– Как тебе эти котляре?
– А что котляре, Маша? Цыгане как цыгане. Видно, что не из простых, богачи. Правда, я таких раньше не видал… Но Илья вон рассказывает, что в Бессарабии полно их. Радуйся, с хорошим родом породнились.
– Я, Яшенька, если по чести, с этим и пришла. Про котляр поговорить… – Марья Васильевна старательно откашлялась. – Тут вот что. Настю нашу сватать хотят.
Яков Васильев выпустил из рук гитару. Та скользнула по ворсу старого дивана, ударилась о ручку, обиженно загудела, но хоревод даже не заметил этого.
– Ты что – пьяная? Настьку? Эти? Таборные?! С ума вы сошли?!
– То-то и оно, что не таборные. – Марья Васильевна придвинулась ближе, положила руку на его кулак. – Ты не кричи, а меня послушай. Я с Чамбой, Илонкиной матерью, сегодня целый час проговорила. Она немного по-русски знает, гадать-то бабам на базарах как-то надо… Они сами из Кишинева, и не табором живут, а своим домом, лошадей держат, завод целый, торгуют. Сюда только на ярмарку приехали. Сам видел, сколько на них золота. Одно монисто с Чамбы продать – и весь наш дом купить можно.
– Ну и что?
– А то, что сын ихний в Настьке чуть дыру глазами не сделал. Хоть завтра жениться готов. Чамба меня и спросила – можно ли сватать приходить? Не откажем ли?
– Откажу, – хмуро сказал Яков.
– Почему?
– Да потому!
Он встал, отошел к окну. Марья Васильевна взволнованно перебирала кисти шали. Тени брата и сестры скрестились в лунном пятне. Мотыльки летели все гуще: у свечи уже толклась целая туча.
– Не знаю, Маша. Настька все-таки певица, хоровая… Что ей в Кишиневе делать? Гадать ходить?
– Не захочет – не пойдет. Они тоже знают, кого берут. Будет детей рожать, дом держать. Чем плохо? С князем-то ей тоже особо заняться нечем было бы. Отдавал же ты за него!
– Так то князь…
– Был князь, да вышел весь. Кстати, они тоже денег дадут, принято у них так. Сорок-то тысяч навряд ли, а пять получим.
– Черт знает что… – Яков отвернулся от окна, начал ходить по комнате. – Коль уж так тебе приспичило – что у нас, здесь женихов мало? Так в хоре скоро совсем голосов не станет! Зинка уехала, Настьку – замуж в Кишинев, Илья спит и видит, как бы в табор обратно сбежать, и Варьку за собой утащит, бессовестный… Кто петь-то будет? Бабка Малаша, что ли? И потом, ты же как-то говорила, что Илья на Настьку вроде…
– Илья тоже таборный.
– Он бы из-за нее остался.
– Ну так сходи к нему, предложи дочь! – вспылила Марья Васильевна. – Что-то я не слышала, чтобы он Настьку сватал! Ты же сам кричал на всех углах, что за голодранца дочь не выдашь – вот и радуйся теперь, что цыгане к ней и подходить боятся…
– Замолчи! – сердито оборвал сестру Яков. Остановился у стола, попытался отогнать от свечи мотыльков. Ничего не выходило: бабочки летели и летели, опаляя крылья, на бьющееся под сквозняком пламя. – Ладно, Маша. Делайте, что хотите. Если Настя согласна – я спорить не стану. Пусть хоть за черта лысого выходит. Ты с ней не говорила?
– Нет еще. – Марья Васильевна пошла к двери. – Если не спит – пришлю ее к тебе.
Она толкнула дверь. Послышался звук удара, чье-то жалобное шипение.
– Так… – сказала Марья Васильевна, глядя на потирающую лоб Стешку. – Ты что же здесь делаешь, чайо?
– Сижу-у-у… – заныла Стешка. – Только-только мимо проходила…
– На четвереньках, что ли, проходила? Ну, ладно. Позови сюда Настю.
