– Странно, что он держал орудие убийства на виду, – буркнул я.
– На виду, не на виду, – пожал он плечами, – главное, что вы получили то, что хотели.
Я махнул рукой.
– Этого слишком мало. Может, кто-то из соперников Неймана видел у него этот топор и решил донести? Знали бы вы, сколько мне уже пришлось проверять столь же бредовых доносов, – добавил я. – Конечно, я допрошу его, но что если у него найдётся хорошее объяснение? Или я должен отправлять на пытки каждого в этом городе, кто держит дома топор?
– Ужасная враждебность кроется в людских сердцах. – Легхорн вздохнул с таким сожалением, будто сам, что ни день, сталкивался с этой враждебностью.
Я кивнул.
– Подумайте, где мы могли бы спрятаться от солнца, – предложил дворянин. – Выпьем бутылочку-другую, втайне от моей госпожи и вашего подонка.
– Погодите, погодите... – Я остановился на пороге. Я пытался собраться с мыслями, ибо что-то начало проясняться у меня в голове, но из-за этой давящей жары и ужасной духоты я был не в состоянии должным образом сосредоточиться. – Боже мой! – сказал я. – Подождите ещё минутку.
– Что вы там придумали?
– Стойте, стойте, ведь я должен найти тайник. Если Нейман виновен, то у него, безусловно, здесь устроен хитроумный тайник! – Я шлёпнул себя по лбу. – Боже мой, это солнце меня убьёт!
Дворянин с сомнением огляделся.
– Вы хотите стены простукивать, что ли?
– Хотя бы, – проворчал я. Я опустился на колени и для начала принялся простукивать пол, в надежде, что при ударе услышу пустой, глухой звук, означающий, что я наткнулся на тайник. Легхорн поудобнее уселся на одном из стульев и посвистывал, а я тщательно обследовал все стены и весь пол от окна до двери, и на всякий случай ещё раз от двери до окна. От этого занятия мне стало так жарко, что я чувствовал себя, будто вышел из парной.
– Ничего? – Легхорн прервал насвистываемую мелодию.
– Ничего! – Буркнул я в ответ.
– А вы надеялись что-нибудь найти?
Я сел на пол и вытер пот с лица и со лба. Без особого эффекта, поскольку руки у меня были настолько мокрыми, будто я вытащил их из воды.
– Ведь последней девушке он содрал лицо и забрал волосы, – сказал я. – Наверняка он хранит их в качестве жуткого трофея. Как охотник что ли...
– И вы думаете, что он хранит их дома, – заключил дворянин, и в его голосе трудно было не услышать сомнения.
Я бросил на него взгляд.
– А вы думаете, что нет?
– Подумайте, инквизитор. Вы ведь видели, и я видел, как он убивает. Представляете, сколько при этом крови вокруг? Как эта кровь брызжет во все стороны? В том числе на одежду, на волосы, на руки. Человек, который убивает таким образом, должен иметь убежище, где сможет переодеться и умыться, чтобы потом благополучно показаться на людях. Или вы думаете, Нейман возвращался к своей невесте с ног до головы залитый кровью?
Я уставился на Легхорна.
– Боже мой! – Проговорил я. – Об этом я не подумал.
Позже я понял, что не должен был вот так запросто признавать ошибку, но, во-первых, было уже слишком поздно, а во-вторых, дворянин, казалось, не собирался меня упрекать, а только высказал собственные мысли. Я, однако, поймал себя на мысли, что у этого человека, даже не прошедшего специального обучения в Академии, возникали в этом случае лучшие идеи, чем у меня. Что ж, единственное, что могло бы меня оправдать, это адская жара, которая, казалось, плавит мне мозг.
– Замечательно. – Я встал. – Я приставлю к Нейману человека. Пусть превратится в его тень. Если он виновен, и если у него действительно есть убежище, рано или поздно он приведёт нас к нему.
– Очень логичное рассуждение, – заключил Легхорн. – Ну так что, глотнём винца?
Прежде чем отправиться в таверну, мне ещё надо было поговорить с одним из командиров стражи.
– Послушайте, – сказал я этому человеку. – Найдите кого-нибудь посообразительнее и поответственнее. Пусть ходит за Нейманом как собака. А если, – я понизил голос, – если он предаст, словом или глупым поступком, то и вы, и он познакомитесь с подвалами Святого Официума.
Командир покраснел и хотел что-то ответить, но в этот момент в разговор включился Легхорн.
– Подземелья Инквизиториума не понадобятся, – сказал он. – Потому что госпожа маркграфиня велит с них заживо ремней нарезать, если подведут.
– Ну вот видите. – Я заметил, что охранник на этот раз побледнел, и подумал, что, быть может, имя госпожи фон Зауэр произвело большее впечатление, чем угроза инквизитора.
– Будет сделано как следует, – пообещал он. – Есть у меня такой проныра. Он словно крыса, и не поверите, господа, как-то он...
– Ну так за дело! – Легхорн прервал этот начинающийся поток слов и в качестве утешения втиснул мужчине в руку серебряную монету.
На следующий день после обеда прибежал с докладом тот самый проныра из городской стражи. С виду он напоминал суетливую крысу, обнюхивающую объедки. Даже усы у него были тонкими и торчащими.
– Ужасно скрывался, так шмыгал по улицам, чтобы его никто случайно не увидел. Знаете, господин, духота такая, что...
