В действительности же Бофиль внес огромный вклад в архитектуру Барселоны. Но вклад этот — какой-то странный, даже неловко говорить о нем. Это «почти ничего», которое он построил, — одно из самых горячо обсуждаемых зданий современной Испании.
Рикардо Бофиль появился в конце 1960-х годов с весьма значительными социальными теориями. Он — воплощение карающей «левой руки Господа». У него есть чувство «коллективного» и в то же время поза творца, который знает, что нужно народу. Его первая большая постройка — кобальтово-синий массив блочных многоквартирных домов на холме над Ситжесом. Они напоминают гробницы в склепе. Массив появился в 1966 году, а три года спустя уже почти опустел, так как в нем стало опасно жить. Но Ситжес довольно далеко от Барселоны, если ехать вдоль побережья, и Бофилю вскоре вновь представился случай проявить себя. На сей раз ему поручили большой проект: жилые дома в индустриальном пригороде Сант-Жуст Десверн, недалеко от аэропорта. Архитектор назвал жилой массив «Уолден Семь», — это из социально-бытовой утопии, предложенной американским психологом-бихевиористом Б. Ф. Скиннером. «Уолден Семь» — весьма заметный объект. Это неуклюжее, похожее на замок строение с полуцилиндрическими балконами, все облицованное терракотовой плиткой. В 1975 году его бурно расхваливали как символ возрождения Барселоны, выздоровления города от Франко и Порсиолеса — мол, смотрите, что могут левые сделать для людей, подавленных серостью и монотонностью промышленных корпусов!
Но семьи, вынужденные там жить, не пришли в восторг от «Уолден Семь». Там было тесно и мрачно, потолки протекали. Лифты, водопровод и электричество то и дело отказывали. Разумеется, о недостатках и недовольстве жильцов не было ни слова в архитектурных журналах. Зато они во множестве публиковали фотоснимки здания. Не потревожили и величавого спокойствия Бофиля. Сам он в 1978 году заявил в своем сочинении «Архитектура и человек» (опубликованном по-французски в Париже, что, возможно, было очень мудро), что те, кому повезло жить в «Уолден Семь», «счастливы принять участие в этом оригинальном эксперименте, они чувствуют себя избранными, они живут в столь необычном месте, что могут этим гордиться… Об “Уолден Семь” говорят разное. Его жильцы только сейчас полностью осознали, что они в каком-то смысле пионеры… они знают, что можно протестовать, возражать, кричать, но сделать ничего нельзя. Они могут либо уйти, либо остаться. Они пытались сделать это здание более привычным, обыкновенным. Но не вышло: так уж здесь организовано пространство».
Поняли, домохозяйки? Ну, допустим, «оригинальный эксперимент» не так уж оригинален. Задолго до появления «Уолден Семь» испанским рабочим случалось жить в плохо отапливаемых помещениях с неисправными лифтами и плохой электропроводкой. Но и это еще не все. Дело в том, что дом начал распадаться на части. Терракота стала отваливаться, хотя уж что-что, а класть плитку каталонцы умеют. По всему периметру здания пришлось натянуть сетки, чтобы отваливающаяся плитка Бофиля не убила кого-нибудь из жильцов. Через десять лет сетки все еще здесь, правда, и сами начали разваливаться. Упавшую плитку время от времени убирают, и это хорошо, потому что иначе под ее весом леса давно бы рухнули. Со всех сторон, от основания до крыши, видны огромные проплешины известки, от которой отвалились сотни футов плитки. О реставрации не может быть и речи, но, похоже, это не волнует городской совет Сант-Жуст Десверна. Он включил здание в список построек, имеющих архитектурную ценность. Офис Бофиля помещается в здании бывшей цементной фабрики, совсем недалеко от знаменитого дома.
Такая близость — будто доктор устроил себе клинику неподалеку от кладбища, где похоронены его пациенты, — похоже, никому не кажется насмешкой. Кроме, разве что, жильцов «Уолден Семь». Что поделаешь: Бофиль — каталонец и, следовательно, заслуживает поддержки, даже несмотря на то, что еще один из его шедевров, так называемый квартал Гауди в Реусе, также стал необитаемым через десять лет после сдачи под ключ. Тем временем, в 1980-х годах, французские чиновники дали ему разрешение на осуществление огромных проектов неподалеку от Парижа и в Монпелье. Он решил их в грубо театральном стиле, сделав своеобразную пародию на классицизм. (Autres temps, autres moeurs, другие времена — другие нравы: до свидания, Скиннер, здравствуй, Леду!) Кажется, очень немногим из клиентов Бофиля во Франции и США пришло в голову хоть раз испытать его здания. Когда речь идет о постмодернизме, это не принято. Человек видит фотографии в журналах, а не само здание. Так коллекционеры в 1980-х годах покупали произведения, посмотрев слайды. В Барселоне Бофиль приобрел репутацию «международного» архитектора, а в Нью-Йорке — каталонского. Случилось так, что Мадрид поручил ему построить к Олимпийским играм, так сказать, ворота в Барселону. Речь идет о новом терминале барселонского аэропорта Эль Прат де Льобрегат. Получился высокий, красивый куб из стекла и стали, с полом из красного мрамора, с пальмами. В общем, стильно. Но мрамор трескается, а пальмы умирают от недостатка воздуха. И, похоже, ни сам Бофиль, ни его помешанные на дизайне клиенты не подумали о влиянии, которое столь обширные стеклянные плоскости оказывают на сигналы, принимаемые радаром диспетчерской башни. А влияние это так велико, что на контрольных экранах постоянно пляшут помехи-призраки, которые иногда трудно бывает отличить от прилетающих или улетающих самолетов. Надо надеяться, что-нибудь придумают, но пока, как вздыхает «Вангуардия» в статье, благодаря которой в июне 1991 года об этой неприятной истории стало широко известно, «в терминале обнаружилось множество непредвиденных дефектов, благодаря которым он может стать вечным примером национального фиаско».
