– Его зенки пылали багрянцем столь огненным, что, казалось, он рождался в самой глубине адской бездны! – Воскликнул тот.
Я перевёл взгляд с церковной башни на пухловатое, покрасневшее лицо.
– Вы поэт?
– Нет, ещё нет, –вдруг смутился он. – Но я стараюсь, потому что моя невеста...
– Хорошо, хорошо. – Я похлопал его по плечу. – Благодарю вас за информацию.
Итак, за проведением точно таких же или подобных бесед пролетал день за днём. Но я не пропускал ничего, старался быть везде и общаться со всеми, даже если собеседник казался королём идиотов либо принцем лгунишек. Я также допрашивал однажды мужчину, который подстрелил из арбалета фигуру, влезающую через окно в спальню жены, но оказалось, что это не Мясник, а любовник его супруги. Впрочем, он и сам не знал, радоваться этому событию или нет, ибо любовник оказался давним другом семьи. Я, однако, не жалел посвящённого этому идиотизму времени. Если что, будет ясно, кто пытался выследить убийцу, а кто жрал, бухал, трахал шлюх и пердел в подушки.
– И снова ничего, так, парень? – Мастер Кнотте каждый вечер повторял эту формулу.
И каждый вечер в его глазах я видел презрение. Презрение ко мне, к моим навыкам, моим усилиям. Раз в два дня он велел мне представлять подробный письменный отчёт обо всём, что я сделал, и мне удалось заметить, что этот отчёт по крайней мере однажды сослужил мастеру Альберту хорошую службу. А именно, когда я увидел клочок бумаги, выглядывающий из чаши, которая служила Кнотте ночным горшком. И я не думал, что перед использованием он соизволил хотя бы бросить взгляд на написанное.
Каждый день я ожидал, что услышу сообщение о смерти очередной девушки. Я просыпался, и, завтракая, почти со страхом поглядывал на дверь, ожидая, что в неё вбежит посланец маркграфини или хотя бы какой-нибудь поражённый ужасом гражданин и закричит: «Мясник! Мясник вернулся!». Поэтому в день, когда я действительно услышал эти слова, я даже почувствовал облегчение. Произошло это, правда, несколько иначе, чем в моём воображении, ибо плохие новости нашли меня посреди улицы. Какой-то человек выскочил прямо на меня из-за угла и, словно крючьями, вцепился пальцами в мою рубашку.
– Вы уже знаете? – Прохрипел он. – Уже знаете? Мясник... Мясник здесь... Вернулся...
Потом он отпустил меня и помчался вперёд как угорелый. Не знаю почему, но я сразу понял, что имею дело с сумасшедшим. В голосе мужчины звучали столь искреннее сожаление и ужас, что у меня сложилось убеждение, что он, должно быть, видел жертву своими глазами. Чуть позже её увидел и я.
– А мы как раз за вами послали, господин инквизитор, – произнёс охранник, как только меня увидел. – Всех сразу же выгнали из помещения, так что, если хотите, можете идти. Она там лежит...
Лицо человека, который произносил эти слова, было серым, как пепел, а глаза ошалелыми и расширенными от страха.
– Вы уже знаете, кто она... кем была...?
Вместо ответа он вздрогнул, а потом покачал головой.
– Может, по платью её кто узнает, иначе вряд ли получится.
Однако даже внешний вид охранника и эти слова не подготовили меня к зрелищу, которое ожидало меня внутри.
– Матерь Божья! – Совершенно непроизвольно вырвалось у меня, когда я увидел, что находится в комнате.
Третья жертва была разделана настолько тщательно, что на полу я не заметил куска тела большего, чем тушка цыплёнка. В целости сохранилась только голова (из чего легко можно было понять, что останки принадлежат человеку), но мучитель снова содрал кожу с лица. Охранник упомянул, что девушку можно будет опознать по одежде, и это потому, что невредимое платье висело на вбитом в стену гвозде. А значит, мучитель сначала велел девушке раздеться, или, возможно, она разделась по собственной воле. Но что же в таком случае стало с бельём? С обувью?
Мне пришлось преодолеть отвращение и тщательнее присмотреться к останкам. Может, Мясник оставил что-то после себя? Хотя бы клочок одежды? Украшение? И когда я рассматривал пол и разбросанное по нему человеческое мясо (ибо ведь это тяжело даже назвать трупом), меня вдруг поразила одна вещь: девушка осталась без волос! Палач сорвал кожу не только с лица, но и с черепа, прихватив с собой что-то наподобие маски, соединённой с волосяным шлемом. Зачем ему это было нужно? Эта чудовищная реликвия должна была представлять собой трофей, которым он будет любоваться одинокими долгими вечерами? А может, он очистит и препарирует кожу, чтобы иметь возможность надевать на свою голову лицо этой девушки, и самому перед зеркалом притворяться, что он женщина? Трудно было человеку столь прямолинейному и простодушному как я ответить на подобные вопросы, касающиеся настолько больного, погруженного во мрак разума.
Я с облегчением вышел на улицу и увидел приближающегося быстрым шагом Легхорна. Он выглядел не выспавшимся, мрачным, я также заметил, что он одевался в спешке, поскольку его наряд я не назвал бы тщательно подобранным. Достаточно сказать, что вместо сапог у него на ногах были мягкие тапочки с загнутыми носами, которые, может, подходили для ходьбы по дворцовым полам, но не по городским улицам.
