адлежат исключительно тому или другому земному поясу».{54}
В.П. Боткин весьма интересно характеризует политическую жизнь Испании. Он пишет:
«Политическая Испания есть какое-то царство призраков. Здесь никак не должно принимать вещи по их именам, но всегда искать сущности под кажимостью, лицо под маскою. Сколько уже лет говорят в Европе об испанской конституции, о партиях, о журналистике, разных политических доктринах, о воле народа и т.п.; всё это слова, которые в Европе имеют известный, определенный смысл,– приложенные же к Испании, имеют свое особое значение. Прежде всего, надо убедиться в том, что массы, народ, здесь совершенно равнодушны к политическим вопросам, которых они, к тому же, нисколько не понимают. Кастильцу-простолюдину нужно работать»{55}.
Наверное, это так и есть. В достаточно отсталой полуфеодальной стране простой народ хорошо разбирается в своих социальных нуждах, но плохо ориентируется в политических конфликтах, больше характерных для представителей господствующих сословий.
https://youtu.be/z_ZJPt27a5g?si=2gblKwr0rtmBAelo
Пишет В.П. Боткин и об истории Испании:
«Странная участь Испании! Между тем как в средние века каждая европейская нация направляет всю жизненную силу свою на образование своего единства, Испания, разобщенная семисотлетней войною с маврами, вдруг, без приготовления приводится в единство силою Карла V и Филиппа II. С обычною своею беспечностью предается она этому новому направлению, пока, наконец, в дни страданий и смут начинает припоминать о своей прежней жизни и неожиданно находит, что сохранила глубокие следы ее. Посмотрите на самое восстание 1808 года: не удивительно ли все это бессилие „совета Кастилии“, этой центральной хунты, наконец, всего того, что хотело придать этому восстанию характер общности и единства? Жизнь и сила Испании были в ее guerrillas; ее герои – всегда начальники летучих отрядов. В дни опасности другие соединяются; испанцы, напротив, раздробляются, сила их в отдельности, в одиночестве. Право, единство в Испании мне до сих пор кажется призраком. Валенсиянец говорит языком, которого андалузец не понимает; каталонец и кастилец почти имеют надобность в переводчике, интересы разделены; и как только обстоятельства становятся важными, всякий тотчас спешит разорвать связь, которая мешает, не помогая, и замедляет только свободу движений»{56}.
Хосе Вильегас Кордеро. Андалузский танец. 1893
А еще В.П. Боткин отмечает:
«В Испании постоянно делают и переделывают конституции – и никто в них не верит; составляют законы – и никто им не повинуется; издают прокламации – их никто не слушает; наконец, есть две Испании: одна – земля примерная, народ могущественный, героический, народ великих людей, предводимый еще более великими людьми, которые во всем успевают: это Испания журналов, ораторских и министерских речей и прокламаций; но вглядитесь пристальнее, проникните глубже, и вы ощутите тогда Испанию настоящую, Испанию разоренную, распустившуюся, без администрации, без финансов, без общественного духа. Испанию, изнуряемую постоянно внутреннею войною, усталую от всех этих дипломатических интриг, фантастических конституций»{57}.
В.П. Боткин никогда не был историком, но он пишет:
«Едва ли какой народ в Европе одарен этою стойкостью, этою способностью свыкаться со своим бедственным положением, как испанцы. Арабы завоевали Испанию в два года,– испанцы употребили почти 800 лет на освобождение страны своей от чуждого ига»{58}.
На самом деле, арабы завоевали Испанию не в два года, а в 711–718 годах. Но действительно, война с арабами (реконкиста) длилась в Испании около восьми веков: падение Гранады, последнего оплота мавров на Пиренейском полуострове, произошло 2 января 1492 года.
С этой многовековой борьбой испанцев против мавров В.П. Боткин связывает особенности менталитета испанцев. Он пишет:
«В Испании не найдете вы ничего подобного; здесь дворянин не горд и не спесив, простолюдин к нему не завистлив; между ними одно только различие – богатство, и нет никакого другого. Здесь между сословиями царствуют совершенное равенство тона и самая деликатная короткость обращения. И не только гражданин, но мужик, чернорабочий, водонос обращаются с дворянином совершенно на равной ноге. Если им открыт вход в дом испанского гранда, они пойдут туда, придут, сядут и говорят с своим благородным хозяином в тоне совершеннейшего равенства. Причина таких удивительных для нас отношений должна заключаться в самой истории Испании, и именно в том, что в Испании никогда не было плебейства, простонародья, что испанский мужик не принадлежит к племени завоеванному, а дворяне – к племени завоевательному. Новая Испания началась с изгнания мавров; только с этого времени здесь ведут свое начало права на владение землею. Но самое это изгнание показывает, что в Испании остались одни только победители»{59}.
