– Купцы, что ваши векселя и расписки принимали, спрашивают, когда вы платить думаете по ним?
– В каждой расписке моей написано, когда я буду платить, чего же еще спрашивать? К чему лишние вопросы?
– Так-то оно так, но слухи ходят, что купцам из Ребенрее и Малена вы уже векселя гасите. А купцам из Фринланда еще ни одного векселя не погасили.
Да, так оно и было. Волков действительно расплачивался по векселям в Малене. И действительно не погасил ни одной расписки во Фринланде. Мало того, он и не собирался гасить векселя для фринландских купцов. Пока, во всяком случае.
– Купцам скажи, что платить до мая не стану, пусть даже не скулят про то. А лучше передай им, что мой капитан Роха просит еще четыре бочки черного зернового пороха для учебных стрельб, пусть поставят. Опять же за вексель.
Купец Гевельдас скривился еще больше, сидел, вздыхал.
– Ты не вздыхай, чего ты-то вздыхаешь? Уж у тебя все будет хорошо.
– Так я же ручался за векселя те, купцы-то мне поверили.
– О себе больше думай, а не о купчишках иных. И думай о том, что к середине апреля мне потребуются двадцать бочек солонины, шестьдесят мешков гороха и сто восемьдесят меринов с хомутами и вожжами для обоза. И фураж для кавалерии, даже не знаю сколько. И взять все это я хочу за векселя, не иначе.
Купец опять вздыхал, и Волков, разозлившись на такую печаль, выгнал его прочь.
Глава 13
Вернулся Сыч со своим неизменным лысым дружком. В пять дней уложились, хоть денег, жулики, просили на неделю.
– Вы мне что, лошадей загнали? – удивлялся такой прыти кавалер.
– Нет, что вы, экселенц, вон в конюшне стоят, в лучшем виде, как мы и брали. Просто мы не так ездим, экселенц. Ни железяк с собой лишних не возим, ни таверн хороших не ищем. Где ночь застала, там и спим.
– Два раза у дороги ночевали, – вставил Еж.
– Вот кто тебя, дурака, за язык тянул. – Сыч схватил приятеля за ухо. – Уйди отсюда. Не слушайте, экселенц, он пьян вечно. Этак упадет с лошади, поваляется на земле и думает, что ночь прошла. Башка у него такая же пустая внутри, как и снаружи. Все деньги, что вы нам на дело дали, мы потратили.
Еж стоял невдалеке, чеша ухо, кривился на старшего товарища.
– Ладно о деньгах. Говори, отвез графине духи? – спросил кавалер.
– Отвез, экселенц, отвез. И Брунхильда очень им рада была. Сначала сказала: пузырек не тот, чего, мол, привез, дурень? А мне-то откуда знать, что за пузырек прежде был. Какой мне Агнес дала, такой и вез. Но потом Брунхильда принюхалась, засмеялась, говорит: оно. Обрадовалась.
– Обрадовалась? – переспросил кавалер. – Наверное, и денег тебе на радостях дала?
– Кто денег дал? Брунхильда денег дала? Чего угодно даст, но точно не денег, я ее еще по Рютте помню! – Сыч засмеялся. – Да она жаднее вас, экселенц.
Волков чувствовал, что Фриц Ламме врет, но оспорить его слова могла лишь сама графиня, а по такому поводу кавалер писать ей, конечно, не собирался, ведь не простую вещь Сыч ей привез.
– Ладно, не дала так не дала, – согласился Волков. – Теперь для вас есть другое дельце.
– Экселенц, – Фриц Ламме развел руками, – да разве ж так можно? В дороге пять дней, голодные, холодные, нам хоть денек отдохнуть. Поесть, пива выпить, помыться.
– Помыться? – Волков посмотрел на подранную шубу Сыча. Ей уже пришел конец. – Ты бы, черт немытый, про мытье мне не врал. Ладно, день отлежитесь, – Волков поднял палец, – помоетесь и езжайте в Мален. Разыщите мне одного одноглазого мерзавца.
– О! – вклинился в разговор Еж. – Мален – город дорогой. – Сам посмотрел на старшего товарища – вот теперь тот доволен.
– Так и есть, цены в Малене не приведи Господи, почти как в Ланне! – согласился Сыч.
– Поищите мне одного кривого на правый глаз. Лет тридцати пяти, морда мятая, ростом невысок, хил. Это он меня вызвал и заманил в засаду. Не думал я о нем, а тут лег спать, и он стоит пред глазами. Может, он из бригантов был, но не думается так мне. Уж больно квел для таких крепких людей. Найдете его, так найдем и бригантов, что фон Клаузевица убили. Отыщем их, так будет выход на фон Эделя, на мерзавца этого.
«И уж тогда граф не отвертится, отдаст поместье», – но говорить вслух это Волков не стал. Не нужно про то знать Сычу и его дружку.
– Дело непростое, экселенц, – сразу принялся важничать Сыч. – Неделька потребуется.
Волков знал, куда клонит Фриц Ламме, ведь город Мален жуть как дорог. Но кавалер положил на стол две монеты.
– Будет с вас.
– Экселенц! – возмутился Сыч.
– Замолчи, мерзавец! – рявкнул Волков. – Я за тебя второго дня трактирщику, чтобы не ныл, почти три талера долгов твоих отдал. Три талера! Что ты там жрешь?
– Так это он на баб гулящих изводится, – радостно сообщил Еж. – У трактирщика на них и берет.
– Паскуда ты лопоухая! – обиженно обозвал приятеля Фриц Ламме.