– К делу! – Приказал я резким тоном.
– Ну разумеется, к делу! – Почти обиделся он и даже тяжело вздохнул. – О чём это я? Ага! Так вот, он в капюшоне, в плаще, под стенами, а я за ним, как тень, господин... Невидимый, неслышимый...
Я схватил его за ухо. Стражник, правда, был в два раза старше меня, но разве возраст говорит о мудрости? О нет! Возраст свидетельствует лишь о том, что пожилой человек совершил больше глупостей, подлостей и ошибок чем человек молодой. И иногда он учится ловко оправдывать эти глупости, подлости и ошибки перед самим собой и перед другими. Так что у меня не было чрезмерного пиетета к возрасту, и я бы не поколебался надрать моему стражнику уши, даже если бы он был почтенным старцем с серебряной бородой. Впрочем, он даже не возмутился, исходя из справедливого предположения гласящего: «если кто-то меня бьёт, значит, ему можно».
– Ой, уже, уже, господин! Отпустите, а то ухо оторвёте!
– Ну так говори, наконец, по делу!
– Он вошёл в один из складов на набережной, дверь открыл своим ключом. Так я на всякий случай подпёр дверь колом, чтобы птичка из клетки не выпорхнула, и бегом к вашей милости, – протараторил проныра.
– Очень хорошо, – похвалил я его. – Проводишь меня к этому складу.
На лахштейнской набережной стояли вполне приличные склады, кирпичные, двухэтажные, но чем дальше от порта, тем здания становились более ветхими и убогими. Склад, в который вошёл художник, находился именно в этом более убогом районе, хотя сам деревянный барак выглядел достаточно солидно. По крайней мере, он был достаточно крепок, чтобы Нейман не смог самостоятельно его покинуть.
Мы слышали только стук в дверь и приглушенный голос. Но и дверь держалась хорошо, и подпирающий её кол справлялся блестяще.
– Молодец. – Я похлопал по щеке проныру из стражи. – Лети теперь за ближайшим патрулём и скажи им, чтобы бежали сюда. Как на крыльях!
Я не боялся в одиночку противостоять Нейману, тем более что призывы изнутри склада звучали скорее жалобно, чем угрожающе, но я решил, что будет лучше иметь свидетелей того, что я найду внутри. Если, конечно, я найду там что-то кроме самого художника. Возможно, у него здесь была вторая мастерская, в которой он рисовал картины, нарушающие всяческие приличия? А может, он трахал здесь каких-нибудь старых портовых шлюх, с которыми ему было бы стыдно показаться на улице? Люди имеют много тайн, и чаще всего это тайны не ужасные или опасные, а всего лишь отвратительные или постыдные. Ну что ж, надо было проверить, как обстоят дела в данном случае.
Я уселся в тени под стеной и, за отсутствием чего-то лучшего, выслушивал жалобы Неймана, который плавно переходил от мольбы и жалоб к заискивающему смеху и уверениям, что шутка удалась и что «пришло время пойти выпить, а то сколько можно сидеть здесь в такую жару». Как по мне, это не звучало как слова, которых ожидаешь от жестокого Мясника, но что ж... Ведь Нейман мог оказаться талантливым актёром. Когда-то в Кобленце я видел пьесу, в которой актёр одним вечером играл Иисуса Христа, а на второй перевоплотился в образ безумного Калигулы. И в обоих этих спектаклях выступал чрезвычайно правдоподобно. Кстати говоря, режиссёр обратил на себя внимание назначением этого комедианта на две настолько разные роли, и было решено, что его религиозная чувствительность будет заново сформирована в подземельях Инквизиториума.
Пока я размышлял о вопросах веры, совести и свободы слова, я услышал, наконец, топот городской стражи. Кроме моего крысоподобного проныры прибежали ещё двое: толстяк с лицом настолько красным, что казалось, кровь сейчас брызнет изо всех пор, и худой как щепка старик с длинными усами, выглядящими так, словно их недавно вымочили в свежем молоке.
– Вот... и... мы, – пропыхтел проныра.
Усач и толстяк только опирались на стену и хватали воздух с таким трудом и одновременно жадностью, словно во всём мире этого воздуха было для них слишком мало.
– Ну, ну, атлеты, передохните, – великодушно приказал я. – Теперь нам уже спешить некуда.
– Эй, эй! Есть там кто-нибудь? – Прозвучал приглушенный голос из недр склада. – Ну откройте, прошу вас. Дам дукат! – Нейман подождал какое-то время. – Эй! Вы слышали? Два дуката! Выпустите меня, во имя кулака Асмодеуса!
– Слышали? – Я значительно посмотрел в сторону охранников. – Призывает дьявола на помощь.
– Иисус-Мария! – Толстяк перекрестился настолько размашисто, что угодил тыльной стороной ладони по носу своему седоусому соседу, но тот оторопел настолько, что даже не отреагировал, лишь отмахнулся, как от жужжащей возле уха мухи.
Я позволил немного передохнуть доблестным стражникам, после чего убрал кол и рванул за дверную скобу.
– Слава Богу! Слава Богу! – Нейман вывалился на улицу, как только в двери появилась щель. Он, должно быть, хорошенько пропотел в этой клетке, а кроме того, наверняка задумывался, сколько ещё ему придётся в ней провести. Я схватил его за воротник и остановил. Он споткнулся и чуть не упал.