— Сия цена чрезмерна, — сразу отозвался комиссар Хонкель.
— И какова же будет не чрезмерная цена? — спросил у него Волков.
— Совет одобрил четыре тысячи дукатов золотом, — отвечал, не задумываясь, Хонкель.
«Четыре тысячи? Нет, нет, нет… Да и вообще, сдаётся мне, что ты, мерзавец, врёшь».
— Это цена пленных, или это цена снятия осады? — уточнил генерал и этим уведомил делегатов, что на два дела сразу этой суммы ну никак не хватит.
Господа теперь не только стали переглядываться, но ещё и сблизились и начали шептаться меж собой. И после такого рода совещания Хонкель сообщил:
— Шесть тысяч дукатов, и вы отдаёте нам пленных, снимаете осаду и выводите гарнизон из Висликофена.
— Вы слыхали, какая наглость! — воскликнул Кленк.
Господа старшие офицеры заёрзали в креслах. Они были солидарны с ландскнехтом, в том сомнений не было. А младшие, что стояли за их спинами, начали шептаться. Но теперь Волков уже не обращал на них внимания. Теперь, в этих прениях, он почувствовал запах столь вожделенного им мира. И ради него кавалер был готов идти на уступки, даже в том случае, если это не понравится его офицерам:
— Десять тысяч, и я снимаю осаду, отдаю вам пленных и вывожу гарнизон из Висликофена.
— И тогда вы уводите своих людей на свой берег реки! — радостно, едва не вскочив с места, воскликнул Хонкель, ни с кем больше не посоветовавшись. И при этом ни Новен, ни Брумхаймер его не одёрнули.
Волков это заметил. Получается, они сразу были согласны на десять тысяч золотых. Значит, уступать он им больше был не обязан.
— Нет, десять тысяч дукатов, и я отдаю вам пленных, снимаю осаду и вывожу гарнизон из Висликофена. Но войско останется на этом берегу. Я отойду к Мелликону, в свой лагерь. И буду ждать там вашу делегацию на переговоры. Пусть приезжает ландаман сам, — так переговоры сразу становились более весомыми. — Буду ждать одну неделю, после начну войну.
— Мы передарим ваши пожелания кантонсраату, — заверил Новен.
— А ещё передайте уважаемому кантонсраату вашей земли, что ответа я буду ждать до утра, до рассвета, а после начну бить стену и казнить пленных.
— Мы предадим это совету.
— Господа, а чтобы совет ваш ещё быстрее принимал решения, так передайте ему, что пока не будет промеж нами мира, я приостанавливаю всякую вашу торговлю по реке. Отныне ни одна лодка не пристанет к вашему берегу и не отплывёт от него, и ни один плот с лесом. А то, что отплывёт, так будет мною взято.
На это господа переговорщики ничего не ответили. Лишь Новен кивнул, показывая, что передаст всё сказанное генералом совету.
«Ну вот, кажется, и пошло дело, не так уж эти горцы и воинственны, не так уж яростны становятся, особенно когда пушки бьют стены их столицы».
Теперь, после волнения и тревоги, он мог чуть успокоиться. Пока… Пока дело шло, как ему надобно, в том русле, которого он и добивался. Правда, офицеры уходили от него не очень довольные. Один фон Реддернауф вроде был доволен, поклонился да ушёл себе. А остальные так ему кланялись, словно он их только что оскорбил. Даже Карл Брюнхвальд, и тот в глаза ему не смотрел, отворачивался.
«Чего им надо? Угрюмые пошли, недовольные. А Кленк ещё и посмотрел, как на врага».
Откланивались они чересчур сдержанно. Никто ему и слова не говорил, а Роха, так тот, немного отвернувшись, рукой махнул, и жест его выражал, мол, не то всё это.
А чего же они ждали? Неужели они хотели продолжать? Для чего?
Не иначе думали, что пробьют стену, войдут в город да пограбят?
Или злятся, что он принял решение, даже их не спросив?
Поведение офицеров, его признаться, сильно удивило, да и огорчило. Не хватало ещё раздора между генералом и первыми его помощниками. Худшее, что в войске может быть, так это вражда между офицерами и недоверие офицеров к командиру войска. А тут ещё Габелькнат, пошептавшись с товарищами и назначенный ими делегатом, отважился подойти к нему и спросить:
— Господин генерал, это что же, война кончилась, что ли?
И в его вопросе, помимо удивления, отчётливо слышалось разочарование.
«Старым дуракам, кажется, мало денег, а этим чего не хватает? Веселья? Буйства в городе? Горожанок молодых?»
— Пока ещё ничего не ясно, — отвечал генерал молодому господину.
В общем, нужно было выяснить, что происходит, выяснить, отчего офицеры злы, и разрешить эту неприятность. Поэтому, пока было время, Волков сказал Габелькнату:
— Идите, Габелькнат, найдите всех первых офицеров и скажите, что жду их на ужин.
Молодой господин поспешил выполнить распоряжение и ушёл. А генерал послал Гюнтера ещё и к поварам, чтобы приготовили они ужин самый лучший из того, что есть.
А до ужина и не знал, чем заняться. Сидеть на месте не мог, поехал объезжать роты по всему периметру осады. А тут его догнал вестовой и сообщил, что горожане привезли сундуки.
— Так скоро? — удивился генерал, он и вправду не ожидал, что они согласятся на его предложение, да ещё ничуть не промедлив.