– Ромалэ! Эй! Слыхали, что случилось? Настю сватать пришли!
Пронзительный голос Аленки Дмитриевой донесся с улицы и разбудил Илью, отсыпающегося после ресторанной ночи. Ничего не поняв и ухватив только имя Насти, он поднялся на локте и крикнул в окно:
– Чайори, зайди!
Через минуту Аленка вбежала в комнату. Маленькая, растрепанная, с блестящими глазами, она возбужденно подпрыгивала на месте и была похожа на галчонка.
– Настьку сватать пришли! Котляре из табора! В Большом доме сидят!
– Брешешь! – не поверил Илья.
– Шавка брешет, – обиделась Аленка, – а я правду говорю! Старик с женой и с сыном пришли, с Яковом Васильичем договариваются. Наши все уже там.
Илья медленно сел на постели.
– Такие богатые! Такие красивые! – тараторила Аленка. – Золотое монисто для невесты принесли! Вот будет дело, если Яков Васильич согласится… Увезут нашу Настю в Бессарабию, будет вся в золоте на морском берегу романсы петь! Дэвлалэ, и за что ей всегда счастье? Никому, только ей одной!
За спиной Аленки Илья увидел Варьку. Сестра, бледная, с закушенной губой, теребила в пальцах край кофты.
– Беги, чайори, – встретившись глазами с братом, сказала она. – Спасибо за новость. Мы тоже сейчас придем.
– Не пойду я туда, – сказал Илья, когда за Аленкой захлопнулась дверь.
– Как хочешь, – отозвалась Варька, – а я схожу. Интересно все-таки.
– Что тебе интересно? – взорвался Илья. – Как ее за таборного отдают? За меня – нельзя, я – так, конокрад нищий, а за этого – с нашим удовольствием?!
Варька, не отвечая, надела серьги, бросила на плечи шаль и, поправив перед зеркалом волосы, вышла за дверь. Спустя минуту Илья поднялся тоже.
В Большой дом они вошли вместе. Зал уже был забит цыганами. Илья протолкался вперед.
За столом сидели котляре – старик вожак, его жена и Милош в новом синем костюме. Напротив них Илья увидел Якова Васильева. Марья Васильевна в своем лучшем платье сидела рядом, а за спиной у нее стоял Митро. Мужчины негромко разговаривали. Женщины молчали, дружелюбно улыбались друг другу.
– Ну, что тут? – шепотом спросил Илья у стоящего рядом Ваньки Конакова.
– Уже сговорились, – прошептал в ответ тот. – Котляр за Настьку пять тысяч дает и монисто из золота. Свадебное платье тоже жених подарит, венчаться здесь, в Москве будут.
– А где Настя?
– Уже послали вино гостям подавать, придет сейчас. Да вот она!
Илья вздрогнул, обернулся. На пороге залы стояла Настя.
Она казалась спокойной, даже безмятежной. Чуть дрожали опущенные ресницы, на плотно сомкнутых губах не было улыбки. В руках Насти был большой поднос, на котором стояла бутылка вина и хрустальные стаканы.
– Ну-ка, дочь, подай вина дорогим гостям, – с улыбкой сказал Яков Васильев.
Настя подошла к столу, разлила вино по стаканам. Она не подняла глаз даже тогда, когда подавала стакан жениху. Молодой котляр улыбнулся ей. Настя положила перед ним, как и перед другими, чистую полотняную салфетку и отошла за спину отца.
«Только б не выпили… Господи, дорогой, сделай, чтоб не выпили…» – молился Илья, по-дурацки надеясь, что сейчас произойдет что-то такое, что не даст Якову Васильевичу выпить с котлярами. Что угодно, господи… Гром грянет, дом развалится, Настя ударит отца по руке и велит не пить с таборными, скажет, что не хочет замуж… Ведь не может же, не может она выйти за того Милоша!
