— Каким ещё сеньорам? — вырвалось у многоумного Алесандро Ренальди.
Он схватил полотенце с колен и стал вытирать жирные пальцы свои и при этом смотрел на генерала, как на сумасшедшего. И было в его вопросе столько удивления, а во взгляде столько праведного возмущения, что Волков едва сдержался, чтобы не рассмеяться.
Банкир видел, что его обогащению, что большому его кушу угрожает что-то, сеньоры какие-то, и оттого не смог даже сдержать чувств своих, которые обычно банкиры скрывать умеют, как никто другой.
Чтобы не засмеяться, кавалеру пришлось сделать большой глоток вина и стараться не смотреть в сторону возмущённо-удивлённого Алесандро Ренальди. И лишь взяв себя в руки, он важно произнёс:
— А сеньоров у меня два, один мирской мой сеньор, коему я приносил оммаж перед всем его рыцарством, то князь Карл Оттон Четвёртый, герцог и курфюрст Ребенрее, а второй мой сеньор — то сеньор по вере, то наш любезный князь божий, Его Высокопреосвященство архиепископ, курфюрст Ланна и Фринланда, — Волков поднял палец вверх, показывая, кто его второй сеньор.
Все банкиры молчали, переглядываясь друг с другом, есть да пить перестали, и лишь Фабио Кальяри, старейший и мудрейший среди них, произнёс негромко:
— Сие, мудро. Мудро.
Глава 32
Потом купцы молчали, пока самый молодой из них не взял на себя смелость:
— Верность своему благодетелю и сеньору — вещь очень важная, но не хотели бы вы, генерал, и о себе немного подумать?
— Всё время о себе думаю, — отвечал Волков, — а вы про что, друг мой, говорите?
— Про то, что, может, вы не будете отдавать всё серебро вашим сеньорам? Может, продадите его за хорошую цену? Вам после трудов ваших ведь не помешает некоторое вознаграждение, — вкрадчиво и без спешки предлагал Энрике Кальяри.
— Не помешает, не помешает, — соглашался кавалер, — а что же вы, друг мой, знаете таких людей, что купят серебро? Думал я, что серебро покупают те, у кого есть свои чеканные дворы. Люди с титулами. Или какие-то серебряных дел мастера.
— Можем и мы купить, — не выдержал Алесандро Ренальди.
— Вы? — Волков немного удивился. — Вот уж не думал. А почём же вы готовы купить, сеньор Алесандро?
— Ну, не знаю даже, — начал прикидывать банкир, он даже на небо поглядел, словно там были цифры для подсказки, и опустив глаза, закинул первый крючок: — пятнадцать золотых гульденов.
«Пятнадцать золотых гульденов? Прекрасно звучит. Послушаешь его и подумаешь, что гульдены бывают ещё и медные, — Волков едва не усмехнулся. — Да, а эти волки позубастее тех, что ко мне из Рункеля приходили, те начинали с восемнадцати крон, при том что крона ещё и тяжелее гульдена».
— Пятнадцать гульденов? — Волков откинулся на спинку стула, стал вытирать руки полотенцем.
Банкиры ждали его ответа, и опять Пьетро Ренальди не выдерживает:
— Что, мало вам, генерал? Давайте дадим вам шестнадцать.
— Шестнадцать? — Волков смотрит на него выразительно и отвечает: — Купцы из города Рункеля — я вам рассказывал, что его разграбили ландскнехты, — так вот, они пришли ко мне и предложили двадцать четыре с половиной кроны за пуд.
— Двадцать четыре с половиной кроны? — переспросил Фабио Кальяри.
— Именно так, — подтвердил кавалер.
Купцы стали откладывать вилки и ножи, тоже начали вытирать руки, Энрике Кальяри склонился к деду, стал ему что-то шептать на ухо. А Пьетро Ренальди в упор смотрел на Волкова уже как на противника.
К старому банкиру подошёл слуга, стал ему на ухо что-то говорить, наверное, спрашивать про следующую перемену блюд, а тот раздражённо махнул ему рукой, мол, убирайся.
«Кажется, наелись банкиры».
А Волков, как ни в чём не бывало, поглядывал на банкиров, из последних сил догрызая крыло вкуснейшего вальдшнепа.
А старый банкир, выслушав молодого и покивав головой, произнёс:
— Мы готовы вам дать двадцать пять гульденов за пуд. Но если вы продадите нам не менее ста пудов.
— А двадцать четыре с половиной кроны — это в гульденах…, — Волков стал делать вид, что считает, хотя давно уже подсчитал.
— Хорошо, мы дадим вам двадцать шесть! — выпалил Пьетро Ренальди. — Но вы нам отдадите сто пудов.
— Двадцать четыре с половиной кроны — это почти двадцать семь гульденов, — наконец «подсчитал» кавалер. — На ста пудах — это сто золотых монет.
— Двадцать семь? — Фабио Кальяри скривился.
И тут Волков отбросил всякое притворство и заговорил как надобно, так что банкиры сразу поняли, с кем имели дело:
— Пуд серебра — это почти две тысячи талеров земли Ребенрее, две тысячи талеров Ребенрее — пятьдесят шесть гульденов у любого менялы.
— Монеты и металл — разные вещи, — начал было говорить господин Леманн.
