Петр Вайль. 2007
С точки зрения фонетики, лексики и грамматики ближайшим к каталанскому языку является окситанский. Считается, что каталанский язык в мире понимают около 12 миллионов человек, и по числу говорящих – это шестой романский язык после испанского, португальского, французского, итальянского и румынского. Основу каталанского языка составляют слова латинского происхождения. Испанский лингвист XIX века Мануэль Мила-и-Фонтанальс называл каталанский (каталоно-валенсийско-балеарское наречие) переходным между французским и испанским языками. По его мнению, это речь, которую использовали люди, жившие между реками Луара (северный рубеж) и Эбро (южный рубеж).
Как пишет Петр Вайль, каталонцы не любят, когда иностранцы пытаются говорить на их языке, но делают это неправильно (типа, если ты иностранец, то упражняйся в испанском, а наш язык не трогай).
О менталитете каталонцев Петр Вайль пишет:
«Отношение каталонцев к Андалусии[12] и Кастилии – то, с чем сталкиваешься очень быстро, стоит сунуть нос не только в музей. Свернув в переулок, оказываешься в старом городе, уникальность которого в том, что это – только XIV век, золотой век Барселоны, после которого наступил сразу девятнадцатый. Графы Барселонские, ставшие королями Арагона, к XIV столетию захватили Сицилию, Корсику, Сардинию, взяли Константинополь и Афины. Каталония жила просвещенно и богато. Но следующий период процветания наступил через полтысячелетия. Однако именно с той давней поры у самих каталонцев осталось представление о себе как о нации интеллектуалов и первооткрывателей. Самосознание, которое определило жизнь Каталонии и ее столицы»{140}.
В Барселоне сейчас выходцев из какой-нибудь Андалусии могут спокойно назвать «иммигрантами», словно они приехали из другой страны. А приезжих из других стран в Барселоне предостаточно. Есть места, «куда вечерами вообще никто не заходит»{141}. Таков, например, барселонский квартал Раваль, который называют Barrio Chino (Китайский квартал). При этом никаких особенно многочисленных китайцев там никогда не водилось. Да и сейчас их там практически не найдешь. Просто этот квартал никогда не пользовался хорошей репутацией, и в Старом городе он считается «рассадником зла и порока».
Говоря о взаимоотношениях Барселоны и Мадрида, Петер Вайль отмечает:
«На юг Испании Барселона смотрит сверху вниз – это ясно. Куда сложнее с Мадридом. Собственно, вся истории Каталонии – история соперничества с Кастилией»{142}.
Барселонцы и в самом деле считают себя ближе к Европе, чем к Кастилии. Им нравится называть себя «северным городом», хотя находится Барселона южнее кастильских Вальядолида и Бургоса.
У барселонцев по отношению к Мадриду, по мнению Петра Вайля, имеет место такой же «комплекс обиды и неполноценности», как у ленинградцев-петербуржцев по отношению к Москве:
«Было время, когда Барселона уходила в отрыв, разбогатев во второй половине XIX века, дав толчок многообразным художественным талантам. Многие из тех, кем славна Испания XX столетия, пришли отсюда – кроме писателей, разумеется: им неоткуда было взяться, коль литературный каталанский только-только возродился. Но остальные имена у всех в памяти: Гауди, Миро <…> Барселона уходила в отрыв, но не ушла, осталась провинцией – пышной, претенциозной, богатой,– но провинцией. Был еще взлет после смерти Франко, и в конце 70-х – начале 80-х за артистической карьерой испанец ехал в Барселону, но сейчас, как и за всем прочим,– в Мадрид»{143}.
Петр Вайль считает, что с тех пор, как весь испанский двор покинул столицу Каталонии, чтобы осесть в Мадриде, возник образ Барселоны-вдовы. И это грустно.
Преследование истории всегда присутствует в Барселоне. Для меня города – организмы, живые существа. Для меня Мадрид – мужчина, а Барселона – женщина. И это очень самодовольная женщина.
Барселона продолжает настаивать на своей культурной исключительности. Мадридцы в ответ тоже не молчат: барселонцы якобы самодовольные и ограниченные, «типичный каталонец» якобы интересуется прежде всего деньгами, а не духовностью. И «колоссальный социокультурный фактор» тут – футбол, точнее – клуб «Барселона».
Герб футбольного клуба «Барселона»
Любая победа «Барсы» для мадридцев и победа мадридского «Реала» для барселонцев – это проблема «политическая». За свою историю «Барселона» 26 раз выигрывала чемпионат Испании и 31 раз – Кубок Испании, а это значит, что 57 раз каталонцы побеждали кастильцев.
