Тем временем каталанский язык развивался. Разговорным он был задолго до XII века, но литературным сделался позже; первые известные письменные документы на каталанском — переводы библейских текстов в виде проповедей, Homilies d’ Organya, восемь ветхих страниц, датированных концом XII столетия.
Священники могли служить на каталанском, но ученые обнародовали результаты своих изысканий на латыни. Тому имелись веские причины. Латынь была единственным универсальным языком в Европе, единственным средством, с помощью которого философ, живущий, например, в Париже, мог общаться со своими коллегами в Англии, Риме, Испании. Мейнстрим научной мысли тек в русле латыни, и Каталония довольно рано в него влилась. Самые ранние европейские переводы с арабского на латынь были сделаны монахами-бенедиктинцами в Риполе в IX веке, а с XI по ХШ век в бенедиктинских монастырях процветала арабистика. Именно в переводах с арабского — оригинальные тексты были утеряны — литература античного мира снова проникла в европейскую мысль. Но Барселона могла претендовать на интеллектуальную значимость благодаря писателям-схоластам, процветавшим в XIII веке.
Схоластика была главным занятием средневековой философии, попыткой установить непрерывность и гармонию между античным греческим прошлым и христианским настоящим, примирить Аристотеля со Святым Писанием и разум — через диалектический метод, которым великолепно владел Платон, — с верой. Ее первейшей заботой была теология, изучение того, что мы знаем и можем сказать о природе божественного и человеческом опыте его познания. Все философские исследования в Средние века имели теологические корни. Для философов-схоластов методы Платона и Аристотеля неизбежно вели к подтверждению католической веры. Мост между двумя столпами, греческой философской мыслью и учением Христа, выстроил Фома Аквинский (1227–1274), «Ангельский доктор», монах-доминиканец. Он получил образование в Монтекассино близ Неаполя, работал в Кельне и в Париже. Его «Summa Theo-lógica» стала и остается основой католической философии. Это колоссальный труд — двадцать томов, пусть даже не законченный (Фома Аквинский умер в сорок семь лет). Он, несомненно, был первым из схоластов, но были и другие, почти столь же бесспорные фигуры. Наиболее известен среди испанцев бьл каталонец Рамон Льюль (1235–1316).
Рамон Льюль. запрестольный образ. XVI век. Педро Барсело, Пальма де Майорка
Некоторые литераторы и мыслители, кажется, не имеют предшественников, и, возможно, именно благодаря своей самодостаточности, в них не нуждаются. Таков был Льюль. Он создал каталанский литературный язык — гигантская работа. За восемьдесят лет жизни он написал примерно 256 текстов на каталанском, латыни и арабском, около 27 000 страниц, и работа над полным собранием сочинений Льюля все еще продолжается. Он был первым человеком со времен античности, который писал философские труды на языке своего народа. (Потом ему приходилось переводить их с каталанского на латынь, чтобы могли прочесть неоаристотелианцы других национальностей.) В молодости он был гулякой и развратником, потом стал поэтом, потом сделался ученым, мистиком, философом, миссионером. Он, безусловно, был одним из самых начитанных людей своего времени, читал на шести языках — включая арабский, который учил девять лет. Он был хорошо знаком с мусульманской философией. Исламская поэзия украсила его лирическое дарование экстатической пышностью фраз и богатством метафор. Поглощенность Льюля суфизмом — одна из множества черт, отличающих его творчество от рутинной латинской продукции ортодоксальных схоластов.
Шедевром Льюля обычно считается «Llibre de Contemplaciо de Déu», или «Книга созерцания Господа» (1282), поэтическая смесь интроспекции и теологии, стоящая в одном ряду с «Исповедью» святого Августина. Диапазон Льюля очень широк: от сложных философских рассуждений и теологических размышлений до экзальтированных мистических откровений, таких как «Llibre d'Amic е Amat» («Книга любящих и любимых»); от автобиографической поэзии утраченных иллюзий — «Cant de Ramon» («Песнь Рамона») — до трактата о поведении и этике христианского рыцаря «Llibre del orde de la Cavalyeria», положившего начало испанской рыцарской литературе. Еще он написал по-каталански две вещи, которые можно считать первыми рыцарскими романами после французских «романсов» о рыцарях Круглого стола: «Феликс Чудесный» и «Прачка», история, богатая социальными подробностями жизни XIII века, история молодого человека, сначала влюбленного, потом монаха, потом кардинала, который в конце концов отказывается от папской тиары, чтобы вести жизнь отшельника.
Но главные свои силы Льюль берег для энциклопедических трудов, в которых сделал попытку свести воедино сумму существующих знаний с позиции учения Аристотеля. Главной целью его было упрочить теоретическую основу для завершения средиземноморских завоеваний своего короля, Жауме I, и обращения исламского мира в христианство. Льюль, причастившись арабской мудрости, очень сомневался в дикарской идеологии крестовых походов. Тем не менее он верил, что арабы, чьи философы и архивисты сохранили весь корпус трудов Аристотелея и вернули их Европе, могли бы уступить в споре о превосходстве христианства над исламом. Главный свой труд он написал в цистерианском монастыре: это «Ars Magna» или «Ars Compendiosa Inveniendi Veritatem» — «Великое искусство» или «Полное искусство открытия истины». Льюль в конце концов решил стать миссионером. За это стремление он, прозвавший себя Рамоном Безумным, а другими прозванный Великим фантазером, заплатил жизнью.
