— Рад вас видеть, друг мой, — сразу начал разговор генерал.
От слова «друг» Вальдсдорф поморщился, даже озираться стал. Не очень-то ему хотелось прослыть в земле Брегген другом свирепого кавалера фон Эшбахта. Особенно после того, что тот учинил с торговым городом Мелликон.
— Надобно нам торопиться, — заговорил толстяк. — Товарищи мои могут ещё меня хватиться, пойти искать. Я сказал им, что надобно мне по нужде.
— Сие мудро…, — Волков поднял один мешок с серебром и потряс им, чтобы звон советник услыхал. — Хорошо, говорите, зачем приехали ко мне.
— Как узнали, что вы с Мелликоном сделали, так решено было сразу ехать сюда. Господа волнуются за свои дома и лесопилки.
Волков тут сразу в лице переменился и понял, как осенило его:
— Так значит, разбитый мною отряд отошёл из лагеря в Рюммикон!
«На восток пошёл, а не на юг, вот почему мои разъезды его не нашли!»
Вальдсдорф смущённо разводил руками: мол, что тут говорить.
— Значит, и людишки из Рюммикона были в том отряде? — продолжал кавалер, даже прищуриваясь.
Советник опять молча разводил руками. Говорить о том он не хотел.
— Отвечайте, Вальдсдорф! Что молчите? — сказал генерал сурово. — Были ваши люди при штурме моего лагеря?
— Только молодежь неразумная, — наконец заговорил советник, — те, что вопреки желанию отцов охотниками пошли. Так наказаны уже они, кого раненого привезли, а кого уже и холодного.
— А теперь отцы города приехали просить, чтобы я город не палил?
— Хотят мира от вас.
— Мира. Ну да, конечно, — Волкова сразу злость отпустила. — Так пусть своего депутата в совете попросят о мире начать говорить. Мне самому мир надобен.
Он бросил мешок с серебром к ногам советника: это ваше!
Советник на мешок смотрел с удовольствием, как обжора на богатый стол, но брать не торопился, только помотал головой: весьма сомнительно теперь достижение мира. Посмотрел и сказал:
— После бед, что вы учинили, только глупец отважится говорить в земле Брегген о мире с вами.
Это было как раз то, что Волков меньше всего хотел услышать.
«Неужели придётся к следующей весне собирать войско?»
От этой мысли у него в душе похолодело.
«Герцог ещё больше беситься станет! Вся ярость его из-за этой войны. Пока не закончу её, примирению нашему не бывать. Но как её закончить? Должен быть ключ к тому замку! Не может так быть, чтобы не было решения к этой задаче, должно быть решение, надо найти его! Толстяк не так уж и богат, дам ему ещё серебра, пусть скажет, что делать».
Он поднял второй мешок с серебром и потряс им перед советником.
— Вальдсдорф, мне нужен мир. Что для того надобно сделать?
Советник покосился на второй мешок, что Волков держал перед ним. Теперь он стал мяться. Кажется, он знал что-то, но боялся говорить. Он стал ещё краснее, чем прежде. И ещё больше отмахивался от дыма.
— Ну, советник! — воскликнул кавалер. — Две тысячи талеров! Говорите, Вальдсдорф, говорите, — уже сквозь зубы шипел генерал, — не серебром, так железом от вас всё вызнаю. Не отпущу вас, пока не скажете… Ну, холодное серебро или горячее железо?
Тут советник наконец выдохнул так, словно из воды вынырнул, и говорит:
— Прямо на юг от Рюммикона, по малой речке Золле, если подняться в горы, есть несколько деревенек, они все на той речке стоят, их также прозывают Золле…, — он замолчал.
А генерал, бросив мешок с серебром на землю, схватил толстяка за руку, схватил весьма крепко:
— Ну, Вальдсдорф, говорите же…
— Там большие склады леса, — продолжил советник, не без опаски косясь на рыцаря, — говорят, что там сейчас восемьдесят тысяч брёвен. В тот лес вложены деньги всех первых семейств земли Брегген.
— Ну, ну, говорите же, друг мой, — сразу стал мягче генерал, он и так уже всё понял, но ему нужны были подробности. — Что там за лес, почему его не свозят с гор вниз, чьи деньги в него вложены?
— Говорю же, все первые люди Бреггена там, в том лесе, долю имеют. Всякий в том деле желает участие принять. Да не всякому дают. А лес там превосходнейший. Я слышал, что там двенадцать тысяч брёвен — лес строевой, корабельный: сосна да кедр горный. Бревно к бревну. А ещё есть четырнадцать тысяч дубов превосходных. За такой дуб в Нижних землях корабелы платят двадцать один гульден за двадцать брёвен того дуба. Он идёт на оснастку кораблей. Крепок, и гады морские его не грызут. А из отходов, из брака, там жгут уголь, тоже его вниз спускают.
«Прекрасно, прекрасно… Кажется, это то, что нужно!»
— А отчего же тот лес не спускают к реке, зачем его там собирают? — спросил генерал.
— Его там рубят. В горах весьма хороши леса, а не спускают его сейчас, потому что речка Золле весьма немноговодна, тем более летом. Сейчас по ней лес сплавляют, но мало, в некоторых местах так короба для сплава делать приходится. А вот с осенними дождями или с весенними паводками так дело идёт веселее. А пока лес копят.
Волков обнял толстяка:
— Вы заслужили эти деньги. Если вдруг придётся вам бежать из кантона, бегите ко мне, я вас укрою.
