Волков только улыбался. Годы шли, а в солдатах ничего не менялось. Всё так же солдаты не хотели тренироваться, всё так же злились на офицеров, что думали их учить. А потом, с кровью на зубах, с удивлением спрашивали: отчего же их горцы проклятые всегда бьют, отчего же ландскнехты их всегда одолевают. Да потому что вам, дуракам, лень учиться было. Потому что слаженность горцев — это годы, проведённые в строю, а ландскнехты так стойки и упорны, потому что стояли в строю плечом к плечу многими месяцами.
Он похлопал Роху по плечу, но ничего ему не сказал, а поехал к Карлу на холм.
Ехал, а сам думал о том, что всю свою жизнь, с самого молодого возраста, мечтал выбраться из солдат. Вылезти из осточертевших ему лагерей. Убраться подальше от солдатских палаток со вшивыми тюфяками, от этих чёрных огромных ротных котлов. От побудок под трубу, от холода, от сырости, от плохой еды, от сержантской ругани, от офицерского воровства.
А как выбрался, так оказалось, что самое спокойное место для него — солдатский лагерь. Не постель жены, не постель красавицы, не отличный стол и не куча слуг. Только солдатский лагерь даёт ему тёплое чувство спокойствия. А все честные люди — то офицеры или бывшие ландскнехты. Вовсе не богатые горожане или земельная знать, а именно нищее офицеры и увечные старые ландскнехты для него и были честными людьми.
Так он и въехал на холм к Брюнхвальду. Тот встал и поклонился:
— Завтра покажу вам их, — говорил он не без гордости.
Значит, за пару дней, что Волкова не было, кое-чему капитан солдат всё-таки научил.
— А что у вас на ужин, капитан? — спросил кавалер, тяжело слезая с коня.
— У офицеров или у солдат? — уточнил Брюнхвальд.
— У солдат.
— Горох, полковник.
— Горох? С толчёным салом и чесноком?
— Именно так, полковник.
— Отлично. То, что мне сейчас и нужно.
Капитан-лейтенант не стал спрашивать, почему полковник желает есть солдатскую еду. Горох, так горох.
— Прикажете подавать ужин?
— Приказываю, и пусть люди тоже идут ужинать, — отвечал кавалер.
Глава 18
Ночевал он в лагере, и ничего, что спал не на перинах с красавицей, а один на тюфяке, не снимая одежды и под офицерский храп; и ничего, что поутру ел серый хлеб с толчёным салом, а не мёд, колбасы и сыры; так было лучше, чем слушать жалобы и разбирать бабьи склоки. Поутру опять к нему прибежал мальчишка. На сей раз без письма, велено ему было на словах передать, что господин Сыч привёз какого-то мужика пленённого.
— Мужика? Ты его видел? — сразу стал собираться в дорогу кавалер.
— Нет, господин. Они его привезли вечером, а на ночь в амбар посадили, под замок.
Больше ничего Волков у него не спрашивал. Как ни хорошо ему было в полку, а дела есть дела. Кавалер быстро собрался и поехал в Лейдениц к пристаням.
Из лагеря ещё не выехали, а на просёлке их ждут люди. Идут к нему. Шли и ещё издали начали кланяться. Шестеро их было, у первого бумажки в руках:
— Господин Эшбахт, господин Эшбахт, — кричит упитанный господин, видно, он у них за старшего. — Дозвольте сказать.
Волков остановил коня. Он знал, о чём сии господа говорить желают, и уже приготовил им ответы. Купчишки подошли, снова кланялись.
— Господин Эшбахт, вот тут у нас векселя ваши и долговые расписки за вашим именем, — вежливо говорит упитанный и показывает ему бумаги, — вот за меринов расписка, от вашего лейтенанта получена, вот за три бочки солонины. Вот за двадцать два хомута…
— Эдак ты мне всю свою торговлю, купец, показать собираешься? Говори, что тебе нужно?
— Угу, — купец убирает бумаги, — просто мы волнуемся. Бумаги бумагами, а когда же серебро можно будет по ним получить?
— А что у тебя, купец, в бумагах про то написано? — спрашивает Волков.
— Писано во многих, что расплате быть после Пасхи. А в некоторых и вовсе время расплаты не указано.
— А разве Пасха уже была?
— Нет, — говорит купец, — но господа купцы волнуются, вдруг вы раньше на войну уйдёте… Не подумайте, что мы слову вашему и бумагам вашим не верим.
— Мы вам верим, — говорили купцы, — верим, но вы же на войну собираетесь, а на войне вас могут и убить, что же тогда с бумагами нам этими делать? Кто будет по долгам отвечать, жена ваша? Или кто?
— Так вам о том, господа купцы, надо было думать раньше, когда вы бумаги эти брали. Так нет, вы тогда соблазнялись на хорошую цену, что вам предлагали, и от жадности не думали ни о чём больше.
Купцы, ошарашенные, замолчали, даже депутат их молчал, разинув рот. И так они были смешны, что кавалер и люди его засмеялись. И Волков сказал:
— Ладно, ладно, заплачу вам перед отъездом на войну, серебро мне скоро подвезут.
— Ох, господин кавалер, слова ваши — прямо бальзам на истерзанные члены, — заговорил старший из купцов. — Успокоили вы нас, спасибо, спасибо. — Все как по команде купцы стали кланяться. — Вы уж простите нашу назойливость, но просто мы, да и другие купцы тоже, очень волнуемся.
— Волнение всегда присуще купеческому ремеслу, — многозначительно сказал кавалер и тронул шпорами коня.