Кавалер сразу поехал считать золото. Приказчик, привёзший золото, потребовал от него сразу отпустить пленных. Потребовал!
Но генерал слушать его не стал, сначала взялся то золото считать, как обычно позвав для этого человека, которому доверял. Они с Максимилианом взяли бумагу, чернила, и в присутствии доверенного лица, что привёз деньги, все их пересчитали, счёт свой записывая. Деньги считать он любил. Тем более золото. После того, сложив все монеты в мешки, а мешки спрятав в два сундука, он сказал горожанину:
— Доверия у меня пока к вам нет. Пленных отпущу, как сниму лагерь. Лагерь сниму завтра утром. До утра пусть ещё при мне побудут.
Горожанин думал настаивать, но генерал разговор прекратил, велев молодым господам проводить человека.
И к ужину он уже пришёл в настроении добром, и даже недовольные лица офицеров не могли ему уже его доброго духа испортить. И видя, что соратники его невеселы, а Кленк так и вовсе не явился к ужину, сославшись на хворь, он сразу начал:
— Отчего же вы, господа, недовольны? Кампания к концу подходит, слава Богу, враг на уступки идёт. А вы так мрачны, словно потерпели мы поражение?
На вопрос ему никто, кажется, отвечать не хотел, лишь капитан Пруфф, видимо, не понимая, в чём дело, так как не был на переговорах, а был при своих пушках, за всех и сказал:
— Так разве мы мрачны? Чего нам мрачными быть, коли мы дело заканчиваем победой, — и тут же, оглядев всех присутствующих, спросил у полковника Брюнхвальда: — Или что-то было, чего я не знаю?
— Господин генерал уж больно быстро завершил дело, — ответил ему Брюнхвальд, — и мы, и солдаты иначе о конце дела думали.
— Думали в город войти? — спросил его Волков.
— Да, именно так и думали, — отвечал полковник. — Кленк аж мечтал о том, говорил, что попросится идти первой колонной, говорил, что сам своих людей поведёт. И мои люди готовились.
Волков находит глазами Дорфуса и, указывая на него ножом, спрашивает:
— Вы, капитан… Вы тоже за штурм?
— Признаться, да, господин генерал, — отвечал ему Дорфус. — Столько пройти, столько побед одержать, чтобы вот тут, у самых ворот их города, пойти отступить?
— Вот именно! — воскликнул Роха. — Если снова свара затеется, так получится ли второй раз такое? Сможем ли к их стенам подойти, как сегодня?
Кажется, он выражал мнение большинства офицеров. Волков чуть помолчал, а потом снова спросил:
— Вы, Дорфус, всё знаете, я из ваших знаний силу черпаю, так ответьте, каков сейчас гарнизон в городе?
Молодой капитан штаба сразу не ответил, стал прикидывать, и лишь потом заговорил:
— Наверное, мне то неизвестно. Думаю, человек пять сотен или больше, но не более тысячи.
— А сколько горожан имеют оружие и доспех и сколько из них в деле до сего дня бывали?
— Это тем более мне неизвестно.
— Может, пять сотен, а может, и ещё тысяча, — продолжал генерал. — И я не хочу узнать сие. Я уже входил в один город, так входил, что потом не знал, как из него выйти. Так я ещё хоть вышел, а многие из моих товарищей так на улицах того города и остались. Я не хочу в четырёх днях пути от главного нашего лагеря потерпеть поражение при штурме. Как вы не понимаете, случись что, потеряй мы людей в городе, так враг приободрится, снова начнёт силы собирать. Нет, уж слишком риск велик. И я Бога молил, чтобы они пошли на мои условия и решили войну заканчивать.
— Бога молил? — Роха хмыкнул, и усмешка его была неподобающа для разговора со старшим офицером. — Надо было Бога молить, чтобы победу при штурме даровал. Надо было рисковать. А если горожане упёрлись бы, так подпалили бы город, сами же вы, господин генерал, велели фашины для поджога готовить, вон горы их лежат.
— Рисковать нужно, когда на то причина есть, а тут враг сам на все наши условия идёт. А вам, майор Роха, риск не для чести, не для победы нужен, а для грабежа.
— А может и так, что же плохого в честном грабеже? То дело солдатское, вечное. На то мы и живём.
— Угомонитесь уже, хватит, вы в Мелликоне столько взяли, что целый день потом награбленное баржами вывозили и за день едва управились, — урезонивал своего офицера генерал.
— Так всего того, что взяло всё войско за всю кампанию, будет меньше, чем вы, господин генерал, взяли откупов с городов! — резко говорил Роха. — Ваши сундуки с серебром и золотом уже на трёх телегах не укладываются.
— Все ли так думают?! — Волков вскочил.
— Да, все, все, господин генерал, оттого вы и хотите мира, что вам уже достаточно, вы за богатство своё и волнуетесь, из-за него и рисковать не хотите. Зачем же теперь вам рисковать, теперь у вас взятого с избытком, — продолжал Роха, уже на крик перешёл в запале. — А нам, может, тоже серебро надобно.
Едва не вскочил, уже пальцами за край стола схватился. Но одумался, заткнулся наконец. Генерал же всё выслушал с каменным лицом, ничего майору не ответив. Повара и слуги замерли: ой, что будет! Молодые господа, которые сидели в конце стола, выглядывали, ожидая чего-то. Но никто из них не произносил ни слова.