Вальдсдорф поклонился кавалеру, а заодно поднял с земли мешки с серебром. Но Волков тут же отобрал их у него. И на молчаливое удивление советника ответил:
— Пошли по нужде и пришли с двумя мешками серебра? Ваши товарищи могут удивиться. Заберёте их у Бруно. Или закопайте здесь… Но чтобы никто не видел.
— Ах да, верно, — воскликнул советник. — Тогда закопаю тут.
«Он не мне не доверяет. Мне он верит. Он не уверен, что я смогу победить кантон».
Волков повернулся и пошёл в лагерь, на ходу распоряжаясь:
— Максимилиан, ступайте к купцам из Рюммикона, скажите, что приму их сейчас же.
Глава 25
Уж теперь он с ними не церемонился. Сесть не предложил, вина больше не подал, не поклонился в ответ на их поклоны. Да ещё и исподволь потешался над ними.
— Зачем пожаловали, господа? В прошлую нашу встречу, в Лейденице, я о мире к вам приходил говорить, так вы, кажется, насмехались надо мной. Теперь, никак, опять посмеяться пришли?
По виду их озадаченных и печальных физиономий он догадывался, что всё как раз наоборот обстоит, не до смеха сейчас господам торговцам, тем не менее продолжал:
— Помните, господин Фульман, вы, кажется, говорили, что мир промеж нас невозможен? А сейчас зачем пришли?
— Разве я такое говорил? — искренне удивлялся Фульман. — Кажется, то говорил господин Плетт.
— Да что вы такое говорите, что за дурь собираете! — воскликнул лесоторговец Плетт. — Я так всегда был за мир. Зачем мне война, какой от неё прок торговцу?
«И капли спеси в их рожах не осталось! Надо же, как пара побед людей меняет».
— Так зачем пришли? За лесопилки свои, за уголь свой, за склады с досками и поташом волнуетесь? — говорил кавалер и вдруг вскочил из кресла и зарычал: — И правильно делаете, что волнуетесь! Думаете, я не знаю, что ваши люди были при нападении на мой лагерь?! Думаете, то тайна великая?
— О том мы и приехали говорить…, — начал было Вальдсдорф. — То глупость была, юноши всё неразумные были…
— Замолчите, советник! — заорал на него генерал. — Замолчите! Слышать ничего не хочу. Если надеетесь свой город сохранить, так пишите своему депутату в земельный совет, чтобы мира на совете просил. Мира! Иначе приду к вам. Сожгу всё, что не смогу увезти, поташ, дёготь заберу, а весь лес, что сложен на берегу, и все склады и весь ваш город подпалю, а вас…, — подошёл к купцам так близко, что те морщины вокруг его глаз видели, — вас всех отдам солдатам своим на меч! И тем не успокоюсь, пойду в горы, наверх по реке до деревни Золле… Там, кажется…? Там ваши сокровища сложены? Так я сожгу всё, и ваши драгоценные дубы спалю, вместе с лесопилками и деревнями окрест. Золу одну оставлю, почище чем в Мелликоне.
И лик его так чёрен от злобы был, что купцы говорить не смели, едва дышать могли. Уже рады были сами отсюда уйти невредимыми. И уходили от него молча, но кланялись, кланялись низко, глаза на генерала боясь поднять. А он встречей остался доволен.
«Напугались! Пусть. Как раз то, что нужно».
И новый друг у него теперь образовался. Проворный и ловкий. Надо ему при первой возможности деньги передать. Деньги он явно любит.
После этаких гостей он пребывал в добром расположении духа. И поначалу даже не обращал внимания на проволочки и затяжки сборов. И лишь после обеда, поняв, что дело затягивается, стал злиться, звать к себе офицеров и требовать, чтобы те поторапливались. Но как он ни подгонял людей, как ни просил спешить, до четырёх часов пополудни войско из лагеря так и не выдвинулось.
— Зато лошадки отдохнут, — зло говорил он, глядя на солнце, что уже покатилось к западу.
Если от Мелликона пойти по реке на запад, то до Юнг-Хольца, до перевала, будет всего два дня пути. А там, перед подъёмом в горы, и будет Бёльденген.
Дорфус перед самым выходом из лагеря снова разложил карту:
— Если пойдём по реке, через два дня там будем, я той дороги сам не видел, но возницы, с которыми я говорил, рассказывали, что дорога неплоха. И идёт до самого Бёльденгена.
Бёльденген. Там как раз полковник Майфельд ждёт прихода райслауферов. Если бы просто ждал, так он ещё и собирает людей с окрестностей. Сколько он соберёт? Один Бог знает, может, триста, а может, и тысячу. Мало того, что в этот самый Бёльденген нужно успеть до прихода наёмников, так ещё торопиться надо, чтобы полковник не собрал крепкий отряд из местных. Каждый день на счету. Надо было идти именно так, но Волков долго смотрел на карту взглядом тяжёлым и после сказал:
— Нет, идём на Висликофен. Эберст и люди его ждут, что мы появимся там.
Так сначала им предстояло идти один день на юг, и уже от Висликофена сворачивать на запад. Да, так терялся день, драгоценный день, который мог решить многое, но Эберст и его люди должны были знать, что генерал с войском рядом, тут. Что всё будет в порядке.
Никто ему не возражал. Все офицеры тоже понимали, что Эберсту