Эта картина не менее условна, чем другие патриотические образы, которые культивировали в Северной Европе в 1880-е годы, чтобы защититься от стресса, связанного с индустриализацией: валлийская семья, поющая под аккордеон; шотландцы в своих килтах за кашей; швейцарский крестьянин с арбалетом и флюгельгорном. Патриархальные картины распространялись консервативной каталонской прессой, Мане-и-Флакером и воинствующими церковными интеллектуалами вроде Торрас-и-Багеса. Рабочие в них не верили, а каталонисты похитрее, вроде Валенти Альмираля, относились к ним весьма сдержанно. Тем не менее этим клише суждена была долгая жизнь — такая долгая, что отголоски их слышатся в речах президента сегодняшнего консервативного каталонского правительства, Жорди Пуйоля.
Этот миф давал буржуазии возможность унять волнение, вызванное индустриализацией, — волнение не других слоев населения, а свое собственное. Но в идеале миф нуждался в поэте, а не только в пропагандистах: в человеке, который своим творчеством поднял бы его на должную высоту и внедрил в большую европейскую литературу XIX века. Каталонские правые обрели такого человека в лице молодого священника из Вика Жасинта Вердагера, чье творчество пришлось на пик Возрождения и чья жизнь — и ее трагический исход — знаменовали конец этого периода.
Жасинт Вердагер
Жасинт Вердагер родился в деревне Фольгеролес на равниyе Вик в мае 1845 года. Его родители были грамотными земледельцами-издольщиками — большая редкость. Отец правильно писал по-каталански, мать любила читать. Они послали сына учиться ца священника в семинарию Вика, когда ему было всего десять лет: церковная карьера казалась наилучшей возможностью для бедного, но способного деревенского мальчика. В двадцать лет Вердагер уже отличился на «цветочных играх», в двадцать два вместе с другими семинаристами организовал литературное общество в Вике. К 1870 году его стихи стали известны провансальскому поэту Фредерику Мистралю. Они подружились. В тот год Вердагера рукоположили в священники и дали ему деревенский приход. Там у него постепенно развилась болезнь позвоночника, терзавшая его изнурительной лихорадкой. Чтобы дать Вердагеру возможность лечиться, начальство перевело его в Барселону, где в 1874 году его представили Клауди Лопесу-и-Бру, сыну маркиза Комильяса. Эта семья, на членов которой благочестие и литературный дар Вер-дагера произвели огромное впечатление, содействовала ему в получении должности капеллана на судах компании «Трансатлантика». «Два года, — писал он позже, — подобно волану, летающему туда-сюда, я курсировал из Испании на Кубу и с Кубы в Испанию, от одних партий тканей к другим». Всего Вердагер совершил девять путешествий. Это дало ему материал для эпической поэмы «Атлантида».
Сюжет «Атлантиды» противится любым попыткам краткого пересказа. Это повествование, основанное на мифах, населенное массой персонажей-титанов, поэма о первоначальном океане, о затонувшей Атлантиде, о подъеме Европы, о сотворении Пиренеев, об основании Барселоны Геркулесом, о путешествии героя через Атлантику к саду Гесперид на западе, о победе над драконом, охраняющим золотые яблоки, и о многом, многом другом. «Атлантида» — космическое по масштабу повествование, рассказ отшельника, живущего на отдаленном острове, генуэзскому мореплавателю, потерпевшему кораблекрушение. В конце поэмы мореплаватель оказывается не кем иным, как Христофором Колумбом, которого сага о Геркулесе вдохновляет на повторение открытия Геркулеса и на завоевание западных островов. Таким образом, космический порядок, нарушенный утратой Атлантиды, восстанавливается «открытием» Нового Света.
Язык «Атлантиды» богат, звонок, не только эпически величав, но полон лирического чувства, точных подробностей. По силе и увлекающей читателя романтической образности поэма напоминает стихи Виктора Гюго. Есть и напыщенные фрагменты, но описания природных и геологических явлений часто незабываемы. Например, александрийский стих, описывающий стену огня, надвигающуюся с Пиренеев — «зажигающую зимние облака, как паутину»; или вид Тейде, горы вулканического происхождения, поднимающейся из пропасти.
Только Тейде по-прежнему здесь — палец железной руки.
Это напоминание людям: здесь была Атлантида!
Самым важным, по мнению каталонских читателей Вердагера, были красота его языка и эпический настрой. Каталонская литература молчала веками. Ни одной длинной поэмы о своих корнях, о волшебных превращениях, об эпохальном путешествии не было написано по-каталански. Так что каталанский язык эпической фазы не прошел; у него не было своего «Потерянного рая», «Лузиад», «Одиссеи», «Энеиды». И вот внезапно появляется поэт тридцати с небольшим лет, с фундаментальным мифом, с неортодоксальной фантазией. Христианская система образов наслаивается на кельтскую и классическую мифологию. Местами туманно и шероховато, местами несовершенно по форме, но бросает вызов мнению, что героическая литература не может существовать на каталанском, поскольку не существовала раньше. Ясно, что этот человек призван утвердить наиболее оптимистические ценности Возрождения: священник, поэт, крестьянский сын, каталонист. Когда «Атлантида» получила первый приз на «цветочных играх» 1879 года, члены жюри поверили, что наконец-то пришло долгожданное возрождение каталанского языка как инструмента национального самосознания. Духовенство и националистически настроенный средний класс приняли Вердагера как литературного мессию. Позже все они жестоко отвернутся от него.
