В ближайшие же дни я по множеству признаков обнаружил, что первое впечатление не обмануло меня. В городе произошли большие перемены. Два главных факта бросались в глаза. Прежде всего – народ, гражданское население в значительной мере утратило интерес к войне; во-вторых, возродилось привычное деление общества на богатых и бедных, на высший и низший классы. Всеобщее равнодушие к войне удивляло и вызывало неприязнь. Оно ужасало людей, приезжавших из Мадрида, даже из Валенсии. Это равнодушие частично объяснялось отдаленностью от фронта; подобное настроение я обнаружил месяц спустя в Таррагоне, жившей почти ничем не нарушенной жизнью модного приморского курорта. Начиная с января число добровольцев по всей Испании стало сокращаться. И это было знаменательно»{85}.
Такое впечатление, что народ волновала только нехватка продовольствия. А «фронт» представлялся неким мифическим далеким местом, куда отправляются молодые люди, чтобы погибнуть либо возвратиться через три-четыре месяца с карманами, полными денег (ополченцам обычно выплачивали всю сумму перед самым отпуском). До раненых никому не было никакого дела. Ополчение вышло из моды.
«Республика защитит себя!» Республиканская открытка Хунты обороны Мадрида. 1936
«Несмотря на внешнюю безмятежность барселонской жизни, в городе шла острая политическая борьба»{86}.
Велась пропаганда, направленная против ополчения и восхвалявшая Народную армию (национальные вооруженные силы). Понять это было сложно. Теоретически, начиная с февраля, все вооруженные силы были включены в состав Народной армии. На бумаге ополчение стало частью регулярной армии с различным жалованием для солдат и офицеров, с чинами, погонами и т. д. Дивизии формировались из «смешанных бригад», которые должны были состоять из регулярных частей и отрядов ополчения. На деле же изменились только имена. Например, отряд POUM, в котором служил Оруэлл, теперь стал называться 29-й дивизией.
Оруэлл пишет, как в Барселоне резко изменилась социальная обстановка:
«Шикарные рестораны и отели были полны толстосумов, пожиравших дорогие обеды, в то время как рабочие не могли угнаться за ценами на продукты, резко подскочившими вверх. Кроме дороговизны ощущалась также нехватка всевозможных продуктов, что также било главным образом по бедным, а не по богатым. Рестораны и отели доставали все, что хотели, видимо, без особого труда, в то время как в рабочих кварталах выстраивались длиннющие хвосты очередей за хлебом, оливковым маслом и другими продуктами. В мой первый приезд Барселона поразила меня отсутствием нищих; теперь их здесь развелось великое множество. Возле гастрономических магазинов на Рамблас каждого выходившего покупателя окружали стаи босоногих мальчишек, пытавшихся выклянчить крохи съестного. Исчезли „революционные“ обращения. Теперь незнакомые люди редко говорили друг другу „ты“ или „товарищ“; вернулись старые „сеньор“ и „вы“. „Buenos dias“ постепенно вытеснило „Salud“. Официанты снова нацепили свои крахмальные манишки»{87}.
Если было много денег, можно было купить все что угодно, в любом количестве. И этот яркий контраст между богатством и бедностью был невозможен всего несколько месяцев назад, когда рабочий класс был (или казался) у власти. По мнению Оруэлла, виной тому была «безопасность жизни в Барселоне, где почти ничего не напоминало о войне, если не считать редких воздушных налетов. Все, кто побывал в Мадриде, утверждали, что там обстановка совсем иная»{88}.
Вроде бы вся политическая власть в Каталонии находилась в руках просталинской PSUC и ее либеральных союзников. Но была еще одна, трудно поддающаяся оценке сила – Национальная конфедерация трудящихся (CNT), вооруженная хуже противника и менее четко представлявшая свои цели, но зато многочисленная и державшая ключевые позиции в ряде важных отраслей промышленности. При таком соотношении сил столкновение было неминуемо.
Мелкие стычки уже происходили по всей Каталонии. В ряде районов вооруженная полиция совершила облавы на анархистов. В Пуигсерде, на французской границе, был убит известный анархист Антонио Мартин. Подобные инциденты произошли в Фигерасе и в Таррагоне. Более или менее крупные стычки произошли в рабочих пригородах Барселоны. Похороны убитого незадолго до приезда Оруэлла в Барселону члена CNT были превращены в манифестацию с участием нескольких сот тысяч человек. 25 апреля, уже после его приезда, кем-то из CNT был убит лидер PSUC Ролдан Кортада. В грандиозном траурном шествии участвовали главным образом части Народной армии. Шествие продолжалось два часа. Оруэлл смотрел на это из окна своей гостиницы «без всякого энтузиазма. Ясно было, что так называемые похороны – это предлог для демонстрации силы; продолжая в том же духе, можно было легко дойти до кровопролития»{89}.
В ту же ночь Оруэлла и его жену разбудили выстрелы на Пласа-де-Каталунья, в двухстах метрах от гостиницы. На следующий день они узнали, что застрелили члена CNT. Сделал это, по-видимому, кто-то из UGT.