Гром не грянул. Цыгане выпили, встали, обнялись, и дом взорвался радостными поздравлениями. Цыганки кинулись к Насте, мужчины столпились за столом.
– Принесите гитару! Эй, гитару сюда! – заорал Митро. – Невеста плясать станет!
Тут же зазвенели сразу три гитары. Середина комнаты мгновенно очистилась, и Настя вышла на паркет.
– Ну, давай, давай, пхэнори! – подбодрил ее Митро, взяв рассыпчатый аккорд.
Настя приподняла руки, поплыла по кругу, чуть заметно волнуя подол белого платья. Черные косы, откинутые за спину, мягко покачивались в такт.
– Дэвла, лебедица… – восхищенно сказал Ванька Конаков. – Право слово, сам бы засватал…
Илья молчал, чувствуя, как к горлу подкатывает горький ком. Вот и все. А ведь так хорошо все было, не сердилась уже Настька на него, смеялась с ним… Он почти уж и с духом собрался, чтобы свататься, а тут… Да зачем ей этот котляр?! И тут, как назло, Настя остановилась перед женихом и низко поклонилась ему. Наморщила лоб, словно вспоминая, что еще нужно сделать, – и скупо, краем губ, улыбнулась. Милош просиял. Вскочил, с победным видом оглянулся на цыган и под их одобрительное ворчание пошел по кругу вслед за невестой. Еще раз, другой, третий проплыло перед глазами Ильи бледное лицо Насти с будто примерзшей к нему улыбкой. Он сделал шаг назад. Отступил за спины цыган и незаметно выскользнул из комнаты.
Илья был уверен, что пойдет домой. Но в темных сенях, рядом с сундуком старой Малаши, его словно палкой ударили по ногам, и он опустился на пол. Сильно, как никогда в жизни, болело сердце, в горле засаднило, стало трудно дышать. Илья спрятал лицо в коленях. Глаза вдруг сделались горячими и сразу же – мокрыми. Он вцепился зубами в рукав рубахи, но было уже поздно. К счастью, в сенях было пусто и никто не мог увидеть, как Илья Смоляков, первый тенор хора, известный кофарь и конокрад, таборный цыган, ревет как баба, уткнувшись головой в колени и колотя кулаком по холодному полу.
Скрипнула дверь из залы. Илья затих, торопливо провел рукавом по лицу. Дышать было тяжело, но еще страшнее было хлюпнуть носом. Затаив дыхание, Илья вжался спиной в стену.
– Ну что, доигралась? – послышался совсем рядом высокий гортанный голос, и Илья узнал Стешку. – Ну скажи мне, дорогая моя, зачем тебе это понадобилось? Куда ты с этим котляром поедешь? А хор? А мы все? А Илья?!
– Ох, замолчи… – отозвался усталый Настин голос. Послышался шелест платья: она села на сундук.
– Молчать? Мне молчать?! – заголосила Стешка. – Да тут кричать надо, на всю улицу кричать! Если Яков Васильич ничего не понимает, так я сама все сделаю! Я к Илье пойду! Я ему все расскажу! Не дам тебе за этого болгара выйти!
– Не дашь? – сдавленный смешок. – Смешная ты, право… Уж все сговорено, а она кричит «не дам». Не тереби меня лучше, я и так сейчас зареву.
– Заревешь, потому что дура! – убежденно сказала Стешка. – Илья, конечно, без головы, но и ты его не лучше. Да виданное ли дело – друг за другом страдать и носы друг от друга из гордости отворачивать?
– Это не гордость. Сто раз я тебе говорила. Он меня уже сейчас за шлюху держит, так что же потом будет? – Настя помолчала. – Знаешь, я даже рада, что свадьбу тут, у нас, сыграют. Эти котляре непременно простыни потребуют. Вот и пусть поглядит, какая я шлюха… А я уеду и через неделю думать о нем забуду.