Памятник Р. Льюлю близ кафедрального собора в Пальма де Майорка
Льюль родился в Пальма де Майорка. Его родители были богатыми землевладельцами из Барселоны и поселились острове непосредственно после завоевания. Он был, по собственному выражению, беспутным юнцом:
Когда я вырос и осознал тщету этого мира,
Я начал творить зло, я впал в грех,
Забыв о славе Божией, следуя зову плоти…
Он написал много трубадурской любовной лирики, часто очень вольной. Большинство этих произведений он уничтожил сам, после того как на тридцатом году жизни ему явилась прекрасная женщина на коне, и он последовал за нею в церковь, где она повернулась к нему лицом, сбросила одежду и обнажила груди, изъеденные раком. Он писал любовное стихотворение чужой жене, когда ему явился Христос, и не единожды, а пять раз, распятый на кресте и страдающий.
Льюль круто изменил свою жизнь. В 1265 году он отказался от своих владений, поручил опекунам заботу о семье и отправился в религиозное паломничество, которое продлилось пятьдесят лет. Его наставником был каталонец, священник, близкий к королевскому дому в Барселоне, будущий святой Рамон де Пеньяфорт. С тех пор Льюль делил время между монастырями, двором и… морем. Периоды его затворничества длились годами. В промежутках он обучал будущего короля Жауме 11 или путешествовал. География его путешествий и паломничеств очень обширна. Он ездил в Монпелье и Авиньон, в Рим, в Геную и Париж, в Ливию, в Египет и на Кипр, в Малую Азию. В тридцать с небольшим он получил королевское соизволение создать Мирамар, школу для миссионеров на Майорке, на утесе над морем. Ему это не удалось, может быть, потому, что его ученики скоро утомились от харизматической энергии Льюля.
Следующие пятнадцать лет, вплоть до шестидесятого дня рождения, Льюль не был на Майорке. Он колесил по Средиземноморью, убеждая властителей и священнослужителей делать вещи часто столь противоречивые, что они казались еретическими, даже нездоровыми. Чтобы обратить арабов, говорил Льюль, надо их понять, так что церкви надлежит создать сеть школ, в которых изучались бы нехристианские философии и религии, а также языки Среднего Востока. К этой великолепной мысли никто не прислушался. Мавров принято было убивать, а не изучать. Лишь арагонская корона и ее религиозная сила, орден доминиканцев, восприняли идею обучения живым языкам Среднего Востока. Друг и наставник Льюля Рамон де Пеньяфорт создал две школы, в Тунисе и Мурсии, где изучали арабский и иврит. Благодаря влиянию Льюля Каталония приобрела ученых богословов, которые вели длинные и запутанные теологические диспуты с оппонентами в Марракеше и Багдаде. Но мечта Льюля — привести приверженцев двух великих монотеистических религий, ислама и иудаизма, в лоно третьей, христианской, только силой толкований, комментариев и риторики — была обречена на провал. И на закате жизни эта неудача продолжала преследовать Льюля, о чем он и написал в своей «Песни Рамона»:
Я старик, бедный и осмеянный,
Никто из живущих не поможет мне,
Я взялся за непосильную задачу.
Я нашел себе грандиозное дело в этом мире
И многим подал добрый пример.
Я нелюбим и неизвестен.
Я хотел бы умереть в высоком море любви…
Сказанное в последней строчке со временем сбудется. В 1315 году, восьмидесятилетним жилистым, худым, несгибаемым стариком, иссушенным десятилетиями бедности и самообличения, он совершил свое последнее путешествие в Северную Африку, чтобы проповедовать арабам. На него напала фанатичная толпа, растерзала и оставила полумертвым. Команда генуэзского корабля перенесла его на борт, и судно отплыло на Майорку. Льюль, говорят, умер, когда уже показались берега острова.
Может ли такой удивительный человек, как Льюль, считаться типичным представителем какого-то периода истории? Разве что в метафорическом смысле: его жизнь и работа могли служить символом напористого наступления родной Каталонии на всех фронтах. Это было время, когда каталонское оружие и товары заполоняли средиземноморский мир. У Льюля было мистическое, империалистическое воображение: он верил, что практически все в мире, весь опыт трудов о Боге, материальный и нематериальный, можно собрать, описать, пересказать, объяснить, перевести в бесконечно развернутое концептуальное знание, спрессованное тем не менее между обложками книг. Откройте их — и оно вырвется наружу. Ядром реальности для него было слово, апофатический Логос, Лик Божий и Зерно сущего. В ХШ веке Льюлю, как и Фоме Аквинскому, такой проект казался вполне осуществимым. Для нас, конечно, он таковым не является, хотя последние его следы в стремительно секуляризующемся мире можно обнаружить у таких столпов Ренессанса, как Рабле, с его грудами мелочей и деталей, или Леонардо да Винчи. А позже, может быть, у Джеймса Джойса и Хорхе Луиса Борхеса.