами, — медлительнее, чем Европа, понимаемая как система городов. У городов нет границ, армий, таможни, иммиграционной службы. Города — центры креативности, творчества, свободы».
Первое, что предстояло заново «сотворить», изобрести, был сам город, и ни одна столица в последние годы не уделяла столько внимания своему воссозданию, как Барселона. Однако счет в конце концов оплачен, и объем проведенной работы огромен. Его можно сравнить разве что со стремительным ростом города сто лет назад по плану, разработанному инженером Ильдефонсом Серда. Барселона то и дело совершала конвульсивные скачки после долгих периодов заброшенности и депрессии. И всякий раз ей приходилось начинать чуть ли не с нуля. Ни один город не может предложить своим планировщикам «чистый лист», но иногда у них бывает довольно много шансов на полное переосмысление проекта. Именно так обстояло дело с Барселоной после смерти Франко.
Вот уже двадцать лет Барселона предлагает всем принять участие в одном очень жестоком эксперименте — попробовать выехать из нее: весь транспорт, направляющийся на север, вынужден проходить через узкое бутылочное горлышко Виа Меридиана, а движущийся в южном направлении — выезжать из города либо по Виа Диагональ, либо по Гран Виа. В часы пик или в дни festes[13], которыми пестрит испанский календарь, здесь образуются целые ледники застывшего металла. Главные магистрали центра города на столько запружены транспортом, что машины и грузовики движутся со средней скоростью приблизительно пять миль в час. Чтобы облегчить положение, город строит две кольцевые дороги. Первая — Ронда дель Мар, по ней транспорт (в основном под землей) будет следовать от Льобрегата до Бесоса, огибая город со стороны моря. Вторая — Ронда де Мунтанья — огибает горный массив Колсерола. Если они не будут готовы к 1992 году, то Олимпийские игры обернутся для Барселоны неслыханными доселе транспортными пробками[14]. Муниципалитет мудро назвал брошюру об обновлении города «La Barcelona del 93».
Возможно, по Барселоне так трудно передвигаться еще и потому, что не хватает стоянок. В городе более 600 000 машин, но всего лишь 432 000 парковочных мест, причем 4 из 10 — на улицах, а остальные — на частных стоянках. Это означает, что в любое время дня и ночи по крайней мере 160 000 машин в городе паркуются нелегально или ищут зазора, чтобы вклиниться. Тот, кто никогда не ездил на машине по Барселоне (исключая разве что тех отчаянных, что передвигаются в автомобиле по Манхэттену), не в состоянии представить себе то раздражение, которое охватывает в подобной ситуации. Общественный транспорт представлен в основном автобусами. Главная линия метро заканчивается рядом с университетом на Виа Диагональ. Таким образом, половина всех работающих приезжает в город на автомобилях. В будние дни средняя скорость транспорта — двадцать миль в час. С учетом того, как это влияет на центральную нервную систему, неудивительно, что в 1980-е годы в Барселоне возросло количество несчастных случаев. Каталонцы — плохие, нетерпеливые водители и, кажется, становятся все хуже. В 1980–1986 годах доля аварий в центре Барселоны подскочила до 40 процентов. В 1987 году здесь было зарегистрировано десять тысяч дорожно-транспортных происшествий и тринадцать тысяч несчастных случаев.
Власти мало что могут сделать, чтобы исправить положение. Кольцевые дороги, конечно, помогут, как и двадцать пять новых подземных муниципальных стоянок (сейчас в городе их сорок), которые к 1993 году обеспечат пятнадцать тысяч новых мест для парковки. Ажунтамент осторожно планирует установить компьютерную систему контроля транспорта, призванную регулировать ритм работы светофоров и выводить информацию о плотности парковки и транспортном потоке на светящиеся табло по обочинам дорог. Но если это будет сделано, то скорее к 2000-му, чем к 1992 году. А пока Ажунтамент должен быть