А как выбрался, так оказалось, что самое спокойное место для него – солдатский лагерь. Не постель жены, не постель красавицы, не отличный стол и не куча слуг – только солдатский лагерь дает ему теплое чувство спокойствия. А все честные люди – то офицеры или бывшие ландскнехты, вовсе не богатые горожане или земельная знать, а именно нищие офицеры и увечные старые ландскнехты для него и были честными людьми.
Так Волков и въехал на холм к Брюнхвальду. Тот встал и поклонился.
– Завтра покажу вам их, – говорил он не без гордости.
Значит, за пару дней, что Волкова не было, капитан все-таки научил кое-чему солдат.
– А что у вас на ужин, капитан? – спросил кавалер, тяжело слезая с коня.
– У офицеров или у солдат? – уточнил Брюнхвальд.
– У солдат.
– Горох, полковник.
– Горох? С толченым салом и чесноком?
– Именно так, полковник.
– Отлично. То, что мне сейчас и нужно.
Капитан-лейтенант не стал спрашивать, почему полковник желает есть солдатскую еду. Горох так горох.
– Прикажете подавать ужин?
– Приказываю, и пусть люди тоже идут ужинать, – отвечал кавалер.
Глава 18
Ночевал он в лагере, и ничего, что спал не на перинах с красавицей, а один на тюфяке, не снимая одежды и под офицерский храп; и ничего, что поутру ел серый хлеб с толченым салом, а не мед, колбасы и сыры. Так было лучше, чем слушать жалобы и разбирать бабьи склоки.
Поутру опять к нему прибежал мальчишка. На сей раз без письма, велено ему было на словах передать, что господин Сыч привез какого-то мужика плененного.
– Мужика? Ты его видел? – Кавалер сразу стал собираться в дорогу.
– Нет, господин. Они его привезли вечером, а на ночь в амбар посадили, под замок.
Больше ничего Волков не спрашивал. Как ни хорошо ему было в полку, а дела есть дела. Кавалер быстро собрался и поехал в Лейдениц к пристаням.
Из лагеря еще не выехал, а на проселке ждут люди. Идя к нему, еще издали принялись кланяться. Шестеро их было, у первого бумажки в руках.
– Господин Эшбахт, господин Эшбахт! – закричал упитанный господин, видно, он у них за старшего. – Дозвольте сказать.
Волков остановил коня. Он знал, о чем сии господа говорить желают, и уже приготовил им ответы. Купчишки подошли, снова кланялись.
– Господин Эшбахт, вот тут у нас векселя ваши и долговые расписки за вашим именем, – вежливо сказал упитанный и показал ему бумаги. – Вот за меринов расписка, от вашего лейтенанта получена, вот за три бочки солонины. Вот за двадцать два хомута…
– Эдак ты мне всю свою торговлю, купец, показать собираешься? Говори, что тебе нужно?
– Угу, – купец убирает бумаги, – просто мы волнуемся. Бумаги бумагами, а когда же серебро можно будет по ним получить?
– А что у тебя, купец, в бумагах про то написано? – спрашивает Волков.
– Писано во многих, что расплате быть после Пасхи. А в некоторых и вовсе время расплаты не указано.
– А разве Пасха уже была?
– Нет, – подтвердил купец, – но господа купцы волнуются, вдруг вы раньше на войну уйдете… Не подумайте, что мы слову вашему и бумагам вашим не верим. Верим.
– Мы вам верим, – вторили купцы, – верим, но вы же на войну собираетесь, а на войне вас могут и убить, что же тогда с бумагами нам этими делать? Кто будет по долгам отвечать – жена ваша? Или кто?
– Так вам о том, господа купцы, надо было думать раньше, когда вы бумаги эти брали. Так нет, вы тогда соблазнялись на хорошую цену, что вам предлагали, и от жадности не думали ни о чем больше.
Купцы, ошарашенные, замолчали, даже депутат их молчал, разинув рот. И так они были смешны, что кавалер и люди его засмеялись. И Волков сказал:
– Ладно, ладно, заплачу вам перед отъездом на войну, серебро мне скоро подвезут.
– Ох, господин кавалер, слова ваши – прямо бальзам на истерзанные члены. – Старший из купцов поклонился. – Успокоили вы нас, спасибо, спасибо.
Тут все купцы, как по команде, стали кланяться.
– Вы уж простите нашу назойливость, но просто мы, да и другие купцы тоже, очень волнуемся.
– Волнение всегда присуще купеческому ремеслу, – многозначительно заметил кавалер и тронул шпорами коня.
Лейдениц тянулся вдоль пирсов и пристаней – город тем и жил. Грузчики, торговцы, приказчики, хозяева лодок и барж, всякий иной люд, семьи с детьми и вещами. Толкотня, гомон, большие телеги и возы. У пристаней лодок и барж по весне вдвое прибавилось. Суета, работа, крики. Все подходы к пристаням завалены товарами. Бочки, тюки, мешки, шерсть, кожа в рулонах, мотки пеньковой веревки, доски, смола горячая тут же. Иные товары только приплыли, иные будут грузить на баржи.
Волков и молодые господа из выезда сели в лодку, а их коней умелые люди принялись заводить на баржу. Лодочник и кормчий на барже запросили полталера. Полталера за плевую работу. Полталера вчера, полталера сегодня… Серебра не напасешься. «Придется все-таки мне свои баржи завести».
