Один из самых прекрасных уголков кафедрального собора — клуатр, задумчивый прохладный «дворик» с прудом и фонтаном, самое чудесное место в Готическом квартале. Истертые плиты пола в клуатре напоминают об умерших мастерах, а также о таких странных персонажах, как, например, монсиньор Бора, придворный шут Альфонсо IV Великодушного. Здесь есть фонтан с весьма «потертой» фигурой святого Георгия, почти неузнаваемой под зеленым покровом из водорослей. Был такой обычай — класть пустую яичную скорлупу в сопло фонтана в праздник Тела Христова, так что та плясала — то вверх, то вниз, — но символический смысл L'ou сот baila (так это называлось) сейчас утерян. Клуатр закрыт тонкими щитами ворот, выкованными в XIV веке. Похоже, дворик охраняет еще и святой покровитель водопроводчиков: здесь имеется общественная уборная, что является настоящим чудом, поскольку обычно в испанских церквях такие удобства отсутствуют.
Клуатр вступил в строй в праздник Тела Христова в июне. Это день entremesos, прихотливых декораций и масок, а также пышных церковных процессий. Все организовывалось и оплачивалось городскими цехами, и именно праздник Тела Христова был тем днем, когда ярче всего проявлялась их тесная связь с церковью. Во всех главных церквях Барселоны проводились такие празднества, но те, что проходили в кафердальном соборе, отличались особым великолепием и пышностью. Обычай проводить такие процессии завели в 1320 году, через четыре года после того, как папа Иоанн XXII сделал праздник Тела Христова главным праздничным днем.
Точная копия галеона дона Хуана Австрийского, выставленная в Драссанес
Пол клуатра и мостовую улиц вокруг кафедрального собора посыпали цветами дрока, тимьяна, розмарина, гвоздики и розовыми лепестками. Между домами натягивали шелковые и парчовые навесы, чтобы защищать священников и участников процессии от солнца. В клуатре велись последние приготовления к шествию: подкалывание, подкрашивание, укрепление плетеных каркасов на плечах. Потом трубачи у западного входа собора трубили в фанфары. Процессия пускалась в путь, впереди несли знамя святой Евлалии, хоругви собора и разных приходов, далее следовали епископ, священники и жезлоносцы, хор, а потом, к удивлению и восторгу толпы, — entrémosos. Они менялись от года к году, но всегда сочетали в себе священное и мирское. В 1461 году, например, обыгрывалось сотворение мира. Здесь был и ад с четырьмя чертями, и святой Михаил, и змий, и битва двадцати четырех демонов с двадцатью ангелами, и Адам и Ева, и Ноев ковчег с животными, евангелист Иоанн, который потрясал огромной книгой, и еще дюжина сцен из Ветхого и Нового Заветов. Затем кульминация спектакля: великаны и великанши. Каталонский великан, может быть, вел свою родословную от Голиафа, но очень скоро приобрел легендарные черты Карла Великого. Считается, что тот был бородатым, огромного роста и невероятно сильным. К XVI веку великаны праздника Тела Христова достигали двадцати футов ростом, изготавливались из парусины и папье-маше. У них были деревянные подпорки, двигающиеся конечности, копья и кинжалы в руках и огромные глаза, которые могли открываться и закрываться. Когда великаны появлялись, дети в толпе, потрясенные, липкие от сахарной воды, начинали вопить. Супруги великанов были тех же размеров и одеты по последней моде в платья от лучших портных Барселоны, которые перед этим оспаривали друг у друга привилегию одеть а gegantessas — великанш. Ведь те, как и все остальные на празднике Тела Христова, служили бесплатной рекламой городским цехам.
Gremis, или цеха, были ядром средневековой экономики Барселоны, стержнем, вокруг которого вертелся производственный процесс. Не будучи членом того или иного цеха, ни один человек не мог заниматься ремеслом. Быть menestral, то есть квалифицированным ремесленником, вне цеховой системы было немыслимо. Средневековые цеха по всей Европе определяли права рабочих, следили за их обучением, осуществляли контроль качества их работы и устанавливали цены. Идея безликости средневекового ремесленника — скорее сантимент XIX века, чем реальность XV. Хорошие работники знали себе цену, и цеха укрепляли их уверенность в себе. Но влияние цехов выходило далеко за пределы трудовой сферы. Они могли выговорить привилегии у монарха, участвовать в написании городских законов и даже в кризисные времена организовать защиту — зачатки народного ополчения пошли из цехов и управлялись их чиновниками.
Средневековые цеха для нас — нечто странное и непонятное, ведь сейчас мы не имеем никакого их эквивалента. Впрочем, все это было не таким уж странным. Попробуйте представить себе систему закрытых профсоюзов, наделенных почти военными полномочиями, нечто напоминающее мафию (понимающее себя «семьей»), связанное с церковью, кортесами, Советом Ста. Цеховая система была хитра, сильна, гибка и ревниво охраняла свои права и привилегии. Она просуществовала около шестисот лет, с XIll по середину XIX века, когда абстрактный капитал пришел на смену семейному делу, а фабричное производство начало теснить ручной труд.