Таковы опасности сотворения национального кумира, героя национальной культуры. Столкнувшись с манией дизайна, даже иностранец может затосковать по старой Каталонии: по рябенькой белой стене фермы Миро, по добротной каталонской пище — butifarra атb monguetes[17] и rossejat de fideus[18], по солоновато-сладкому вкусу клейкой массы жареных на гриле gambas[19]; по старинному, таинственному привкусу mar i montanya — рагу из кальмаров, омаров, кролика, фрикаделек и шоколада. Может быть, это ностальгия туриста среднего возраста? Возможно. Все равно останешься в меньшинстве. Город, как тебе постоянно повторяют, «переживает переходный период». Так и есть. Как все большие города, он всегда его переживал. Но не чувствуя традиций и истории, как можно понять, что значит «переходный период»? Барселона привыкла претерпевать интенсивные, резкие перемены, играть в азартные игры, пускаться на рискованные предприятия, которые странным образом сочетаются с его буржуазной трезвостью — той самой каталонской seny. Склонность к этому возникла не после смерти диктатора. Она уходит корнями в глубокую древность, и чтобы увидеть эти корни, надо начать с самого начала.
Часть перваяСТАРЫЙ ГОРОД
Глава 1Владения косматого героя
Барселона начинается с римлян. Есть следы более ранние, следы людей бронзового века, известных римлянам как лалеты (лаэты), разбросанные по прибрежной равнине вплоть до подножия Монтжуика. Но лалеты были земледельцами и не строили городов. Они сажали зерновые на приморской равнине и собирали знаменитых устриц на песчаном берегу бедной и мелкой гавани. Лалетам не повезло — на их земли позарились римляне, и племя было стерто с лица земли. Устрицы остались, они упоминаются галло-римским писателем IV века Децимом Авсонием. Моллюски мирно размножались еще два тысячелетия, пока с ними не покончили ядовитые выбросы.
Хотя современные историки гораздо больше интересуются неудачниками и побежденными, вряд ли лалеты могли представлять интерес для кого-либо, кроме самих себя. Позже каталонцы, желая обзавестись вполне благородным и древним родством и провести параллель между уничтожением римлянами лалетов и оккупацией Барселоны Бурбонами в XVIII веке, больным местом своей истории, настояли на том, чтобы назвать новую улицу, проложенную в 1908 году через весь город к порту, Виа Лаэтана. Хотя для того, чтобы ее проложить, выкопали огромный котлован — там, увы, обнаружили очень немного следов самих лалетов. В XIX веке выдвигались теории, что Барселону основали греки или финикийцы. Но достоверных сведений об этом нет. Греки действительно колонизовали побережье. Дальше к северу, к французской границе, находятся руины Эмпориона, целого греческого города VI века до н. э., самого западного из всех известных заморских поселений. Он дал название каталонской провинции Эмпорда, или Ампурдан. Но греки совершенно не интересовались Барселоной. И римляне поначалу тоже.
Рим пришел в Испанию, потому что вел войну с африканцами, с Карфагеном, за господство над западным Средиземноморьем. В Первой Пунической войне (264–241 до н. э.) Рим разбил Карфаген и отнял у него средиземноморские острова Сицилию, Корсику и в конце концов Сардинию. Однако карфагеняне продолжали удерживать пролив Гибралтар и Юго-Восточную Испанию. В 228–227 годах до н. э. они основали колонию под названием Новый Карфаген — современную Картахену, получив таким образом доступ к богатым серебряным приискам на холмах и стратегически удобный выход к Гибралтару. Их присутствие ощущалось по всему восточному побережью Испании, и даже там, где сейчас находится Франция, граждан греческой колонии Массилия (современный Марсель) пугала мощь Карфагена. После долгих переговоров с римлянами был заключен договор, обязавший карфагенян держаться южнее реки Эбро.
Но Карфаген не так-то легко было удержать куском пергамента. В 219 году военачальник Ганнибал осадил и завоевал Сагунт (современный Сагунто), иберийский город-государство, считавшийся союзником Рима. Карфагеняне решительным маршем прошли через Южную Францию и приблизились к Италии. Римский Сенат проголосовал за войну, и в 218 году армия из двух легионов, ведомая братьями Публиями (Сципион Старший и Гней Корнелий Сципион), высадилась в Эмпорионе, т