Конечно, преувеличением выглядит утверждение Карла Маркса о том, что в Испании «каждый крестьянин имел над входом своей жалкой хижины высеченный на камне дворянский герб»{60}, но факт остается фактом: в испанском народе есть некое врожденное благородство, то есть благородство крови, и испанская честь – это не пустой звук.
Рамон Марти-и-Альсина. Развалины церкви Сант-Сепулькр. 1862
В.П. Боткин пишет:
«Причина того всеобщего уважения, которым всегда пользовалось в народе дворянство, заключалась в том, что предки его были первоначальными освободителями Испании от ига арабов. Тогда как народ занимался земледелием, дворянство билось с неверными и расширяло границы испанского христианства. Отсюда происходит почтение, оказываемое ему народом, но опять в этом почтении не было ничего подданнического, именно потому, что между дворянином и самым последним мужиком здесь не лежала бездна завоевания, как в остальной Европе, а только одна различная степень деятельности и храбрости»{61}.
В начале XVIII века в Испанию пришли Бурбоны – инородная династия, которую иначе как странной и не назовешь. Всё с ними было как-то не так, и сильно удивляешься, каким образом они смогли удержаться на престоле столь продолжительное время.
По этому поводу В.П. Боткин пишет:
«Бурбоны привезли с собой в Испанию очень мало ума и таланта, зато привезли они французский язык, который всего лучше мог тогда познакомить испанцев с Европой и ее движениями. С этой стороны, восшествие Бурбонов на испанский престол было для Испании действительно великим событием; этой всячески изнуренной, задыхавшейся в своем средневековом невежестве стране открыто было, наконец, окно в Европу; семя новой жизни было брошено на испанскую почву»{62}.
И, кстати, именно Бурбонов защищали испанцы во время наполеоновского нашествия. Карл IV был королем совершенно никчемным и слабохарактерным, и страной фактически правил любовник королевы Мануэль Годой. Потом престарелый Карл попросту «профукал» свой трон в пользу Жозефа Бонапарта (старшего брата Наполеона). А его сын, будущий Фердинанд VI, отрекся от трона вместе с отцом.
Агустин Эстеве. Портрет Мануэля Годоя. 1800-е
Обоих Бурбонов Наполеон заманил к себе в Байонну и заставил их отказаться от престола 6 мая 1808 года. Годой при этом до такой степени утратил энергию и бодрость духа, что безропотно согласился играть предназначенную ему роль. А Фердинанд обнаружил постыдную бесхарактерность, написав Наполеону письмо, полное самых унизительных изъявлений покорности.
Историк Виллиам Миллиган Слоон считает эту историю «почти сплошной летописью позора». Он писал: «Презренный характер людей, стоявших у кормила правления, казалось, совершенно подавил врожденное благородство испанского народа и заставил местную аристократию погрузиться как бы в летаргический сон»{63}.
Но простые испанцы восстали. Виллиам Миллиган Слоон пишет:
«Однако одиннадцатимиллионный испанский народ не был в сущности испорченым и развращенным. Пассивные от природы испанцы, скованные цепями традиций и устаревших учреждений, долгое время томились в рабстве у развращенного своего правительства. С удалением Бурбонов все прежние орудия рабства были немедленно смещены. Как сам Наполеон, так и его брат Жозеф были, без сомнения, искренне убеждены, что честная и способная администрация в современном духе не замедлит возродить в Испании порядок, промышленность, благоденствие и внутренний мир. В таком случае испанский народ не преминет восчувствовать благодарность к своим освободителям, проникнется живейшими к ним симпатиями и окажется преданным и верным союзником французского императора в борьбе против коварного и тиранического английского правительства»{64}.
Но всё пошло совсем не так. Потому что испанцы – патриоты. Но только тогда, когда их заденут за живое.
В.П. Боткина очень привлекали национальные черты испанцев:
«Всего более заставляет верить в будущность Испании редкий ум ее народа. Когда имеешь дело с людьми из простого народа, совершенно лишенными всякого образования, невольно изумляешься их здравому смыслу, ясному уму, легкости и свободе, с какими они объясняются»{65}.
Ценителю искусств Боткину очень нравилась поэтическая натура испанцев, богатство их народной поэзии, и в их психологии он подчеркивал свободу, понимаемую не только как непринужденность, но и как отсутствие европейской (цивилизованной) условности.