– Лучше не ходите туда, – посоветовал я дворянину, когда тот подошёл ко мне.
Он посмотрел на меня осовелым взглядом.
– Госпожа приказала - слуга исполнил, – буркнул он. – Или вы думаете, что по собственной воле я переступил бы этот порог? Всё так плохо? – Спросил он чуть погодя, отводя глаза.
– Хуже не бывало, – искренне ответил я.
Он вздохнул, вынул из-за пазухи надушенный платок и зажал им свой нос. Что ж, я не думал, чтобы ему это особенно помогло... И, конечно, я оказался прав, ибо звуки рвоты я услышал ещё до того, как успел увидеть возвращающегося с инспекции дворянина. Он выбежал, спотыкаясь и блюя себе под ноги. Я бросил взгляд на охранника, но на его испуганном лице не появилось даже намёка на улыбку. Быть может, перед этим он и сам вернул свой завтрак при виде настолько обезображенного трупа и был далёк от того, чтобы из-за подобной слабости высмеивать другого человека.
– Что это за дом? – спросил я. – Узнали, кому он принадлежит?
Стражник вздрогнул, будто я его ударил.
– Не знаю, ничего не знаю...
Я внимательно огляделся вокруг. Здание прилегало к магазину с огромной вывеской ножа и тесака – торговой гильдии городских мясников. А значит помещение, в котором убили девушку, было, вероятно, неиспользуемым складом этого магазина.
– Шутник, – проворчал я. – Мясник зарезал девушку в лавке мясника. Что за чувство юмора...
– Что? Что вы там говорите? – Бледный как смерть Легхорн встал рядом со мной. Его плечи тряслись.
– Убил девушку рядом с магазином мясника. – Я указал пальцем на вывеску. – Я подозреваю, это что-то типа шутки. А учитывая ещё, как он её разделал...
– Вы думаете, он слушает, что о нём говорят в городе?
– Он должен быть глухим, чтобы не услышать всех этих баек о Мяснике. – Я пожал плечами. – Но, быть может, это и в самом деле человек, который забавляется, наблюдая за испуганными горожанами, слушая истории, которые о нём сочиняют, следя за нашими попытками его поймать, которые пока, честно говоря, выглядит более чем жалко... – я произнёс последнюю фразу прежде чем осторожность заставила меня прикусить язык. Ибо я не должен был говорить такого никому, и, безусловно, в первую очередь и без всяких сомнений, я не должен был говорить такого представителю маркграфини. Легхорн, однако, закивал головой.
– Всё это вина вашего Божьим попущением руководителя. С первого дня я убеждал маркграфиню, что, нанимая его, она выбрасывает деньги на ветер.
Трудно было не согласиться с вышеприведённым тезисом, но я согласился с ним только в душе.
– Альберт Кнотте многоопытный инквизитор. Безусловно, он справится с расследованием этого сложного дела, – сказал я, стараясь, чтобы Легхорн не услышал, что я сам не верю в свои слова.
– Да, да, а я запрягу в коляску журавля и полечу на ней на луну, – буркнул он, а потом по его лицу пробежала судорога, и он содрогнулся. – А вы знаете, что несколько дней назад этот осёл напросился в мои покои и полдня просидел там, нажираясь вином и болтая разные глупости? А потом заснул на моей собственной постели!? И не дал себя перенести! – На лице дворянина был написан искренний гнев, смешанный с отвращением.
Ну что я мог сделать, как не вздохнуть. Мастер Альберт казался человеком, доставляющим хлопот всем, кто к нему приближался. И нужно признать, он не пробуждал у ближних чрезмерно тёплых чувств.
– Христе Наимстительнейший, какой ужас, какой ужас, – добавил шёпотом Легхорн, уже без следа раздражительности и нервозности в голосе. – Вы уже знаете, кто это? Что это за девушка?
– Ещё нет, – ответил я. – Но, насколько я знаю своё везение, она окажется очередной служанкой маркграфини.
– Только бы не это, – простонал Легхорн. – Ну разве я во всём этом виноват, судите сами? А госпожа пилит меня с утра до вечера, чтобы я лучше старался, чтобы я за вами приглядывал, чтобы я думал... – Он в отчаянии замахал рукой.
«Мне ли не знать», подумал я, одновременно сочувствуя дворянину и ощущая греховное удовлетворение, что не ко мне одному относятся как к крепостному крестьянину.
– Когда в последний раз я сказал госпоже, что их может быть несколько, она бросила в меня стеклянным яблоком. Еле увернулся!
– Как это... несколько? – Уставился я на дворянина.
– Ну, знаете, такое предположение. Убивают по очереди, чтобы никого не заподозрили. Или иначе: один занимается всей подготовкой, заманивает служанок, а второй убивает. Или ещё вариант: убийство по дружбе! – Он поднял палец.
– Что вы имеете в виду? – Поторопил я его.
– Я убиваю человека, неприятного вам, а вы в обмен на эту услугу убиваете моего врага.
– Куда там! – Я махнул рукой. – Бессмыслица. Каких страшных врагов могли иметь эти девушки, чтобы они измыслили столь сложный план?
– Ну, нужно рассмотреть все возможности, – сказал Легхорн таким тоном, будто по меньшей мере раз в неделю решал по весьма запутанной криминальной загадке.