План Барселонеты, сделанный П. Всрбумом в 1753 г.
Барселонета — сеть узких прямоугольных блоков, поставленных на треугольном клочке земли, отвоеванной у моря. Только вершина треугольника, маленький остров Майанс, ныне погребенный под бетоном эспланады, была и раньше твердой землей. Сегодня это единственный район города, который еще сохраняет прежний облик прибрежного трудового квартала. Барселонету не обязательно любить, но нельзя не признать, что в ней есть какая-то необыкновенная жизненная сила. Когда впервые ныряешь в котел сегодняшней Барселонеты — кафе и дешевые забегаловки, неразбериха вывесок на Пассейч Насионал, автомобильные пробки, разрушающиеся дома, запах рыбы, блеск чешуи в канавах, куда опрокидывают тазы и ведра, вопли зазывал у ангароподобных ресторанов с дарами моря (они сползают на сероватый пляж с переполненного Пассейч Маритим), — трудно поверить, что этот район, во-первых, был задуман спокойным и, во-вторых, построен военным инженером. Сетка Барселонеты (пятнадцать узких улочек, пересеченных пятью несколько более широкими «проспектами», с церковной площадью и плацем, все вместе — двадцать пять акров) на первый взгляд совершенно невыразительна. Дешевые дома, стандартные модули. Они строились для рабочих, о которых Серменьо знал очень мало, а возможно, и не хотел ничего знать. Планировка столь абстрактна, что кажется преждевременно модернистской — маленький образчик будущих «сеток». Жилищные массивы делились на участки, площадью по двадцать восемь футов, на которых должны были подняться (не выше чем на двадцать футов) типовые двухэтажные домики на одну семью, с дверью и двумя окнами на первом этаже и двумя окнами и балконом этажом выше. На этот план не обратили никакого внимания более поздние строители, которые пристроили верхние этажи и чердаки, придав, таким образом, узким улочкам Барселоны вид тесных каньонов.
Коммерческая жизнь после завоевания Бурбонами возобновилась в Барселоне без всяких эксцессов. Разве что было, конечно, естественное недовольство расквартированием войск. Говорили, что члены совета упраздненной Депутации должны вернуться к своим обязанностям. Купцы и мастера-ремесленники были только рады сотрудничать с оккупантами. Как едко отмечал историк Фелипе Фернандес-Арместо, «в основе политики Мадрида в отношении Барселоны в XVIII веке лежала убежденность, что послушание жителей можно купить. И такую возможность открыто признавали в Барселоне». Город существенно выигрывал от включенности в общую испанскую экономику. Предметы роскоши — роспись по керамике, златоткачество, изготовление лент, украшения в стиле рококо — вошли в моду. Кроме того, стало модно пить шоколад — причуда, ввезенная из Мексики. Одна из каталонских галантных картинок — кавалер предлагает даме чашку дымящегося напитка. К 1770 году в Барселоне было в шесть раз больше xocolaters, чем сорок лет назад.
Габриэль Планелла-и-Родригес в магазине ситцевых тканей. Начало Х1Х века
С XVI века Мадрид отказывал королевству Арагона и Каталонии в праве припасть к реке золота и серебра, которая текла через Атлантику из Америк. Барселона в дни своей независимости была отстранена от разграбления американских колоний, а порабощение Мадридом открыло для ее торговцев Атлантику, и в 1755 году они основали торговый синдикат «Барселонская компания Вест-Индской торговли». Каталонские суда начали курсировать между Кадисом и испанскими колониями — Кубой, Санто-Доминго, Пуэрто-Рико. В 1778 году ограничения на экспорт каталонских товаров в испанские колонии отменили. Вывозили специи, лекарства, бумагу, — но в основном бренди и текстиль.
Огненная вода, aguardiente, была могущественной валютой в колониях, и жажда Латинской Америки не иссякала. Бессмысленно было экспортировать вино во Францию (или куда-либо еще в Европу), а тут продукция каталонских виноградников впервые пошла на экспорт. Из испанских вин континент в XVIII веке интересовали только мадера, шерри и портвейн, но бренди, будучи очищенным, занимало меньший объем, и его было легче перевозить. Из-за этого возникла тенденция, достигшая апогея сто лет спустя, — переход от выращивания зерновых к виноградарству. Большинство каталонских ферм находились в долинах, далеких от крупных дорог, контакта с барселонским рынком не имели. Учитывая дороговизну перевозок, фермерам из отдаленных районов было невыгодно продавать зерно в городе и вообще его вывозить. Но виноградное вино — изначально, как правило, плохого качества — можно очищать там, где оно изготавливается, и экпортировать в виде агуардьенте. Дистилляция вина до дешевого бренди открыла даже самому худшему каталонскому винограду дорогу на рынок Нового Света. За восемь лет, между 1784 и 1792 годами, каталонский экспорт в американские колонии увеличился в четыре раза — с четырнадцати до пятидесяти шести миллионов реалов.
