— А что же, — удивлялся мастер, разглядывая мятый и битый доспех, — прошлая ваша война была прогулкой?
Он ждал этого, никто в подлунном мире так не осведомлён, как церковники и банкиры. Не мог, нет, не мог казначей Его Высочества курфюрста Ланна не узнать тотчас о том, что кавалер вчера ужинал со всеми банкирами дома Ренальди и Кальяри. Конечно, монах об ужине прознал, но то, о чём там велась беседа, казначей мог и не знать.
И теперь он пришёл к Волкову в гости сам. Добрый брат Илларион, когда надобность имелась, совсем не спесив был и не заносчив, и шёл туда, куда надо. Особенно когда речь могла идти о больших деньгах. Сидел и ждал его на краешке скамьи, попивая сильно разбавленное вино и беседуя с Агнес. Крест деревянный на верёвке, сандалии простые, сутанка штопанная, сам чист, брит и светел, взглянешь на него и не подумаешь, что перед тобой прелат Святой Матери Церкви, викарий, да ещё и человек, через руки которого проходят за год миллионы серебряных монет.
Он улыбался кавалеру, снова обнял его:
— С доброй вестью я к вам, — сразу сообщил монах, как только отпустил из объятий Волкова. — Утром сегодня был я у Его Высокопреосвященства и сказал, что вы привезли нам приз для монетного нашего двора, архиепископ был очень рад, ваш дар нам очень поможет.
— Прекрасно, — сказал Волков, усаживаясь за стол. — Отобедаете со мной, святой отец?
Кавалер думал, что монах откажется, но тот не отказался, видно, у него были ещё вопросы.
— Отобедаю, отобедаю, — соглашался брат Илларион, усаживаясь рядом.
Ута и Зельда стали быстро расставлять посуду на стол, графины для вина, блюдо с хлебом, покрытое чистой тряпицей. А монах на всё это смотрел немного отстранённо и вёл беседу:
— Видел у вас тут поутру столпотворение, всё люди военные были.
— Да, почтенные отцы приводили своих сыновей в учение мне, я отобрал семерых.
— Вы теперь в городе в большом почёте. Люди сетуют, что не устроили вы шествия, говорят о пирах, что в вашу честь надо затеять.
— Людям хорошо, но мне пока не до пиров, — кавалер оторвался от беседы, увидав Агнес, — дорогая моя, что там у нас на обед?
— Каплун, господин, — отвечала девушка. — Велела его в вине тушить. Пирог с печёнкой, сливы варёные в сахаре.
— Прекрасно, — Волков снова повернулся к монаху, — а когда же мне ждать решения дела, когда архиепископ даст мне помощника?
— Так на аудиенции всё с ним сами и решите, он будет рад вас видеть через недельку, — отвечал аббат.
— Через недельку? — Волков уставился на монаха.
— Ну или дней через десять…, — брат Илларион стал объяснять кавалеру ситуацию, — сейчас сеньору нездоровится, хворь по весне его мучает особенно сильно, сейчас ему лучше, и он надеется встретиться с вами чуть позже.
Волкова всё это не устраивало:
«Чёртовы попы, всегда хитры. Видно, серебро хочет сейчас получить, а аудиенцию с архиепископом через неделю устроить».
А монах смирено смотрел, как Зельда ставит на стол красивый котёл с тушёным петухом.
— Вы уж простите, брат Илларион, — вдруг заговорил Волков твёрдо, ему было не до петуха, — но пока я не узнаю, что брат Николас рукоположен в сан епископа, и что у него при себе есть эдикт на маленскую кафедру с подписью и печатью архиепископа, серебро, что я вам обещал в дар, придётся мне придержать.
И тут лицо монаха переменилось, такая перспектива его удивила:
— Что значит придержать?
«А, ты моё серебро уже за своё считал? Уж, наверное, и перечеканил его в мыслях?»
— А то и значит, святой отец, — спокойно продолжал генерал, — что горцы собирают войско, а ещё и нанимают людишек в соседних кантонах. И мне с ними воевать уже через месяц, — кавалер наклонился к монаху, чтобы тот лучше прочувствовал ситуацию. — Мне одному придётся воевать с целой страной. Понимаете, святой отец? Мне нужен или союзник, или серебро для найма новых людей. И по-другому не будет.
— Ах вот как? — удивлялся опять такому обороту монах.
— Именно так, — продолжал генерал всё так же твёрдо, — и ждать неделю или десять дней, пока архиепископ поправит здоровье, я не могу. Через неделю меня тут уже не будет.
Брат Илларион, не отрываясь, смотрел на Волкова. И во взгляде этого смиренного и тихого человека читалось его железное нутро, что он искусно прятал в себе: «высоко же ты, сын мой, взлетел на крыльях своего самомнения, не убиться бы?»
А генерал взгляда не отводил, и во взгляде его читалось: «Да хоть и так, хоть и взлетел, а что мне, славному генералу, победителю хамов и еретиков, сделается?»
Агнес, которая как раз была рядом, видя взгляды двух этих влиятельных и сильных мужчин и чувствуя смыслы этих взглядов, притихла. А за хозяйкой и Ута с Зельдой замерли, дышать перестали. Даже беспечный обычно Фейлинг, и тот замер на другом конце стола.
И монах, поняв, что генерал в желаниях своих твёрд и отступать не думает, потупил взор и сказал смиренно:
— Что ж, просьба ваша вполне справедлива. Подумаю, как её донести до нашего сеньора.
— Я был бы вам признателен, дорогой друг, — так же с лаской отвечал кавалер.