Но главное, в чем, по мнению Петра Вайля, утверждается Барселона,– это ее архитектура и градостроительство: «За исключением средневековых кварталов, мало на свете городов столь гармоничных <…> Великие и прекрасные города Европы – Париж, Рим, Лондон – распадаются на отдельные образы и впечатления. Барселона же, не уступая им в классе, цельна, совершенна и обтекаема: как яйцо»{144}.
И всё – благодаря Антонио Гауди. По словам Петра Вайля, Барселона «берет в захват, втягивает, как воронка, как вбирают человека объемы Гауди. Широкие улицы, округлые площади, бульвары с волнистыми домами невиданного облика – будто опустились на эту землю одновременно, по мановению одной руки»{145}.
Это рука Антонио Гауди, который оставил после себя восемнадцать зданий. Все – в Испании, четырнадцать из них – в Каталонии, из них двенадцать – в Барселоне. «Он почти не покидал свой город и свою провинцию, за пределами страны бывал, кажется, лишь во Франции и Марокко, отказывался говорить по-испански, идя даже на то, чтобы объясняться с рабочими через переводчика. Кстати, ударение в его фамилии – на последнем слоге: каталанский звучит по-французски»{146}.
Петр Вайль задается вопросом: двенадцать работ на огромный город – это много или мало? Да, это не очень много, но Гауди «сфокусировал стандарты, задал уровень. Определил стиль <…> Он показал: дома, парки, церкви можно не строить, а ваять. Архитектура как скульптура, зодчество как ваяние – вот что такое Гауди»{147}.
Как написала доктор искусствоведения Паола Волкова, «Антонио Гауди стал одной из ключевых фигур в искусстве своего времени»{148}.
Не только в архитектуре – во всем искусстве, которое, по словам Томаса Манна, есть «самый прекрасный, самый строгий, самый радостный и благой символ извечного, не подвластного рассудку стремления человека к добру, к истине и совершенству»{149}.
Архитектура Барселоны – особенная. Петр Вайль пишет:
«Кварталы этой Барселоны – со срезанными углами. Сначала кажется, что таково остроумное изобретение для удобства парковки, но это придумано за полвека до века автомобильного. Барселонская тяга к отсеканию углов оказалась провидческой: перекресток вмещает на треть больше машин, чем в других городах»{150}.
Мы уже говорили, что если посмотреть на Барселону с высоты птичьего полета, легко заметить, что она напоминает квадратные блоки. А всё началось в 1843 году. В те времена Барселона была окружена стенами, а ее население постоянно увеличивалось. В итоге возникла необходимость эти стены снести. В 1859 году городской совет объявил конкурс планов расширения города, который выиграл архитектор Антони Ровира, родившийся в Барселоне в 1816 году. Но в результате неожиданного вмешательства испанского правительства был окончательно принят план Ильдефонса Серда-и-Суньера. Он тоже был каталонцем, но учился на инженера-строителя в Мадриде. Когда было решено убрать городские стены Барселоны, он создал уникальный проект.
Реакция официальной Барселоны на решение, принятое в Мадриде, оказалась категоричной: «Возможно, ни одна другая столица мира не могла бы предложить архитекторам такое великолепное пространство для работы и отдыха – и не получила бы столь жалких результатов»{151}.
Писали всякое, порой весьма грубо: и то, что «клеточный город – это один из величайших кошмаров в мире», и то, что это «убожество», и то, что это «город, предназначенный для дикого племени, которому только и надо, что есть, пить и спать».
Но главной целью Ильдефонса Серда было решение социальных вопросов.
Петр Вайль пишет о его проекте:
«В новых кварталах заурядные дома чередуются со зданиями, украшенными цветным стеклом, пестрой плиткой, гнутым железом, орнаментом из ландышей и нимф. Тут развернулись предшественники, современники, последователи Гауди.
Около тысячи зданий ар-нуво и его извивов в Барселоне, полтораста из них – экскурсионных. В сотнях лавок – интерьеры ар-нуво, в которых замечательно выглядят платья, книги, свисающие окорока <…>
Ар-нуво – нувориши. Каталония была богата на стыке веков, и меценатство здесь считалось патриотичным. Морозов и Щукин скупали Матисса, а патрон Гауди, разбогатевший в Америке, ставший бароном, потом графом, обожатель Вагнера, Эусебио Гуэль давал заработать своим. Гуэлей помельче было множество, и огромные деньги уходили на диковинные замыслы художников»{152}.
Петр Вайль указывает, что возрождение стиля «ар-нуво» началось в 60-е годы – как реакция на функциональную прямоугольность 50-х. И «Барселона пришла к этой моде полностью готовой. Ее облик сложился к началу века и теперь уже неизменен. То есть что-то произошло: например, главная улица – очаровательный променад Рамблас, где торгуют цветами, картинами и певчими птицами,– упирается в Пласа Каталунья, уставленную уродливыми коробками банков. Но ничего кардинального не случилось: Барселона успела обновиться до вмешательства XX века»