Хотя в 1870-х годах строительство в Эйшампле продолжалось, темпы его были невелики, а результаты весьма посредственны. Большую часть вновь построенных зданий составляли доходные дома, весьма незамысловатые по дизайну, и многие из них снесли в 1890-х годах. Несколько очень больших частных домов построили в непосредственной близости от Пассейч де Грасиа, но и их позже снесли, чтобы освободить место для многоквартирных домов. Большинство новых вилл для нуворишей строилось в Сарриа — возможно дальше от города, но все-таки в его черте. Некоторые из них представляли архитектурный интерес; поколение архитекторов, которым достанется строить Барселону в 1890-х годах: Гауди, Доменек-и-Монтанер, Пуиг-и-Кадафалк, будет гораздо более честолюбивым и талантливым. Лучшие новые постройки 1870-х годов в Барселоне носили функциональный, а не парадный характер, и среди них нельзя не отметить два рынка: Меркат дель Борн (1873–1876), построенный Хосепом Фонтсере-и-Местресом, и Меркат де Сант-Антони (1876–1882), построенный Антони Ровирой-и-Триасом. Оба были спроектированы не без помощи инженера Хосепа Корне-и-Маса, главного специалиста Барселоны по конструкциям на металлических фермах.
Меркат дель Борн находится между парком Сьютаделла и парком Санта-Мария дель Мар. Подобно Бокерии (над которой тоже построили крышу в 1870 году), этот рынок существовал с XVIll века, но под открытым небом. Теперь городские власти решили укрыть его самой большой металлической конструкцией в Испании — навесом с центральным нефом, четырьмя боковыми нефами и восьмиугольным ciborium (балдахином) посередине. Размеры навеса — 450 на 188 футов, он должен бьл продемонстрировать, на что способна каталонская промышленность. В действительности, возможно, этот навес строился не без тайного намерения превзойти огромный построенный раньше металлический пакгауз для хранения табака, который американский архитектор Джеймс Богардус отправил морем в Гавану в 1850-х годах. Каталонцы чувствовали, что втянуты в технологическую гонку, в соревнование с янки. Когда в 1879 году двое каталонских изобретателей нашли способ разделять электрические заряды, «Ла Льюманера» вышла с заголовком:
Внутренний интерьер рынка Борн
Важное открытие!
РАЗДЕЛЕНИЕ ЭЛЕКТРИЧЕСКИХ ЗАРЯДОВ НА ПРАКТИКЕ
Эдисон побежден двумя каталонцами!
Как бы там ни было, строители Меркат дель Борн столкнулись со следующими техническими проблемами: покрыть 185 000 квадратных футов черепичной крышей, избавиться от воды, которая скапливалась в дождливые дни, и обеспечить в этой металлической «пещере» достаточное освещение для того, чтобы рынок мог функционировать. Единственным решением была металлическая решетка, и Корне-и-Мас разработал образец для ее серийного выпуска. Все элементы навеса — колонны, фермы, стропила, арки — были изготовлены на предприятии Жоана Гюэля «Макиниста террестре и маритима». Дождевая вода стекала по чугунным колоннам. Архитектор, инженер и заказчик (то есть город) — все хотели, чтобы рынок Борн продемонстрировал промышленное использование двух материалов, в применении которых каталонские ремесленники всегда были особенно искусны: железа и плитки. И это удалось. Крыша, покрывающая огромное пространство, проницаемая столбами света, проникающими сквозь вырезанные в металле окна, выглядит сейчас не менее поэтично, чем сто лет назад. Борн — здание простое. Единственное его украшение — игра света на изразцовой крыше, чей узор гармонирует с колоннами и изгибами. Но этого геометрического и светового фокуса вполне хватает.
Меркат де Сант-Антони был построен позже и выглядит несколько декоративнее. Основное в этой постройке Ровиры — ясность и продуманность плана. Единственный рынок в Эйшампле, построенный на участке, изначально предусмотренном планом Серда, рынок как бы переосмысливает этот участок — квартал, ограниченный улицами Ургель, Тамарит, Борель и Мансо, — ориентируясь более на углы, чем на стороны. В этом есть смысл, так как маленькие площадки, образованные скосами кварталов Серда, создают своеобразные «завихрения» транспортного потока. Это места, где могут парковаться грузовые машины — легче загружать и разгружать с углов, а не по краям. Поэтому Ровира спланировал рынок с двумя высокими, застекленными нефами. Он расположен по диагонали квартала. Ширина нефов равняется ширине скоса квартала. Имелись служебные, товарные входы. Покупатели использовали входы с четырех сторон, прямо с улиц. Над пересечением этой воображаемой буквы Х, имелся восьмиугольный «фонарь» с высокими, изогнутыми окнами в стиле романеск, по пять с каждой стороны, для освещения внутреннего интерьера, напоминающего собор. Рынок занимает ровно столько места, сколько площадки снаружи, образованные благодаря