Тут брат Илларион обратил взор на Агнес:
— А вы, умница и красавица, отчего ещё я не слыхал о вашей помолвке? Дядюшка ещё не нашёл подходящую для вас партию?
Тут Волков немного растерялся, не знал, что ответить на такой вопрос, но Агнес всегда знала, что сказать.
— Я просила дядю с этим повременить, — отвечала девушка.
— Душа моя, чего же вам тянуть? — удивился монах. — Вы уже в тех летах, когда можно и по заповеди божьей искать себе спутника в мирском пути. Вы бываете в лучших домах города, неужели никто из молодых людей вам не приглянулся?
— Ещё не решила я, какой путь выбрать, — отвечала Агнес. — Может, составить кому-то партию, а может, идти в невесты Христовы.
— Ах вот даже как? — удивился монах. — А есть ли у вас духовник?
«Уж не вы ли, святой отец, мылитесь в духовники моей „племянницы?“»
— Есть, святой отец, есть, — сказала Агнес, но имени священника называть не стала, хотя могла рассказать этому монаху, что своему духовному отцу она продаёт зелья для привлечения.
А брат Илларион про её духовника больше ничего спрашивать не стал, не для того он пришёл, он завёл речь про другое:
— А вас, друг мой, наверное, тоже горожане приглашают на обеды?
«Зачем же спрашивать, святой отец, о том, о чём вы и так знаете? Уж спросили бы сразу о том, что вы не знаете».
— Да, вот только вчера банкиры приглашали на ужин.
— Ренальди и Кальяри?
— Они, они.
— О, эти никогда не пригласят просто так, — заметил святой отец.
«Что они, что вы… Вы все никогда и ничего не делаете просто так».
— Да, ужин был деловой, они сделали мне предложение.
— Предложение, конечно, секретное?
— Да, секретное, но от вас, друг мой, у меня секретов нет, — простодушно произнёс Волков. — Они хотят купить у меня серебро.
— То серебро, что вы хотите передать в дар церкви?
«В дар церкви? Да вы его уже в мыслях перечеканили в казну курфюрста Ланна».
— Нет, помимо двадцати пудов, что я хочу передать вам, у меня есть ещё серебро.
— Еще серебро? — удивился монах. — Сколько же его у вас, друг мой?
— Сто пудов, — отвечал кавалер, — или около того. До верности не знаю, взвешивал дурно.
Лицо брата Иллариона вытянулось, как он ни умел владеть собой, как ни скрывал себя за маской спокойствия и благообразия, тут маска не удержалась на его лице.
— Сто пудов? Это… Это большие деньги… — и, уже не пытаясь быть спокойным, он спросил, — а сколько же вам предложили эти мошенники?
— Доторговались до тридцати гульденов за пуд.
Казначей Его Высокопреосвященства считал в уме, наверное, лучше, чем Волков, он сразу всё подсчитал:
— За двести тысяч талеров Ланна они предложили вам всего три тысячи гульденов! Так они предлагают вам меньше половины стоимости вашего серебра!
— Да, кажется так.
— Истинные мошенники. Надеюсь, вы не дали им письменного согласия? — волновался монах.
— Я обещал им подумать.
— Это мудро. Вот что я вам предложу, друг мой, я предложу вам за сто пудов вашего серебра сто десять тысяч талеров Ланна и Фринланда.
— Сто десять тысяч? — Волков прикинул: да, это предложение было заметно весомее того, что предлагали банкиры. На тридцать тысяч серебряных монет больше.
— Только, — монах чуть поморщился, — я смогу расплатиться с вами не сразу. Я буду отдавать вам по двадцать тысяч монет в месяц.
«Ах, какой вы умный, святой отец, возьмёте у меня сто пудов серебра, и из него, на своём же монетном дворе, отчеканите своих же монет двести тысяч штук, и из этих монеток, потихоньку, будете отдавать мне долг в сто десять тысяч полгода. А может, и вовсе их зажмёте при надобности, или если я погибну на войне. А ещё банкиров называли мошенниками».
— Долго, мне деньги сейчас нужны, говорю же вам, у меня война большая предвидится, — отвечал Волков.
— Хорошо, сорок тысяч я вам за неделю соберу, если вы мне те двадцать пудов, что обещали, немедля передадите, — предлагал монах. Волков видел, что он готов был идти на уступки, казначей никак не хотел упускать эти сто пудов серебра.
— О двадцати пудах мы уже всё оговорили, пока не будет у меня нового епископа, про двадцать пудов забудьте.
Гримаса недовольства появилась на лице брата Иллариона, да Волкову было на то плевать. Ему нужен был новый епископ, и если аббат монастыря Святых Вод Йордана хотел получить хотя бы двадцать пудов серебра, он должен был сделать всё, чтобы Волков поехал в Эшбахт с новым епископом.
Брат Илларион встал:
— Пойду к Его Высокопреосвященству. Говорить буду о вашем деле.
— О нашем деле, — поправил его генерал.
— Да, о нашем деле, — сказал монах, поклонился Волкову, затем поклонился Агнес и ушёл.
— И к еде даже не притронулся, — заметила девушка.
— Не до того ему, — отвечал кавалер, погружаясь в думы.
Да, кажется, монахов он уломает, будет ему новый епископ, но отдавать сто пудов серебра за обещание курфюрста, пусть даже письменное, кавалеру не очень-то хотелось. Монет из серебра начеканит, потратит на свои нужды и скажет: извини, сын мой, сейчас денег нет, зайди попозже. Попробуй потом взыщи с князя обещанное.