И он не говорил тогда, но Катенька чувствовала, как расстроен он тем, что франт такой нашелся. Девушка чувствовала, как больно этому сильному и смелому человеку из-за того, что она, Катенька Малейкина, оказалась не прекрасным ангелом, как думал он, а легкомысленной девицей, которая ушла наедине с малознакомым мужчиной…
Больше он не приехал. Сначала Катя со стыдом вспоминала тот бал и тот вечер, но потом, потом, когда на деревьях набухли почки, дожди вконец размочили дороги, а в воздухе запахло весенней свежестью и предчувствием чего-то необычного, чего-то, что обязательно должно случиться, Катя стала вспоминать тот вечер с непонятной тоской. Словно потеряла что-то важное, словно упустила что-то прекрасное, не смогла разглядеть, не постаралась понять и теперь никогда не увидит этого больше!
А потом ей стали сниться сны. Удивительные сны, которые почти не запоминались. К утру в Катиной памяти оставались только упоительные ощущения прикосновений его рук, нежный шепот, легкое дыхание на щеке, едва ощущаемые поцелуи в ее волосы. Она просыпалась, надеясь поймать, ухватить руками… Его. И не могла! И тогда Катя плакала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы никто не услышал…
… - Мне нужно будет уехать завтра Лидонька, — сказал отец за ужином матери.
Катя безучасно размешивала серебряной ложечкой в маленькой фарфоровой чашечке чай и почти не прислушивалась к разговору родителей.
— Ты к Виктору хочешь съездить? — спросила мать и Катя будто очнулась от сна — встрепенулась, разбуженная звуком Его имени.
— Да, ты же знаешь, что школу он уже отстроил — зимой крышу накрыли, когда морозы немного спадали. Но только два класса сейчас работают. Остальные ещё в ремонте. Он хочет купить парты и другую мебель, с тем и обратился к моему управляющему на фабрику. Он же свою мебельную мануфактуру продал. Но, ты знаешь, моя дорогая, мне бы хотелось… отблагодарить его, — отец запнулся и Катенька, смущенно разглядывавшая скатерть, поняла сразу же, за что…
— Конечно, Феденька, конечно! Поезжай! Виктор Антонович — такой человек замечательный человек, мы так ему обязаны! Так обязаны!
Катенька не смогла сдержаться — подхватилась, роняя серебряную ложечку на пол и выбежала из-за стола. И за ней никто из родных почему-то не побежал…
55 глава. Катя
В день перед отъездом отца Катя не пошла в гимназию. Сказалась больной и целый день до самой темноты ходила взад-вперед по комнате, не зная, чем занять руки. А когда рано утром отец прощался с матерью у ворот, она, в простеньком дорожном наряде совершенно без вещей, выскочила на крыльцо и замерла, не зная, как сказать им… как просить Федора Игнатьевича взять её с собой.
Только он ни о чем спрашивать не стал — лукаво взглянул на маменьку и кивком головы указал дочке на карету. Попрощавшись с маменькой, девушка, сгорая от смущения, уселась к окну, стараясь не смотреть на отца.
Он долго молчал. И когда Катенька расслабилась, когда успела поверить, что расспросов удастся каким-то чудесным образом избежать, вдруг сказал, задумчиво теребя кончик своей бороды:
— Вот и правильно, дочка, вот и правильно…
… Катя была уверена — Гриша зимой рассказывал, — что Радулов живет в городе, но карета спустя полчаса уже тряслась по ухабистой грунтовой дороге. Возница негромно поругивал лошадей, папенька дремал, а Катя со странным волнением, подступающим комом к горлу, смотрела в окно. И едва ли она видела белые барашки облаков, плывущие в необъятной высоте неба. Едва ли замечала она нежно-зеленый пух, тонкий ажур неразличимой ещё глазу молодой зелени на деревьях. Её душа сейчас была соткана из волнения, стыда, ожидания и желания вновь увидеть Его! Она так теребила кружево на белоснежном носовом платке, что к концу пути тонкие нити не выдержали и распустились у одного края! И когда карета проползла по непролазной грязи на длинной улице большого села и остановилась возле нового двухэтажного кирпичного дома с балкончиком над входом, едва нашла в себе силы, чтобы подняться, и на дрожащих ногах выйти наружу.
У крыльца строгал доску старик с длинными седыми усами. Он с веселым прищуром оглядел приезжих:
— Вам барина надобно?
— Да, отец, его родимого! Где бы нам Виктора Антоновича найти? — в тон ему с хитрой улыбкой ответил Малейкин.
— Так знамо где, урок ведет наш барин! Читать детвору учит! — с гордостью, словно о важном, родном человеке, сказал старик.
Катенька не сразу поняла смысл услышанного. Она, конечно, уже знала, что Виктор Антонович строил школы. И эта, новая, хоть и каменная, но отчего-то пахнущая стружкой, была у него не единственной, но чтобы сам детей учить! Да нет, как это возможно! Он же в приказе служит! Он же поместьями владеет! Да и где такое видано, чтобы барин сам крестьянских детей учил?
— Ну, мы тогда, пожалуй, подождем? — не то спросил, не то предупредил отец.