Лейдениц тянулся вдоль пирсов и пристаней. Город тем и жил. Грузчики, торговцы, приказчики, хозяева лодок и барж, всякий иной люд, семьи с детьми и вещами. Толкотня, гомон, большие телеги и возы. У пристаней лодок и барж по веснам вдвое прибавилось. Суета, работа, крики. Все подходы к пристаням завалены товарами; бочки, тюки, мешки, шерсть, кожа в рулонах, мотки пеньковой верёвки, доски, смола горячая тут же.
Что-то уже приплыло, что-то будут грузить на баржи.
Он и молодые господа из выезда сели в лодку, а их коней умелые люди заводили на баржу. Лодочник и кормчий на барже взяли с него полталера. Полталера за плёвую работу. Полталера вчера, полталера сегодня. Серебра не напасёшься.
«Придётся всё-таки мне свои баржи завести».
А на его берегу у амбаров почти тихо. Хотя стоит какая-то баржа у пирсов, привезли что-то. И племянник Бруно Фольков со своим неизменным товарищем Михелем Цеберингом тут. Смотрят, как грузят лес из-под навеса. Увидали, как Волков вылез из лодки и ждёт пока коня переправят, прибежали кланяться:
— Гляйнрих у нас весь лес выкупил, — сразу сообщает Бруно. — По хорошей цене. Хочу вывезти всё быстро, пока дорога подсохла и дождей не было.
— А Гляйнрих, — Волков помнил этого человека, то был глава гильдии строителей из Малена, — деньги вперёд дал?
— Да, дядя, и доски, и брус, и тёс вперёд оплатил. И ещё хочет. Думаю, надо просить, чтобы господин Гевельдас нам встречу с лесоторговцем Плеттом в Лейденице организовал. Поговорить о новой партии леса.
— Сами без меня справитесь?
— Да, дядя, тут большой хитрости не будет, — говорит племянник. — Только о цене сговоримся.
Ветер с реки доносит неприятный запах. Волков морщиться, смотрит, что это воняет, юноша ловит его взгляд:
— Это наш родственник, просил сырой кожи на пробу привезти, вон баржа полна. Сейчас разгружать будем. Думаю, денег с него за разгрузку не брать.
— Да, не бери, родственник нам хороший достался, полезный. Уголь весь распродали?
— И двух десятков корзин не осталось, — сообщил Бруно, — все у Кёршнера на складах. Думаю, за неделю кузнецы и пекари разберут всё.
— И что же по углю у нас вышло?
— Дядя, — Бруно счастливо улыбается, — на круг чистой прибыли — сто двадцать семь талеров без малого, и то без тех корзин, что ещё не проданы.
«Ну что ж, неплохо, и ведь все довольны: и Гевельдас, что возил уголь, и Кёршнер, что хранил его на своих складах».
Он подумал о том, что три таких сделки в год позволят ему свести расходы с доходами. Ну почти.
— Раз уж вы договариваться будете о встрече с лесоторговцем, — заговорил кавалер, — то и торговца углём Фульмана позовите. Уголь летом, конечно, не так нужен, но и летняя цена на него другая. Может, ещё поторгуем углём с выгодой.
— Хорошо, дядя, — отвечал Бруно.
Максимилиан подвёл ему коня, он уже сел в седло, как тут заговорил Михель Цеберинг:
— Господин, Бруно забыл вас спросить.
— Ну?
— Купцы в Малене спрашивают, можно ли в ваших амбарах товары хранить, дороги-то хоть и плохие, но уже подсыхают, многие думают, сюда товары свои возить и с ваших пристаней грузиться.
— Да-да, дядя, — вспомнил Бруно, — о том многие спрашивали. Хотят знать цену на склады и цену на погрузки.
— Амбары до урожая всё равно пустые будут стоять, сдавайте их. Цену не ломите, узнайте в Малене цену на склады, такую же пока просите. Стоимость погрузки узнайте в Лейденице. Пусть купцы начинают сюда ездить.
Ему нужны были купцы из Малена и Вильбурга. Чем больше людей будет в нём заинтересовано, заинтересовано в его складах и пристанях, тем труднее графу будет интриговать против него. Да и на герцога купчишки влияние имеют.
«Надо будет узнать цену на баржи. Если все будут грузиться с моей пристани, так добро пожаловать и на мои баржи».
Уже по лоснящейся физиономии Сыча было ясно, что он собою горд. Волков ещё с коня не слез, а они с Ежом уже тащат к нему какого-то плюгавого мужичонку. А Фриц Ламме ещё издали кричит:
— Вот, экселенц, нашли мы его.
Точно, они молодцы. Кавалер сразу узнал в нём одноглазого монаха. И тот узнал Волкова, стоял, трясясь всем телом.
— Ну, — мрачно спрашивает кавалер, — и к какому же монашескому братству ты принадлежишь?
Мужичонка зыркнул на него единственным глазом и… заплакал.
— Да никакой он не монах, экселенц, — говорит Сыч, — это Ганс Фегерман, вор из Малена, пьяных гостей по кабакам обворовывал. С трактирщиками в доле работал.
— И игрочишка, — добавляет Еж, показывая Волову игральные кости, — кости у него с секретом.
Волков понял сразу, что этого Ганса Фегермана наняли, никакого отношения к разбойникам, что на него напали, этот тип не имеет.
— И сколько же тебе предложили?
Ганс Фегерман жалобно всхлипнул. А Волков тут же вспомнил, как из головы Георга фон Клаузевица торчал арбалетный болт и как звякнул меч о мостовую, что тот не удержал слабеющей рукой. От этого воспоминания тут же перекосило рыцаря от злости и, не милосердствуя, он с оттяга врезал хлыстом прямо по морде, по левой щеке ублюдка.