Всё делалось вручную до конца XVIII века в маленьких мастерских. Иногда они были наполовину на улице. Обычно имелись один квалифицированный работник, mestre, и один-два подмастерья, aprenents. Эти маленькие ячейки часто «склеивались» друг с другом. Естественные взаимные симпатии между работниками, занимавшимися одним и тем же ремеслом, поддерживали своеобразный esprit de quartier (дух квартала). Свояк свояка видит издалека. Несколько мастеров могли, например, пользоваться одними и теми же инструментами. Если надо быстро купить планку каштанового дерева или моток ленты, то неплохо, когда поблизости есть другие плотники или обойщики. Красильщикам лучше селиться около воды; обувщикам — поблизости от кожевенников, и наоборот. И покупателю легче выбирать среди ремесленников, сосредоточенных в одном месте, чем нарезать круги по всему городу. Говорили, и вполне справедливо, что и слепой в Готическом квартале найдет дорогу по запаху и звуку, по жужжанию пилы и стуку молотка в руках медника, по запаху дубленой кожи, свежего сена от подсыхающего камыша у плетельщиков сандалий или по дыму из кузниц. Эти звуки и запахи служили уличными указателями, а концентрация работников одного профиля в одних и тех же местах создавала здоровую конкуренцию.
Цеха постепенно называли улицы города. И сегодня, гу-^ля по Готическому кварталу, читаешь эти названия: Агульерс (игольщики), Ботерс (бочары), Брокатерс (изготовители парчи), Кордерс (плетельщики канатов), Котонерс (ткачи хлопчатобумажных тканей), Дагериа (точильщики ножей), Эскудельерс (изготовители щитов), Эспасериа (кузнецы, кующие мечи), Фустериа (плотники), Миральерс (зеркальщики), Семолерес (макаронники), Видре (стекольщики) и многие другие. Средневековые цеха продолжают свое призрачное существование и в телефонной книге, так как наиболее распространенные каталонские фамилии — это цеховые имена, например Сабатер, что значит «башмачник».
Цеха понимали себя как семейные предприятия. Они группировались в братства, из которых тремя главными были elois, julians и estoves, названные так по именам их покрорителей, святых Элуа, Юлиана и Стефана. Братства выполняли функции страховых компаний. Они, например, оказывали помощь заболевшим ремесленникам или тем, кто по каким-то причинам лишился инструментов, или у кого сгорела лавка.
Цеха определяли отношения между подмастерьями и мастером, регулируя, какая одежда, еда и религиозное воспитание полагаются мальчику, какова должна быть продолжительность его работы у мастера и каковы формальные требования к его умениям. Распоряжения цеха следовало выполнять. Чтобы вступить в цех, подмастерье должен был пройти серьезный экзамен, который устраивался при всем честном народе. И никакого снисхождения. Либо выдержишь, либо провалишься. Фетишей вроде «самооценки» и «креативности», которые фигурируют в обучении сегодня, не было в лексиконе тогдашнего жюри. Цех был заинтересован в поддержании статуса, своего и своих членов, в сохранении достоинства ремесла. Прежде чем выпустить производителя на рынок, цех должен был убедиться, что его умения соответствуют высоким стандартам. «Дипломные проекты» учеников на получение этих «сертификатов» фиксировались в llibres depassantia, «экзаменационных книгах». Если вы хотели вступить, например, в цех златокузнецов, учрежденный в 1381 году и установивший свою экзаменационную систему в 1471 году, вы сначала должны были представить проект «изделия», чтобы приобрести статус мастера. Если экзаменаторы его одобряли, то можно было приступать к изготовлению вещи или нескольких ее вариантов. Например, цех живописцев требовал, чтобы потенциальный его член показал свое искусство, представив «две росписи по дереву, одну по слоновой кости, две по рогу, одну по серебру и три по панцирю черепахи».
Но цех не ограничивал свои интересы процедурой приема. Он строго следил за качеством материалов и работы каждого члена, посылал любопытных инспекторов, известных под именем veedores (надзиратели), удостовериться, что нет подмен или упрощения технологии. Если шкатулка или башмак, покрывало или горшок не отвечали положенным стандартам, проверяющие могли разбить или разорвать изделие на месте и обломки или обрывки бросить прямо на пол. Против такого публичного позора не было никакого средства.
Записи о корпоративной жизни ремесленников, llibres gremials, «цеховые книги», толстые тома, хранились в специальных коробках, изысканно украшенных, с соответствующими эмблемами, такими, например, как медный остроносый башмак для цеха башмачников. Эти книги — объекты почти священные. Они содержали записи о привилегиях, правах, правилах и членстве в каждом цехе.
Хотя цеха не являлись религиозными организациями, у них по двум причинам было весьма экзальтированное представление о своей значимости в религиозной жизни Барселоны. Первая причина: труд — одна из наиболее общих религиозных метафор. Рамон Льюль в своей «Книге созерцания Господа» нашел мистические метафоры жертвы Христовой в искусстве сапожников, кожевенников, цирюльников: