Зажиточные господа на такое предложение отвечали дружным согласием.
Глава 24
За быстрым шипением следует звонкий хлопок, а за стрелами быстрого оранжевого огня вылетают и разрастаются молочно-белые клубы дыма.
— Второй ряд, на линию стрельбы, — кричит молодой, совсем ещё молодой ротмистр. — Первый, заряжаться!
Стрелки первой линии кладут мушкеты на плечо, берут рогатины и, чуть толкаясь со стрелками второй линии, идут назад. Стрелки второй линии занимают их место. Неспеша ставят рогатины, кладут на них мушкеты и… ждут, дуют на фитили. Не стреляют. Команды не было, да и пока ветер хоть чуть не разгонит дым, не видно, куда стрелять. До мешков, набитых песком, сто шагов, не меньше — далеко, через этот плотный белый дым толком не прицелишься.
Ротмистр Вилли дожидается, пока ветерок отгонит и рассеет белое марево, и кричит:
— Пали!
Снова свист вырывающегося из дул огня, хлопки, снова белый дым. Волков, Брюнхвальд и Роха стоят чуть поодаль. Волкову дым не мешает, он даже со своего места видит, как пули нет-нет, да и попадают в мешки, мешки лопаются, песок из них вылетает фонтанами.
— Попадают, — замечает Брюнхвальд.
— Это если враг не будет стоять в строю, — говорит Роха, — а если будет плотный, как положено, строй, так будем рядами выкашивать.
— Третий ряд, на линию стрельбы, — кричит Вилли, — второй ряд, заряжаться.
Это хорошо они придумали стрелять рядами. Даже с небольшой площади солдаты, не мешая друг другу, могут вести постоянный прицельный огонь. Раньше стрелки выходили на позицию все вместе и палили все вместе, часто бестолково, не прицельно, мешали друг другу, потом так же все уходили за спины пехоты заряжаться.
А теперь вон как. Никому не понравится стоять или идти медленным приставным шагом под таким огнём. Особенно первым рядам. Идёшь, а в тебя словно гвозди вбивают. И ведь никакой доспех от новых этих мушкетов не защитит. Даже на ста шагах.
Волков глядит вдаль, он ещё не стар, ещё может разглядеть мешки с песком. Целых среди них почти не осталось. Почти все разорваны. «Сдулись», песок просыпался.
«Надо больше, больше мушкетов».
— Четвёртый ряд, на линию стрельбы, третий, заряжаться! — кричит Вилли.
И тут за спиной кавалер слышит знакомый голос:
— Фу, экселенц, насилу вас нашёл.
Офицеры поворачиваются. Конечно, это Фриц Ламме и его новый друг Ёж.
— Представляете, экселенц, эта морда на входе в лагерь меня к вам не пускала. Меня к вам не пускала!
— Какая ещё морда? — не понимает Волков.
— Да этот сержантишка из людей Рене, беззубый такой, корчит из себя офицера. Еле уговорил дурака, — продолжает Сыч.
— За то, что он тебя в лагерь пустил без разрешения дежурного офицера, — назидательно говорит Брюнхвальд, — он будет наказан.
— Да ладно вам свирепствовать, — говорит Сыч, а потом тут же понижает голос, обращаясь к кавалеру, — нашли мы, кому тот варнак из трактира писал письмо.
— Нашли? — с надеждой спрашивал Волков.
— Ага, почтмейстер, товарищ ваш, шибко помог. Сам он с сопляком-посыльным сидел, по книге адреса перебирал, пока тот не вспомнил.
— Ну, так кому письмо было и куда?
— Письмишко было в Вильбург, бабёнке одной, что живёт на улице Масленников, зовут её Элиза Веленбрант.
Тут Фриц Ламме замолчал. Волков молчал тоже, Сыч смотрел на него, а он смотрел, как мушкетёров на позиции огня меняют аркебузиры, как они строятся в линии, готовясь к стрельбе.
— Ну, экселенц, делать-то дальше что будем? — нетерпеливо спрашивает Сыч.
Волков ему не отвечает, он подзывает к себе Увальня. Тот уже совсем, кажется, выздоровел, теперь несёт службу как прежде:
— Александр!
— Да, полковник.
— Капитана Бертье ко мне. Я буду у главной палатки.
Пока Увалень искал Бертье, Волков, забыв про стрельбы — не до них, тут дело было поважнее, шёл к палатке и расспрашивал, как искали адрес. Сыч ему всё подробно рассказывал. Еж, который шёл сзади, хоть Сыч на это и злился, вставлял реплики. Уточнял.
Пока они дошли до палатки, туда уже пришёл Бертье. Волков его издали по его яркой одежде узнавал.
— Друг мой, помните то дело в овраге, когда вы убили капитана наёмников? — вспоминал кавалер, подойдя к нему.
— Да как же мне такое забыть, то был лучший день в моей жизни, — отвечал красавец, улыбаясь.
— А тот сержант из людей фон Финка, что был с вами в овраге, кажется, он служит теперь при вас.
— Эйнц Роммер, да, я после дела в овраге позвал его в свою роту, он согласился, с семьёй переехал к вам в земли, получил свой надел на солдатском поле. Поставил домишко у амбаров, недалеко от сыроварни Брюнхвальда.
— Кажется, он неплохой боец.
— Отличный боец, руки у него не слабее, чем у вас, насчёт меча или тесака, он, конечно, не так хорош, но что касается протазана или алебарды, так тут он мастер. Не приведи Бог такого встретить. Руки у него сильные, сам ловок. Ещё и суров, солдаты его уважают.
— Значит, хороший сержант и хороший боец.
— Да, полковник, — говорил капитан и тут же добавлял, — жаль только, что туп.
— Туп?
— Абсолютно, как дерево дуб. Я говорил ему: учись, болван, учись, научишься читать и писать — получишь чин старшего сержанта или даже прапорщика, а может потом и чином офицера кто жалует. Он обрадовался, пытался учить, но так грамоту и не осилил, бросил. Ни читать, ни считать толком не умеет.
— Так прикажите ему ко мне быть, и ещё пару людей покрепче и помоложе с ним отправьте.
Бертье с улыбочкой кивает на Сыча:
— Этот прохвост какое-то дело затевает?
Сыч тоже улыбается.
— Дело затеваю я, — серьёзно отвечает Волков.
— А может, для дела и я сгожусь? — предлагает себя Бертье.
— Нет, — всё так же серьёзно отвечает Волков, — для такого дела хватит и тупого сержанта с парой крепких солдат, а хороший капитан мне на должности командира роты нужен.
Бертье всё понял:
— Сейчас пришлю вам Роммера и пару проверенных молодых солдат с ним.
Когда он ушёл, Сыч сказал:
— Значит, ехать нам в Вильбург.
— Да, надо найди ту бабёнку. Как её там…?
— Элиза Веленбрант, — напомнил Фриц Ламме.
— Да. Нади её, а через неё того бриганта, что писал ей.
— А через него найти и главаря? — догадался Сыч.
— Да, а его уже ко мне нужно будет привезти. Живым. Хочу, чтобы он мне пальцем указал на того, кто его нанял. Ясно?
— Чего же тут неясного, — вступил в разговор Ёж. — Всё ясно, экселенц. Сделаем.
Волков уставился на него чуть растеряно. Кроме Сыча никто так его не называл. Это было необычно. А вот Сыч почему-то разозлился:
— Вот чего ты в разговор всякий раз норовишь залезть, дура ты лопоухая?
Ёж в растерянности раскрыл рот, а Волков засмеялся.
Но Сыч не смеялся, он был зол:
— «Экселенц», — передразнил он Ежа, — лезет ещё, болван, чего лезешь, без тебя, что ли, не решат люди? — он снова кривляет Ежа. — «Всё ясно, экселенц, всё сделаем». Сделает он, полено ушастое. Стой молча, когда люди разговаривают, не лезь. Балда.
Ёж, насупившись, молчал, Волков всё ещё посмеивался, когда Сыч, чуть остыв, заговорил:
— Сержант этот, Роммер, с солдатами, мне вроде как в помощь будут?
— Тебе в помощь, — кавалер кивает.
— Сержанта мне в подчинение? — Сыч задумывается. — Это я, значит, чином выше сержанта буду?
— Прапорщик, как минимум, — смеётся Волков.
— Как Максимилиан? — восклицает Фриц Ламме.
— Да. Как Максимилиан.
— А… Теперь-то он нос предо мной задирать не будет, — Сыч откровенно доволен. И тут же становиться снова серьёзным. — А сержант с людьми — это хорошо. Помощь в деле таком не помешает, — он задумывается, — коней для них на конюшне вашей взять?
— Да, скажешь госпоже Ланге, что я велел.
— Я мальчишку-рассыльного ещё с собой возьму, чтобы опознал бриганта. Чтобы тот не отвертелся, когда прижмём.
— Мысль верная. Бери.
— Деньги, экселенц.
Обычно Сыч делал мину, когда просил деньги, корчил жалостливую морду или улыбался заискивающе, а тут нет, серьёзен, как никогда.
Волков достаёт из кошеля золотой, вкладывает его в крепкую руку Сыча:
— Привези мне бородатого, Фриц Ламме, живым привези.
Фриц обычно болтлив, за деньгу пообещает всё, что угодно, а тут молчит, золотой в руке зажал и только кивает в ответ.
После обеда он с Гренером-старшим и Брюнхвальдом хотел посмотреть кавалеристов. Посмотреть сбруи, потники, как кованы к лету. Брюнхвальд жаловался, что кавалеристы просят больше овса, чем следует. А Гренер говорил, что лошади у кавалеристов весьма крупны, вот и нужно им еды больше.
Но когда обед кончался, к нему пришёл солдат, встал невдалеке, не решаясь прерывать делами обед командира и ожидая, что поклонник обратит на него внимание.
— Ну, что там у тебя? — спросил его кавалер, отставляя тарелку с костями от жареной с чесноком курицы.
— Сержант говорит, что к вам пришли, но пускать не решается.
— Кто пришёл?
— Купчишка.
— В шею его, — лаконичен Волков.
— Так мы и хотели, но купчишка орёт, что он ваш. Что ему очень до вас надо.
— Очень?
— Очень, — кивает солдат, — морда у него в кровь бита.
— Морда в кровь? Имя как его?
— Кажись… — солдат вспоминает, — Гельмандис, что ли?
— Может Гевельдас? — предполагает кавалер.
— Да, точно, господин! Так он и назвался.
— Пусть проходит, — распоряжается Волков.
Да, морда у купца была бита. И били, кажется, от души, крепко били. Нос распух, был сломан, вся одежда спереди в бурых потёках, рукава, как вытирался, тоже. Шапки нет, на лбу ещё огромная красная шишка, назавтра будет багровой или синей, левая скула отекла, рассечена. Нет, его били не кулаками. Палками били.
— Господин, — причитал купец, — господин, что мне делать, что делать?
Волков поморщился, встал из-за стола:
— Господа, идите к кавалеристам, я скоро буду.
Брюнхвальд и Гренер обещали после обеда сразу идти в эскадрон.