Впрочем, большая часть экспорта все-таки приходилась на ткани. После Войны за испанское наследство Бурбоны больше не контролировали ткацкие фабрики Северной Италии и Нидерландов, что означало, что каталонская текстильная промышленность, хоть и все еще в зачаточном состоянии, стала быстро развиваться, чувствуя себя вполне конкурентоспособной внутри империи. Предоставив каталонцев самим себе, Мадрид тем самым стимулировал образование мануфактур. Каталонцам теперь нужно было развивать промышленную базу, что они и стали делать. После 1730 года как цены на текстиль, так и международный спрос на ткани подскочил, а рабочая сила в Каталонии по-прежнему оставалась дешевой, и ее было много. Каталонские крестьяне искали работу на барселонских ткацких фабриках, а из-за Пиренеев тоже шел приток рабочей силы. Это вызвало мощный подъем. Промышленность, развиваясь, перетягивала людей из сельской местности в город, в результате чего менялись и город и деревня. В 1750 году в Испании было два центра буржуазии. Первый — Кадис, город торговцев и покупателей. Второй — Барселона, город производителей.
Остальная Испания, погруженная в летаргию, презирала торговлю как подлое ремесло, как занятие для евреев, англичан и, конечно, каталонцев — этих стяжателей низкого происхождения. Между тем хлопчатобумажная и шелковая продукция быстро превратила Барселону в Манчестер Средиземноморья.
Каталонские предприниматели прибыль снова вкладывали в дело. Что касается технологии, она была довольно отсталой, но все же не такой отсталой, как в остальной Испании. Каталонцы строили водяные мельницы, вводили в производство первые ткацкие станки, примитивные, лязгающие и опасные, но они все равно были производительнее, чем традиционная maquina bergadana, то есть ручная прялка, которая использовалась в каталонских деревнях с XVI века. В 1785 году Франсиско де Самора, приехав в Барселону и окинув город взглядом с высоты церковного шпиля, увидел «деревни, фермы, “суконные поля", деревья, сжатые нивы, виноградники и фруктовые сады». На «суконных полях» (они же prats d'indianes, «ситцевые луга») разворачивали отрезы выбеленного хлопка на просушку, а деревянные клише с рисунком для них изготавливались вручную в мастерских города. Объем производства был невелик. Даже самые крупные красильные мастерские не нанимали больше сорока работников. Зато мастерских было много, выживали и сливались друг с другом наиболее конкурентоспособные.
Большинство новоявленных капиталистов были низкого происхождения: суконное производство дало им возможность вынырнуть из нищеты и достичь некоторого достатка, и на это потребовалось одно-два поколения. Этим ремесленникам никогда не изменяли бережливость, преданность своей семье и клановое безразличие ко всем другим испанцам, кроме каталонцев. Они были такими же, как их коллеги в Ланкашире, какими и надлежало быть добрым католикам: с крепкими кулаками, бесцеремонно безразличные к жизни рабочих, занятых в их производстве, лояльные к режиму Бурбонов, чья стабильность была на руку их делу. Кроме того, они надеялись, что Мадрид защитит их от иностранной конкуренции. Примерно так же рассуждали их потомки в XIX веке. «Чтобы помочь фабрикам, — писал каталонец по имени Хосеп Апариси в 1720 году, — надо бы запретить ввоз из-за границы или обложить его суровыми пошлинами". Если нет английских, французских и голландских тканей, давайте носить ткани местного производства, они хороши и станут еще лучше по мере развития производства… Король богат, если богаты его подданные, и беден, если те бедны».
Вид на Рамблас. Из книги Александра Лабора «Художественное и историческое путешествие по Испании», 1812 г.
Очень немногие из них были настроены либерально, еще меньший процент составляли ilustrados, просвещенные, сторонники «мягкого» капитализма, размышлявшие о социальной справедливости. Тем не менее Великая французская революция оказалась для предпринимателей благом: внезапно образовался «неприкаянный» эмигрантский капитал, который искал себе пристанища за пределами Франции и нашел его в Барселоне. И каталонцы поняли, что могут отхватить жирный кусок французского рынка тканей. Поскольку такие центры производства тканей, как, например, Ним (от названия этого города и произошло слово «деним» — хлопок, первоначально toile de Nimes), в XVIII веке перестали функционировать, Барселона начала по-настоящему процветать. «Каталонцы — самые трудолюбивые люди в Испании, — писал кастилец Хосе Кадальсо в 1789 году, — они преуспевают в ремеслах, рыбной ловле, мореходстве, торговле, финансах, в военных искусствах. Искусны и в литье пушек, оружейном деле, производстве военной формы и лошадиной упряжи. Артиллерия, боеприпасы, подвижная и обученная армия — все это пришло из Каталонии. Поля обрабатываются, население растет, предприятия развиваются, и, похоже, эта нация на тысячу лиг опережает Галисию, Андалусию и Кастилию. Но они очень упрямы, трудновоспитуемы и своекорыстны. Вот почему многие называют их испанскими голландцами».
Барселона в 1790-е годы переживала упадок, но в конце концов выправилась. Хотя наполеоновские войны 1808–1814 годов (так называемые Полуостровные войны) разрушили фабрики, а рабочих ввергли в нужду, большинство мануфактур выжили в эту годину бедствий. Еще одна перемена имела большое значение для барселонских рабочих — цеховая система не выдержала индустриального капитализма. «Новый план» Филиппа V лишил цеха политического влияния. Тем не менее они по-прежнему представляли интересы рабочих до последних десятилетий XVIII века, пусть и символически. В конце концов цеха были упразднены проголосовавшими либеральными депутатами Кадисских кортесов в 1812 году. В век пара и массового производства цеха перестали выполнять свои функции. Но, с другой стороны, рабочий класс Барселоны лишился защиты: цеха устарели, а профсоюзы тогда были совершенно немыслимы.