Волков глядит вдаль, он еще не стар, еще может разглядеть мешки с песком. Целых среди них почти не осталось, почти все разорваны, «сдулись», песок просыпался.
«Надо больше, больше мушкетов».
– Четвертый ряд на линию стрельбы, третий – заряжаться! – кричит Вилли.
И тут за спиной кавалер слышит знакомый голос:
– Фу, экселенц, насилу вас отыскал.
Офицеры поворачиваются. Конечно, это Фриц Ламме и его друг Еж.
– Представляете, экселенц, эта морда на входе в лагерь меня к вам не пускала. Меня к вам не пускала!
– Какая еще морда? – не понимает Волков.
– Да этот сержантишка из людей Рене, беззубый такой, корчит из себя офицера. Еле уговорил дурака, – продолжает Сыч.
– За то, что он тебя в лагерь пустил без разрешения дежурного офицера, – назидательно говорит Брюнхвальд, – он будет наказан.
– Да ладно вам свирепствовать. – Сыч пожимает плечами, а потом тут же понижает голос, обращаясь к кавалеру: – Нашли мы, кому тот варнак из трактира писал письмо.
– Нашли? – с надеждой спрашивает Волков.
– Ага, почтмейстер, товарищ ваш, шибко помог. Сам он с сопляком-посыльным сидел, по книге адреса перебирал, пока тот не вспомнил.
– Ну так кому письмо было и куда?
– Письмишко в Вильбург, бабенке одной, что живет на улице Масленников, зовут ее Элиза Веленбрант.
Тут Фриц Ламме замолчал. Волков молчал тоже, Сыч смотрит на господина, а тот глядит, как мушкетеров на позиции огня сменяют аркебузиры, как они строятся в линии, готовясь к стрельбе.
– Ну, экселенц, делать-то дальше что будем? – нетерпеливо спрашивает Сыч.
Волков ему не отвечает, он подзывает к себе Увальня. Тот уже совсем, кажется, выздоровел, теперь несет службу как прежде.
– Александр!
– Да, полковник.
– Капитана Бертье ко мне. Я буду у главной палатки.
Пока Увалень искал Бертье, Волков, забыв про стрельбы – не до них, тут дело поважнее, – шел к палатке и расспрашивал, как искали адрес. Сыч ему все подробно рассказывал. Еж держался позади и, хоть Сыч на это злился, вставлял реплики, уточнял.
Пока они дошли до палатки, туда уже прибыл Бертье. Волков его издали по яркой одежде узнал.
– Друг мой, помните то дело в овраге, когда вы убили капитана наемников? – вспоминал кавалер, подойдя к нему.
– Да как же мне такое забыть, то был лучший день в моей жизни, – отвечал красавец, улыбаясь.
– А тот сержант из людей фон Финка, что был с вами в овраге, – кажется, он служит теперь при вас.
– Эйнц Роммер, да, я после дела в овраге позвал его в свою роту, он согласился, с семьей переехал к вам в земли, получил свой надел на солдатском поле. Поставил домишко у амбаров, недалеко от сыроварни Брюнхвальда.
– Кажется, он неплохой боец.
– Отличный боец, руки у него не слабее, чем у вас, насчет меча или тесака он, конечно, не так хорош, но что касается протазана или алебарды, так тут мастер. Не приведи бог такого встретить. Руки у него сильные, сам ловок. Еще и суров, солдаты его уважают.
– Значит, хороший сержант и хороший боец.
– Да, полковник, – говорил капитан и тут же добавлял: – Жаль только, что туп.
– Туп?
– Абсолютно, как дерево дуб. Я говорил ему: учись, болван, учись, научишься читать и писать – получишь чин старшего сержанта или даже прапорщика, а потом, может, и чином офицера кто пожалует. Он обрадовался, пытался учить, но так грамоту и не осилил, бросил. Ни читать, ни считать толком не умеет.
– Так прикажите ему ко мне быть и еще пару людей покрепче и помоложе с ним отправьте.
Бертье с улыбочкой кивает на Сыча.
– Этот прохвост какое-то дело затевает?
Сыч тоже улыбается.
– Дело затеваю я, – серьезно отвечает Волков.
– А может, для дела и я сгожусь? – предлагает себя Бертье.
– Нет, – все так же серьезно отвечает Волков, – для такого дела хватит и тупого сержанта с парой крепких солдат, а хороший капитан мне на должности командира роты нужен.
Бертье все понял.
– Сейчас пришлю вам Роммера и пару проверенных молодых солдат с ним.
Когда он ушел, Сыч заметил:
– Значит, ехать нам в Вильбург.
– Да, надо найти ту бабенку. Как ее там?..
– Элиза Веленбрант, – напомнил Фриц Ламме.
– Да. Найди ее, а через нее того бриганта, что писал ей.
– А через него и главаря? – догадался Сыч.
– Да, а его уже ко мне нужно будет привезти. Живым. Хочу, чтобы он мне пальцем указал на того, кто его нанял. Ясно?
– Чего же тут неясного? – вступил в разговор Еж. – Все ясно, экселенц, сделаем.
Волков уставился на него чуть растерянно. Кроме Сыча никто так его не называл. Это было необычно. А вот Сыч почему-то разозлился.
– Вот чего ты в разговор всякий раз норовишь залезть, дура ты лопоухая?
Еж в растерянности раскрыл рот, Волков засмеялся, а Сыч не смеялся, он был зол.