— Дак вам можно и осмотреться здесь! Проходите со двора, там вход для работников школьных, — со знанием дела, с гордостью, сказал старик.
В помещении пахло свежим хлебом. Его знакомый аромат тут же заставил рот наполниться слюной — Катенька не завтракала и даже, кажется, не ужинала вчера.
В широком коридоре на вбитых в беленые стены гвоздях висели какие-то карты. Дощатый пол весело поскрипывал под сапогами. А издалека, из самого конца коридора, звенел детский голосок — сразу понятно было, что ребенок читает стихотворение.
Кате хотелось пойти на звук — заглянуть в класс… Но она не решалась. Испуганно обернулась на отца.
— Иди, милая, я уверен, ничего плохого тут с тобой не случится! — подбодрил Федор Игнатьевич. — Я, пожалуй, наведаюсь на кухню — котлы для столовой сюда аж с самого Урала везли, давно хотел посмотреть на них!
И Катенька пошла, стараясь ступать на носочках, чтобы не мешать чтецу.
— Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя…
На последнем слове она остановилась в проеме распахнутой двери и взглянула внутрь класса. У большой, во всю стену, коричневой доски стоял лысый мальчик в черных форменных штанишках и такой же курточке с блестящими медными пуговицами. Повернувшись лицом к классу, он читал стихотворение. За длинными деревянными партами сидели дети, много детей. Катя даже сразу понять не могла, по-скольку человек помещается за каждой. Перед некоторыми из них лежали буквари и они следили за чтецом, водя пальцами по строчкам. Другие просто слушали.
Но стоило ей подойти, большинство детских голов вдруг повернулись, дети зашумели, зашелестели страницами, чтец сбился и тоже повернулся к ней.
— Гриша! — изумленно воскликнула Катя.
Мальчик недоверчиво несколько раз оглядел ее с ног до головы, а потом, неожиданно подпрыгнув на месте, бросился навстречу, в Катины распахнутые объятия!
— Барышня Барышня, как ты здесь? Откуда взялась? — обнимая за юбку, запрокидывая вверх лицо, радостно повторял вновь и вновь он.
— Приехала… — отвечала она.
Катя скорее почувствовала, чем увидела, когда сбоку от двери, из глубины класса, к ней шагнул Он! Потом только взгляд уперся в странную обувь — кожаные ботиночки, мягко облегающие ноги до щиколоток. И уже по этим ботиночкам, а потом по штанам, по белой рубахе навыпуск глаза ее медленно, но неотвратимо поползли вверх.
— Катя? — ошеломленно спросил он. — Вы… здесь?
И только услышав этот голос, она решилась и взглянула в Его лицо.
Был он слегка растрепан — словно ветром взъерошило волосы. На носу висело немного перекошенное пенсне. Распахнутый ворот рубахи, открытая книга в руке, чернильный след на щеке — всё это придавало Виктору Антоновичу мальчишеский вид. Перед Катей стоял сейчас совершенно другой человек. Не тот, которого она видела на балу или еще раньше у себя дома.
На лоб его падали пряди темно-русых волос. И почему когда-то они показались ей бесцветными? А в глазах… нет, вовсе не блеклых, вовсе не мерзких, в нежно-голубых глазах его сейчас плескалось самое настоящее счастье!
56 глава. Катя
— Катя-я, — доносилось сквозь сон.
— Катю-юша, — ласково тянулись гласные.
— Барышня моя! — теплые губы чуть тронули мочку уха. — Нам пора уже… Хотя, как же не хочется — так и лежал бы рядом с тобой целый день!
Я уже не сплю, но не тороплюсь открыть глаза — мне немного стыдно. Уже светло в комнате, это чувствуется даже сквозь закрытые веки. А еще я ощущаю на себе взгляд Марка… и не только взгляд!
Его руки гладят мой голый живот, забравшись под майку! Я вроде бы засыпала, повернувшись лицом к его спине… А теперь мы оба развернуты в другую сторону!
— Я знаю, что ты не спишь, — бархатный тембр ласкает мою шею, губы прокладывают дорожку нежных поцелуев к уху. — У тебя ресницы дрожат…
А я прислушиваюсь к себе. Я жду отторжения, жду неприятия — каких-то отрицательных эмоций, но… мне нравится его нежность! Мне странно… Я волнуюсь… Но… все-таки оказываюсь неготовой к продолжению, когда Марк вдруг прижимается к моим ягодицам своей твёрдостью.
И звонок его телефона становится моим спасением! Тихо матерясь, Марк нащупывает мобильный на полу и встает с кровати. И уже совершенно не скрываясь, с непередаваемым удовольствием я внимательно наблюдаю, даже не пытаясь отвести свой бесстыжий взгляд за тем, как он голый поднимает с пола свои трусы, полотенце и спокойно, словно так и нужно, словно так можно, идет к выходу из комнаты. И я смотрю, разучившись дышать, на его упругие ягодицы, поджарые, сильные. Мне стыдно, я понимаю, что можно, например, смотреть на его спину или ноги, но смотрю всё равно на мужскую задницу! Какое счастье, что он этого не видит! Полнейшей неожиданностью становится резкая остановка Марка. Он оборачивается, ловит мой предательский, безумно заинтересованный взгляд и подмигивает мне, прежде чем выйти за дверь.