Но Волков только поморщился:
— Не делайте из меня дурака, господин Леманн. Ваше влияние и ваши связи с княжескими дворами позволяют вам пользоваться их монетными дворами. Все князья в округе, все до единого, — ваши должники. Вряд ли вам откажет, к примеру, брат Илларион, когда вы попросите его перечеканить это серебро в талеры Ланна. А за то вы просто спишете долгов Его Преосвященству тысяч на пятьдесят, и всё. Ваша прибыль очевидна и огромна. Ну, это я так думаю.
— Не так уж и огромна в описываемом вами случае, — заметил господин Леманн.
Но Волков лишь улыбнулся ему в ответ: он знал, что прав, он догадывался, что их прибыль будет в два раза выше их затрат, так что можно было не отступать.
— Что ж, — наконец произнёс Фабио Кальяри, — думаю, что мы сможем дать двадцать семь гульденов за пуд вашего серебра, — он повернулся к Алесандро Ренальди. — Алесандро, ты не будешь возражать против такой цены?
Старший представитель фамилии Ренальди только горестно развёл руками: ну, если господин генерал хочет лишить наших детей хлеба, пусть забирает наши двадцать семь золотых за каждый пуд своего серебра.
И тут господа банкиры получили ещё один удар от генерала: вместо того, чтобы с радостью согласиться на их предложение, Волков произнёс:
— Ваше предложение весьма щедро, господа, но в делах денежных я предпочитаю не торопиться. Прошу у вас времени на размышление.
Банкиры снова переглянулись, и Энрике Ренальди спросил:
— И сколько же времени вам, господин генерал, потребуется на размышление?
— О том я вам сообщу, господа, — отвечал Волков, вставая из-за стола.
Банкиры для того его и пригласили, потому и торопились с приглашением, что хотели выторговать у него серебро, пока другие желающие не сыскались. Это было ясно, а значит, ему нужно было ждать. Значит, объявятся и другие желающие. Вот только времени ждать у него не было. Как тут ждать покупателя, когда у твоих земель сильный враг собирает людей?
Молочники и булочники, что на рассвете обходят своих заказчиков, разнося товар, были тому удивлены, что на улице Форели, прямо за монастырём Святых Вод Йордана, собралось много всяких военных людей. А ведь солнце ещё не взошло.
Видно, слухи разнеслись по городу, что славный кавалер собирается набирать себе выезд. Оттого ещё до рассвета к его воротам стали собираться молодые люди на конях и при железе.
С некоторыми были боевые слуги-послуживцы. И почти со всеми пришли их отцы.
Агнес разбудила кавалера со словами:
— Господин, люди собрались, всю улицу забили, вас ждут.
— Люди?
— Те, которых вы обещали смотреть себе в свиту.
— Не в свиту, а в выезд, — уточнил кавалер, вставая с постели.
Он на удивление хорошо себя чувствовал, несмотря на излишества на званом ужине. Он посмотрел на девушку.
— Что вы? — спросила она и уже готова была выполнять всякое его пожелание.
— Не болит ничего, — сказал он. — Удивительно сие, но когда ты рядом, так все хвори мои отходят.
— Пойду распоряжусь завтрак накрывать, — сказала она, довольная тем, что господин это понимает. Девушка даже нос вздёрнула от гордости.
— Вели накрыть стол во дворе, буду завтракать и смотреть людей.
А у ворот вышел шум, видно, не поделили очередь. Чтобы впредь прекратить всякую брань и свару у своих ворот, Волков вышел на улицу сам. И вовремя. Пылкие молодые люди уже стали хвататься за оружие.
— В чём дело?! — крикнул генерал. — Что за склоки у моего дома?
Люди сразу замолчали, стали ему кланяться. Зеваки, что пришли поглазеть на скопление молодых военных, тоже.
— Дозвольте сказать, господин, — вежливо и с поклоном начал один молодой человек лет семнадцати, что был одет весьма небогато. Из доспехов на нём была лишь стёганка и старенькая кираса. И меч у него был, видно, дедовский, с простой незатейливой гардой, как и у меча Волкова.
— Говорите, — разрешил генерал.
— Я Юрген Кропп фон Эльбен, пришёл сюда два часа как, был у ваших ворот первый, а этот… господин… хочет пройти вперед меня.
Господин был вооружён отменно, отличный доспех на три четверти, самых последних мыслей лучших оружейников. И этот господин тут же нашёлся, что сказать.
— Я Фердинанд Гебельман, мой род старше рода Кроппов, мы и на городских шествиях идём впереди Кроппов, и на городских пирах сидим выше. Посему я и просил его пустить меня вперёд.
Волков взглянул на него довольно холодно и вспомнил, что пировал как-то с отцом Фердинанда Гебельмана как-то раз, после того как вернулся из Фёренбурга. Но теперь это не играло никакой роли.
— Я знаю вашего батюшку, — сказал генерал, и от этих слов молодой Гебельман приосанился, стал на соперника орлом поглядывать, но кавалер продолжал, — батюшку вашего знаю, а вас нет. На пирах сижу я не часто, а шествую ещё того реже, и посему людей я ценю не за титулы и знатность фамилии, а за крепость духа и остроту ума. И, значит, все, кто пришёл раньше вас, пойдут раньше вас. Сержант!
— Я здесь, господин генерал, — сразу откликнулся сержант Вермер.
— Проследи, чтобы всё было тихо и никаких распрей не было, а не то эти пылкие воины ещё устроят поединок у ворот моего дома.