– «Экселенц», – передразнил он Ежа. – Лезет еще, болван. Чего лезешь, без тебя, что ли, не решат люди? «Все ясно, экселенц, сделаем». Сделает он, полено ушастое. Стой молча, когда люди разговаривают, не лезь, балда.
Еж, насупившись, молчал, Волков все еще посмеивался, когда Сыч, чуть остыв, заговорил:
– Сержант этот, Роммер, с солдатами мне вроде как в помощь будут?
– Тебе в помощь, – соглашается кавалер.
– Сержанта мне в подчинение? – Сыч задумывается. – Это я, значит, чином выше сержанта буду?
– Прапорщик как минимум, – смеется Волков.
– Как Максимилиан?
– Да. Как Максимилиан.
– А… Теперь-то он нос предо мной задирать не будет! – Сыч откровенно доволен. И тут же становится снова серьезным. – А сержант с людьми – это хорошо. Помощь в деле таком не помешает. – Он задумывается. – Коней для них на конюшне вашей взять?
– Да, скажешь госпоже Ланге, что я велел.
– Я мальчишку-рассыльного еще с собой возьму, чтобы опознал бриганта. Чтобы тот не отвертелся, когда прижмем.
– Мысль верная. Бери.
– Деньги, экселенц.
Обычно Сыч, когда просил деньги, корчил жалостливую морду или улыбался заискивающе, а тут нет, серьезен как никогда. Волков достает из кошеля золотой, вкладывает его в крепкую руку Сыча.
– Привези мне бородатого, Фриц Ламме, живым привези.
Фриц обычно болтлив, за деньгу пообещает все что угодно, а тут молчит, золотой в руке зажал и только кивает в ответ.
После обеда Волков с Гренером-старшим и Брюнхвальдом хотели посмотреть кавалеристов: проверить сбруи, потники, взглянуть, как кони кованы к лету. Брюнхвальд жаловался, что кавалеристы просят больше овса, чем следует, а Гренер говорил, что лошади у кавалеристов весьма крупны, вот и нужно им еды больше. Но когда обед подходил к концу, к кавалеру пришел солдат, встал невдалеке, не решаясь прерывать делами обед командира и ожидая, что полковник обратит на него внимание.
– Ну, что там у тебя? – спросил его рыцарь, отставляя тарелку с костями от жаренной с чесноком курицы.
– Сержант говорит, что к вам пришли, но пускать не решается.
– Кто пришел?
– Купчишка.
– В шею его, – лаконично бросил Волков.
– Так мы и хотели, но купчишка орет, что он ваш, что ему очень до вас надо.
– Очень?
– Очень. – Солдат кивнул. – Морда у него в кровь бита.
– Морда в кровь? Имя как его?
– Кажись… – Солдат задумался. – Гельмандис, что ли?
– Может, Гевельдас? – предположил кавалер.
– Да, точно, господин! Так он и назвался.
– Пусть проходит, – распорядился Волков.
Да, морда у купца была бита. И били, кажется, от души, крепко били. Нос распух, был сломан, вся одежда спереди в бурых потеках, рукава, как вытирался, тоже. Шапки нет, на лбу огромная красная шишка, назавтра станет багровой или синей, левая скула отекла, рассечена. Нет, его били не кулаками, палками били.
– Господин, – запричитал купец, – господин, что мне делать, что делать?
Волков поморщился, встал из-за стола.
– Господа, идите к кавалеристам, я скоро буду.
Брюнхвальд и Гренер обещали после обеда сразу отправиться в эскадрон.
Кавалер взял купца за локоть, хотел отвести его в сторону, а тот завыл вдруг от боли.
– Чего ты?
– Рука! – взвыл купец. – Палками били, а я закрывался, и все по рукам, по рукам попадало.
– Купчишки били?
– Они. На пристани меня поймали и сюда вели, чтобы я у вас узнал, когда деньги вы им отдадите.
– Подлецы, собаки, били за то, что я деньги не отдаю?
– За то, что я ручался за векселя ваши, говорил, что вам верить можно. – Гевельдас захныкал. – Зачем только я с вами связался? Всю дорогу, пока шли, они меня били.
Волкову тут смешно стало, но сдерживал смех, старался оставаться серьезным.
– Будет, будет тебе. Ишь ведь, купчишки люди мирные, а вон как за свое серебро готовы свирепствовать. А ты не плачь, говорю.
– Да как же не плакать, когда они грозились, если деньги им не верну за все векселя, и дом мне спалить.
– Не посмеют, то дело подсудное.
– Грозились баржи мои забрать, склад мой сжечь.
– Говорю же, не посмеют.
– Убить грозились.
– Не допущу.
– Да как вы не допустите, если вы тут, а я там. – Купец махал рукой и тут же морщился от боли. – Больно-то как, не сломали ли они мне кости?
– Пока ты мне нужен – не допущу.
Волков потрогал его руку. Хоть купец и снова заорал, но кости в руке не сломаны.
– Не допустите, а брань тоже не допустите? Они еще… бранились подло.
– Что говорили?
– Говорили, что хуже жида только жид-выкрест.
– Кто тебе еще такое скажет, так ты в ответ говори, что напишешь донос на него в святую инквизицию, а тому горлопану святые отцы уже разъяснят, кто лучше, а кто хуже. И так разъяснят, что мало ему не будет.
Гевельдас на мгновение даже перестал причитать, такая мысль ему, кажется, понравилась. Но, вспомнив свою главную беду, снова начал:
– А что же мне с купцами, с векселями делать? Они ведь и вправду меня убить могут. Деньги-то вы немалые у них взяли.