Он хотел еще что-то добавить, но кавалер прервал:
– Убирайтесь! И найдите мне кривого! Чтобы поутру уже вас в Эшбахте не было.
А наутро теплого и солнечного дня, когда Волков только встал и едва начал мыться, пришла Бригитт. Пришла и встала возле.
Она вставала всегда раньше его, еще засветло, до петухов. Смотрела, сколько надоили девки, сколько овса коням господским, сколько сена и сколько господским любимцам дали морковок и размоченного проса. Потом шла на кухню, где они с Марией решали, чем будут кормить господина и госпожу весь день. Потом она открывала погреба, велела мальчонке кухонному спускаться за вином, за колбасами и сырами, маслом; ходила с ним же в курятник собирать яйца. Потом проверяла костюм господина – не грязен ли, не рван, чищены ли сапоги или туфли. И уже только затем велела таскать и греть воду для мытья госпожи и господина.
Волков каждый раз удивлялся тому, что будила она его всегда пригожая: юбки нижние, подолы неизменно чисты, хоть только пришла Бригитт со двора, рукава и шея в неизменных белоснежных кружевах, на платье ни пятнышка. И волосок к волоску рыжий уложен. Изъяна в ней найти негде.
И сейчас она казалась прекрасна. Взяла несвежее исподнее господина, крикнула девкам, чтобы новое несли, и сказала:
– Ёган второй день вас дожидается. Вчера так и не дождался, теперь с петухами пришел.
– Некогда мне, в полках был, – отвечал кавалер, обливаясь водой над малой купальней.
– Знаю, так ему и говорила, что вы у солдат своих. Только уж вы с ним поговорили бы, не от безделья человек ходит.
– Выступать через три недели, а еще меринов не всех купили. Барабанщики… Бертье из жадности мальчишек нанял, я взрослых хотел. И трубачей у меня нет, пришел один полупьяный и ревет в свою гнутую трубу не пойми что. Брюнхвальд его погнал и правильно сделал – ни черта никто ни одной команды не понял. И это в лагере, а что в бою будет?
Бригитт понимающе кивала, вникая в дела господина, но от своего не отступилась:
– Так после завтрака я его позову.
– Ну зови.
Ёган после завтрака уже ждал Волкова.
– Поедемте, господин, – повторял он в который раз, – покажу одну вещь, что вас порадует.
А сам, подлец, так и не сказал, что за вещь.
– Ёган, мне в полк надо.
– А это как раз нам по пути, – заметил управляющий, подавая кавалеру повод оседланного коня.
– Да что же ты мне покажешь?
– А вот увидите.
Максимилиан и молодой Гренер посмеялись над упрямством управляющего и отправились за ними.
Доехав почти до пристани, уже миновав солдатское поле, за сыроварней Брюнхвальдов Ёган взял по бездорожью на юг. И по-прежнему толком ничего не говорил, а бубнил только, что мужики его невзлюбили за то, что всю осень и всю зиму гонял он их на барщину копать канавы в ледяной грязи болот, что тянулись вдоль реки по берегу на юг до мыса, до самого поворота реки на запад.
– Вот я вчерась их сюда привел и показал, – он и Волкову показывал тоже, – говорю: что, дураки, кто был прав?
Волков и приехавшие с ним молодые господа были тоже удивлены. Перед ними от зарослей кустов, что росли на глинистых пригорках, до самой воды зеленели отличные травы. Так зеленели, что в окрестных унылостях глаз резали. Куда там с этой яркой травой тягаться блеклым шиповникам да барбарисам. И тоскливые ивы, что росли по берегу, тоже не так были зелены.
А Ёган сиял от удовольствия.
– Сто шесть канав прорыли, всего-то и надо было на один штык лопаты, и вот тебе, господин, новые угодья.
– Что, пшеницу думаешь посеять? – спросил кавалер.
– Ну, это вы спешите, господин. Хотя можно вон там мальца бросить, пару горстей, поглядеть, как пойдет. Вдруг не примется. А попробую я на высотке ячмень и овес для начала. Овес-то у нас, не помните, как в прошлую осенью брали, в полцены от пшеницы – только подавай.
– Отчего же не помнить, помню, – возразил Волков. – Овес и нам самим нужен.
– Вот их-то и посеем. Там посуше будет, и ила река нанесла. А это, – он обвел рукой все низины, – это все под коровок. Клевер посею, ульи поставим. Уж коровы будут такие, что поросята рогатые. Лоси!
– А почему же ты сеять тут не хочешь, раз говоришь, что земля хорошая, что ил и всякое такое, – не понимал кавалер.
– Эх, господин! Так мужиков-то у вас всего двадцать два на шестнадцать дворов сегодня, им и той земли, что у Эшбахта, до мая не поднять. Там им пахать не перепахать, а досюда руки нипочем не дойдут. А двух пастушат уж найду.
Да, людишек у кавалера мало в имении.
– Вон вы солдат загнали в лагерь, земельку-то они забросили, ни один пахать не вышел, – продолжал управляющий. – Чем кормиться по зиме думают?
– Заработают на войне, за все им заплачу, зиму переживут, – отвечал Волков. – Ты скажи, много земли осушил?
– Три версты отсель будет.
– Немного.
– Попробовать хотел, да и не нужно больше, чего мужиков попусту ломать, когда они и свободную вспахать не могут. А если до мыса так пролопатить, так у вас земли и пахотной, и под выпас будет больше, чем у кого другого во всем графстве.