А 3 мая 1937 года, примерно в полдень, правительственные внутренние войска попытались захватить Барселонскую телефонную станцию, которая с июля 1936 года находилась под контролем анархистов. Попытка не удалась – жандармов встретил град пуль.
Джордж Оруэлл пишет:
«Вдали слышались выстрелы, и улицы совсем опустели. Все говорили, что по Рамблас пройти невозможно. Жандармы захватили самые высокие дома на улице и стреляли по каждому прохожему»{90}.
Дальше события в Барселоне стали разворачиваться стремительно. Позднее их назвали «Майскими днями» в Барселоне (Jornadas de Mayo). Это были столкновения, происходившие с 4 по 8 мая 1937 года между силами каталонского правительства, социалистами и коммунистами, с одной стороны, и анархистами CNT-FAI и антисталинцами POUM, с другой. По сути, это была «война в войне».
POUM обвиняла И.В. Сталина и Коминтерн в отказе от поддержки зарубежных революционных движений, и по инициативе поумовцев были предприняты попытки объединения всех антисталинистских левых сил на каталонской базе.
«Майские дни» в Барселоне. 1937
По всей Барселоне начали возводить баррикады. Вооруженные ополченцы из POUM и анархисты 4 мая в основном овладели городом.
5 мая 1500 ополченцев выступили с Арагонского фронта в сторону Барселоны. Возле Бинефара их атаковали республиканские самолеты. После переговоров войска вернулись на фронт. В то же самое время центральное правительство отозвало воинские части с фронта и направило их в Мадрид. Кроме того, правительство приказало эсминцам «Лепанто» и «Санчес Баркаизтеги», с военизированными формированиями на борту, отплыть из Валенсии в Барселону.
Каталонское правительство Франсиско Ларго Кабальеро призвало к прекращению огня и отправило министров-анархистов Хуана Гарсиа Оливера и Федерику Монтсени в Барселону для посредничества в прекращении огня. Когда оказалось, что это не увенчалось успехом, испанский премьер-министр Хуан Негрин потребовал от Кабальеро использовать республиканские войска. Каталонский министр в правительстве Испании Луис Компанис оказал давление на Кабальеро, чтобы тот не нарушал каталонскую автономию, используя войска центрального правительства.
6 мая несколько видных анархистов были убиты прямо в своих квартирах членами проправительственных «эскадронов смерти».
На следующий день более 6000 штурмовиков-гвардейцев прибыли на двух эсминцах из Валенсии и взяли под свой контроль Барселону.
Проблема заключалась в том, что барселонское ополчение не имело самого элементарного военного снаряжения, а советская военная помощь не поступала в отряды каталонских «попутчиков» (анархистов и поумовцев), поскольку она распределялась исключительно через компартию. Оружие и амуниция из СССР разгружались в порту Валенсии и шли сразу на Мадридский фронт.
Барселоне нечем было воевать, и 8 мая беспорядки полностью прекратились.
По оценкам, в этих майских беспорядках погибло 400 человек. А уже 16 июня 1937 года республиканское правительство объявило партию POUM вне закона и арестовало ее главных лидеров. Таким образом, POUM исчезла с политической карты, а анархистское движение больше никогда не вмешивалось в ход войны.
Все это время Джордж Оруэлл находился на крыше кинотеатра «Полиорама», в маленькой обсерватории с двойным куполом, и наблюдал оттуда за ходом событий:
«Сидя на крыше, я раздумывал о безумии всего происходящего. Из маленького окошечка обсерватории открывался на много миль вокруг вид на высокие стройные здания, стеклянные купола, причудливые волны черепичных крыш ярко-зеленого и медно-красного цветов. На востоке сверкало бледно-голубое море – впервые за время моего пребывания в Испании я увидел море. Весь этот огромный город с его миллионным населением застыл в судороге, в кошмаре звуков, рождение которых не сопровождалось ни малейшим движением. На залитых солнцем улицах было пусто. Ничего не происходило. Только баррикады и окна, заложенные мешками с песком, изрыгали дождь пуль. На улице не было ни одной машины. Виднелись неподвижные трамваи, брошенные на Рамблас вагоновожатыми, убежавшими, как только началась стрельба. И все это время, не прекращаясь ни на минуту, как тропический ливень, на город обрушивался шквал огня, глухим эхом отдававшийся в тысячах каменных домов. Та-та, та-та-та, бух! Иногда огонь затихал, чтобы потом снова взорваться оглушительной канонадой. Так продолжалось целый день до наступления ночи, и на рассвете начиналось снова. На первых порах было очень трудно определить, что произошло, кто с кем воюет, кто кого побеждает. Барселонцы так привыкли к уличным боям и так хорошо знают географию своего города, что инстинктивно угадывают, какая политическая партия захватит ту или иную улицу и дом. Иностранцу всё казалось совершенно непонятным. Глядя на город с высоты моей обсерватории, я мог только заключить, что Рамблас, одна из главных улиц Барселоны, стала линией раздела»