А на его берегу у амбаров почти тихо. Хотя стоит какая-то баржа у пирсов, привезли что-то. И племянник Бруно Фолькоф со своим неизменным товарищем Михелем Цеберингом тут, смотрят, как грузят лес из-под навеса. Увидали, что Волков вылез из лодки и ждет, пока коня переправят, прибежали кланяться.
– Гляйнрих у нас весь лес выкупил, – сразу сообщил Бруно. – По хорошей цене. Хочу вывезти все быстро, пока дорога подсохла и дождей не было.
– А Гляйнрих, – Волков помнил этого человека, то был глава гильдии строителей из Малена, – деньги вперед дал?
– Да, дядя, и доски, и брус, и тёс вперед оплатил. И еще хочет. Думаю, надо просить, чтобы господин Гевельдас нам встречу с лесоторговцем Плеттом в Лейденице организовал – поговорить о новой партии леса.
– Сами без меня справитесь?
– Да, дядя, тут большой хитрости не будет, – племянник поклонился, – только о цене сговоримся.
Ветер с реки доносил неприятный запах. Волков поморщился, пытаясь отыскать, что это воняет, юноша поймал его взгляд.
– Это наш родственник просил сырой кожи на пробу привезти, вон баржа полна. Сейчас разгружать будем. Думаю денег с него за разгрузку не брать.
– Да, не бери, родственник нам хороший достался, полезный. Уголь весь распродали?
– И двух десятков корзин не осталось, – сообщил Бруно, – все у Кёршнера на складах. Думаю, за неделю кузнецы и пекари разберут.
– И что же по углю у нас вышло?
– Дядя, – Бруно счастливо улыбнулся, – на круг чистой прибыли – сто двадцать семь талеров без малого, и то без тех корзин, что еще не проданы.
«Ну что ж, неплохо, и ведь все довольны: и Гевельдас, что возил уголь, и Кёршнер, что хранил его на своих складах». Волков подумал о том, что три такие сделки в год позволят ему свести расходы с доходами. Ну, почти.
– Раз уж вы договариваться будете о встрече с лесоторговцем, – заговорил кавалер, – то торговца углем Фульмана позовите. Уголь летом, конечно, не так нужен, но и летняя цена на него другая. Может, еще поторгуем углем с выгодой.
– Хорошо, дядя, – отвечал Бруно.
Максимилиан подвел господину коня, рыцарь уже сел в седло, как тут заговорил Михель Цеберинг:
– Господин, Бруно забыл вас спросить.
– Ну?
– Купцы в Малене спрашивают, можно ли в ваших амбарах товары хранить. Дороги-то хоть и плохие, но уже подсыхают, многие думают сюда товары свои возить и с ваших пристаней грузиться.
– Да-да, дядя, – вспомнил Бруно, – о том многие спрашивали. Хотят знать цену на склады и цену на погрузки.
– Амбары до урожая все равно пустые будут стоять, сдавайте их. Цену не ломите, узнайте в Малене цену на склады, такую же пока просите. Стоимость погрузки узнайте в Лейденице. Пусть купцы начинают сюда ездить.
Волкову нужны были купцы из Малена и Вильбурга. Чем больше людей окажутся в нем заинтересованы, заинтересованы в его складах и пристанях, тем труднее графу будет интриговать против кавалера. Да и на герцога купчишки влияние имеют. «Надо будет узнать цену на баржи. Если все станут грузиться с моей пристани, так добро пожаловать и на мои баржи».
Уже по лоснящейся физиономии Сыча сделалось ясно, что тот собою горд. Волков еще с коня не слез, а Сыч с Ежом уже тащат к нему какого-то плюгавого мужичонку. Фриц Ламме еще издали кричит:
– Вот, экселенц, нашли мы его!
Точно, они молодцы. Кавалер сразу узнал в пленнике одноглазого монаха. И тот узнал Волкова, стоял, трясясь всем телом.
– Ну, – мрачно спросил кавалер, – и к какому же монашескому братству ты принадлежишь?
Мужичонка зыркнул на него единственным глазом и… заплакал.
– Да никакой он не монах, экселенц, – сообщил Сыч, – это Ганс Фегерман, вор из Малена, пьяных гостей по кабакам обворовывал, с трактирщиками в доле работал.
– И игрочишка, – добавил Еж, показывая Волкову игральные кости, – кости у него с секретом.
Волков понял сразу, что этого Ганса Фегермана наняли, никакого отношения к разбойникам, что на него напали, этот тип не имеет.
– И сколько же тебе предложили?
Ганс Фегерман жалобно всхлипнул. А Волков вспомнил, как из головы Георга фон Клаузевица торчал арбалетный болт и как звякнул о мостовую меч, что тот не удержал слабеющей рукой. От этого воспоминания перекосило рыцаря от злости, и, не милосердствуя, он с оттягом врезал хлыстом прямо по морде ублюдка, по левой щеке. Жесткий стек рассек кожу на щеке, чай, не лошадиная кожа-то. Мерзавец заорал и схватился рукой за рану, а через пальцы полились на его одежду капли крови. Но Волкову плевать было на кровь, он произнес, почти шипя от злости:
– И не вздумай скулить, будешь скулить, так велю тебя повесить на заборе и сечь, пока вся шкура не слезет. Отвечай мне, сколько тебе заплатили?
– Не надо, господин… – причитал вор.
– Сколько? – Кавалер снова занес стек.
– За то, чтобы вас нашел, три талера, – пролепетал Ганс Фегерман.
– Где нашел?
– Я два дня у южных ворот просидел, пока вы не приехали. А как дождался, так пошел за вами, когда вы к епископу поехали.