– Как прикажете, господин полковник.
– Господа, сегодня переправиться на тот берег не успеем, придется ночевать у амбаров. Попробую организовать нам и нашим людям в честь такой легкой победы праздничный ужин.
Никогда без заявлений Пруффа не обходилось, не обошлось и сейчас. Даже сейчас этот полнокровный краснолицый человек в безвкусной шляпе не мог не брюзжать:
– Тащиться сюда столько времени ради одного выстрела было глупо. А лошади у меня уже устали, едва ли я к ночи успею в Эшбахт, не то что до амбаров.
– Как доедете, так и доедете, теперь торопиться нужды нет, – отвечал ему Волков тоном добрым, чтобы не злить капитана.
– Вам-то конечно, но мне и моим людям, хоть мы и не лошади, тоже нужен отдых.
– Будет вам отдых, капитан, будет, – обещал кавалер.
Но Пруфф не успокаивался:
– Просил я у вас сменную шестерку меринов для полукартауны, одна шестерка полдня только может хорошо ее тянуть, а потом уже хрипят да жилы себе рвут. Я еще с дела у оврага просил у вас дополнительную упряжку, да воз, как говорится, и ныне там. Еще тогда вам говорил, что дороги в земле вашей тяжелы, что кони…
– Как доберетесь до лагеря, так обязательно купим, – пообещал Волков, не давая ему закончить, и, чтобы больше не слушать артиллериста, сел на коня. – Обещаю вам.
Глава 28
Любое простое дело, если оно касается полутора тысяч человек, сразу перестает быть простым. Казалось бы, что проще, чем выпечь хлеб? Но если хлеба нужно почти семьсот кругов, то где на него взять муки – тут тремя пригоршнями не отделаешься; да и кто столько теста вымесит, где на выпечку взять дров, в какой огромной печи их запечь?
Муку пришлось дать из своих запасов. То была мука пшеничная, тонкого помола, барская мука. Мария с девками столько хлебов до вечера не вымесили бы – пришлось за кашеварами на тот берег посылать. Те везли с собой котлы, хлебопечки, топоры для разделки мяса и все-все что нужно. А на своем берегу срочно пришлось, за деньги, конечно, просить своих мужиков, чтобы собрали побольше дров. А съедают полторы тысячи человек помимо хлеба не меньше четырех коров и четырех свиней в день. Но и от этого людям голодно, поэтому к ужину солдатам была привезена еще телега с шестью мешками чечевицы, четырьмя мешками гороха, тремя мешками лука и корзиной чеснока. Но день-то был непростой, вроде как победа случилась, хоть и легкая, а солдат в победный день желает кружечку пива выпить или даже две; а если ему дать, то он и четыре выпьет. Поэтому на тот берег был отправлен особый гонец. Там он купил девять больших, двадцативедерных, бочек самого крепкого пива.
Все это было хлопотно, все это было дорого. Можно, конечно, сказать солдатам: «Ждите утра, утром переправитесь в лагерь и поедите». И ничего, доели бы, что оставалось в солдатских котомках, купили бы что-нибудь сами – в общем, не умерли бы. Но Волков хотел, чтобы каждый его солдат знал, что командир о нем заботится, что он их ценит, что они для него не скот говорящий. Тогда солдат еще и уважать тебя будет, и при деле тверже стоять. Даже если вдруг дрогнет и побежит, то остановится при твоем окрике, а не сшибет тебя локтем с дороги. В общем, ни траты, ни хлопоты эти кавалер лишними не считал. И когда к вечеру Брюнхвальд привел людей к пристани, там уже кипело в котлах жирное варево из чечевицы и гороха с луком и чесноком и с хорошими кусками мяса. А кашевары уже выбивали днища у бочек с пивом, вовсю пробуя его.
Волков неимоверно устал за этот день, но вместо того чтобы помыться, поесть и лечь спать под одну перину с красавицей Бригитт, он, запретив домочадцам входить в залу, велел звать Ёгана, а сам стащил сверху свой неподъемный сундук и отпер его. Пока мальчишка искал Ёгана, кавалер стал считать свое золото, раскладывая его на кучки. Тут было золото, что занял он у менял Малена, – тысяча монет. Тут было золото, что он должен был купцам Фринланда за расписки, – двести шесть монет. И пятьсот шестьдесят семь монет – прибыль с тех денег, что привез ему Наум Коэн за поход на мужиков. Хорошая прибыль, чего уж душой кривить; именно эти деньги Волкова сейчас и выручали: те, что он привез из Хоккенхайма, почти уже закончились. Он что-то обдумывал, перекладывал монеты из кучки в кучку, снова задумывался… Когда пришел Ёган, Волков уже все золото посчитал и распределил по мешочкам.
– Садись, – предложил управляющему кавалер.
– Чего, господин, звали? – усаживаясь рядом с ним, спросил Ёган.
– Как дела у тебя?
– Да хорошо идут дела-то: дожди были хорошие, землица сырая, отпахались мы с мужиками, посеялись вовремя. Время угадали. Думаю, с рожью все будет в порядке, а с ячменем – так и подавно. И овес для лошадок поспеет. Со скотом вашим… так тоже хорошо. Приплод у скота отличный. У вас в конюшне шесть жеребят, и у коровок порядок. А чего приплоду плохим быть, если скотину-то кормим не хуже, чем какой господин своего мужика кормит. Так что дела-то, слава богу, идут, жаловаться грех.
– Да я не о том, не про хозяйство, я про то, как у тебя дела?
– А… У меня-то? – Ёгана, кажется, об этом редко кто спрашивал. – Ну, детей я от брата сюда перевез. Дом достроил, все в нем есть.
– Про это ты мне говорил.
– А вот баба моя из монастыря уезжать отказывается. Хворая она у меня, руками мается. Пальцы вот такие, – Ёган показал, какие у жены его устрашающе толстые пальцы, – да все кривые, узловатые, сама ничего делать не может, только молится. Говорит: зачем я вам, только в обузу стану. Так что дом у меня на старшей дочери, а ей уже шестнадцать. Уже сваты приходили. – Тут он добавляет важно: – Из купцов. Не поди кто с улицы. Так что уйдет дочка, а на кого мне дом оставить, остальные-то трое малые у меня. Может, я вот тут думаю, жену завести?
– Заведи. – Волков кинул ему золотой.
– А это за что? – удивился управляющий, поймав монету.
– Дочке на приданое.
– На приданое… – Ёган покрутил золотой в пальцах, удивляясь еще сильнее. – А позвали-то вы меня зачем?
– Поможешь мне закопать, – сказал кавалер, похлопав по самому большому мешку.
Из мешка послышался звон монет.
– Я? – удивился Ёган.
– Ты. Не Сыча же мне для этого звать.
– О, – управляющий сделал лицо строгим, – для такого дела Сыча я бы звать поостерегся.
– Вот поэтому я тебя звал, а не его. Как и говорил раньше. На улице стемнело?
– Стемнело.
– Иди оседлай двух коней, лопату найди.
– О Господи! И много тут?
– Много. Если не вернусь, посчитаешь, будешь жене моей и Бригитт выдавать понемногу. Банкиры попытаются долг взыскать, так помни, что я говорил, не отдавай ни одной монеты, молчи о золоте. Они попытаются от поместья куски отодрать, но, я думаю, герцог и граф за жену мою вступятся, как-никак родственница. А вот Бригитт тебе придется помогать, у нее таких знатных родичей нет. Элеонора Августа ее из дома сразу выгонит. Если замуж ее никто не возьмет сразу, так дом ей купишь или построишь, чтобы ей с ребенком маяться не пришлось. Сестру мою тоже не забывай. Хотя она теперь, благодаря замужеству дочери, с голоду не умрет. И себе тоже можешь взять, но бери по-божески и только при большой нужде.
Ёган молчал, смотрел на кавалера разинув рот.
– Ну, чего молчишь? – спросил у него Волков.
– Ох, думаю… А может, вы все-таки кого другого для дела такого найдете? Деньжищи-то вон какие. Где мне, мужику, с ними управиться? Там все считать да думать надо, а я и считаю-то плохо.
Волков на пару мгновений задумался.
– Управиться тебе с ними помогут Бригитт и племянник мой, Бруно. Они оба хваткие, но ты все равно им денег много сразу не давай.
– Ох, хоть бы вы вернулись. – Ёган почесал голову.
Не шибко, конечно, умен управляющий, но другого человека, которому можно доверить все свои деньги, у Волкова не было. Бруно еще молод, его обмануть могут. Бригитт… А эта вполне способна забрать все деньги и уехать, оставив Элеонору Августу с ребенком без гроша. Уж больно умна и самолюбива рыжая красавица, своенравна да еще этой бабьей злой подлостью полна. За счастье свое бабье или счастье своих детей по головам пойдет, не постесняется. С ней держи ухо востро. Ёган… И он, конечно, может своровать золото, если его бес попутает, но все-таки он самый честный из тех, кто остается. И ничего, что умом не вышел.
– Ну, чего ты сидишь, башку чешешь, иди лопату найди и коней седлай.
Выехали в ночь уже. Темень, а у постоялого двора, где горит над входом лампа, люди, много людей. Смех женский, пьяные крики.
– И что, – удивился кавалер, – тут всегда так людно?
– Всегда, бывает еще больше. Это те, кому места в кабаке не хватило, – ответил Ёган. – Там за места даже драки бывают. Кабатчик хорошую деньгу зашибает, народу-то к нам много стало ездить, ой как много.
– Много? – опять удивился кавалер. – Откуда?
– Конечно, много, – приступил к объяснениям управляющий, – одних поставщиков для вашего архитектора сколько да поденщиков, что на него работают. Вы ж все строите, строите. Теперь еще к святому нашему в часовенку, мощам поклониться, людишки зачастили. Семьями едут, семьями. Целыми возами из Малена и окрестных сел едут. Говорят, даже из Вильбурга приезжали, но я таких не видал. В трактире завсегда мест не хватает, так мужики ваши им ночлег сдают – тоже наживаются. А чего же…
– И что, богомольцы да купчишки в кабаке дерутся да с девками по ночам хохочут? – не верил кавалер.
– Нет, – сразу отвечал Ёган, – дерутся да буянят дуроломы, солдаты ваши, вы же воюете без конца, вот они и при серебре. Гуляют. Чего же не гулять, жизнь-то веселая.
«Да, у солдата жизнь веселая. В основном беспросветно тяжелая, но бывает и веселая, жаль, что у многих еще и короткая».
Они доехали до высокого холма за кузней, на северном выезде из Эшбахта, осмотрелись, нет ли кого, и, убедившись в безлюдности, прямо на холме закопали в глину тяжелый мешок с золотом. И поехали домой.
– Что молчишь? – спросил у Ёгана Волков.