Судя по всему, дорога ведет в Галлос. Интересно, есть ли на ней постоялые дворы или зимники? А если есть, то пользоваться ему ими или, наоборот, избегать их? Этого Креслин не знает, зато точно знает, что монет в висящем на поясе кошеле хватит совсем ненадолго. А зашитая в этом поясе тяжелая золотая цепь представляет собой слишком большую ценность, чтобы выставлять ее напоказ. Даже одно-единственное звено может выдать его происхождение и превратить в мишень.
– Впрочем, – поправляет себя юноша, – я и так мишень. Просто в меня будет легче попасть.
Но, по крайней мере, досюда стражи не добрались. Пока.
XVII
«Кланг... Кланг...»
Удары молотка и тяжелого стального зубила по холодному железу отдаются эхом в почти пустой кузнице.
Рыжеволосая женщина стоит на коленях на каменных плитах, положив одно запястье на наковальню.
– Один готов, милостивая госпожа, – держа в руках тяжелые инструменты, кузнец переводит взгляд с коленопреклоненной женщины в вязаном дорожном платье на облаченную в белое одеяние тирана.
– Займись другим! – приказывает белокурая Риесса. Рыжеволосая подставляет другое запястье. Губы ее крепко сжаты.
– Как будет угодно милостивой госпоже, – отзывается кузнец, хотя и покачивая головой. Снова звенит металл.
– Благодарю, – говорит рыжеволосая кузнецу, поднимаясь на ноги. – И тебя тоже, сестра, – добавляет она, повернувшись к тирану.
– Эскорт ждет тебя, Мегера.
– Эскорт?
– Ты едешь в Монтгрен. Я подумала, что это сможет облегчить твою задачу, и уговорила герцога...
– Чего тебе это стоило?
Будто не в силах поверить, что ее оковы сняты, Мегера вновь и вновь касается пальцами зарубцевавшихся шрамов на запястьях.
– Да уж многого, – сардоническим тоном отвечает тиран. – Надеюсь, что ты и твой возлюбленный того стоите.
– Он мне не возлюбленный, и никогда им не будет!
– А кто еще мог бы им стать? – качает головой тиран.
– Ты думаешь, я позволю тебе и Дайлисс распоряжаться моей жизнью? Возможно, ради собственного спасения мне придется оставить Креслина в живых, но это не значит, что я должна отдать свое тело мужчине.
– Я имела в виду вовсе не это. Кроме того, во многих отношениях ты передо мной в долгу.
Мегера вскидывает руки, и тиран непроизвольно подается назад.
– Да, сестрица, – произносит рыжеволосая, – ты боишься меня, и ты права. Но свои долги я возвращаю, и этот будет уплачен.
– Только не пытайся вернуть его, пока не заполучишь западные земли. За тобой следят три соглядатая.
– Меньшего я и не ожидала, – говорит Мегера, уронив руки. – И в известном смысле я и вправду тебе обязана, – она умолкает, а потом добавляет: – В отличие от тебя я никогда не забывала, что мы сестры.
Резко повернувшись, она направляется к каменной лестнице, ведущей к конюшням. Ее запястья окружают невидимые огненные полоски, дыхание прерывается хрипом. Мегера сглатывает.
Но голову держит высоко.
XVIII
«Фьюррвит...»
Трель невидимой птицы вибрирует в ближнем сумраке. Креслин всматривается в темноту, но видит лишь пустую дорогу, тонкие сосенки и голые стволы лиственных деревьев.
Солнце уже давно скрылось за смутно очерченными кряжами Закатных Отрогов. Однако и в вечерних сумерках Креслин отмахал по извилистой, не слишком торной дороге на Галлос добрых четыре кай.
Уже близилась настоящая ночь, когда вдалеке сделались заметны очертания какого-то строения – не иначе, постоялого двора. К тому времени ноги путника, даже сквозь толстые подошвы сапог, начинают чувствовать холод подмерзшей глины. Несмотря на усталость, Креслин старается не сходить с твердых участков, чтобы оставлять как можно меньше следов. На тот случай, если стражи заберутся так далеко на восток.
Впрочем, так ли уж далеко? Сколько кай одолел он за восемь дней с момента побега?
Невесть с чего Креслину вспоминаются давние уроки, изучение Предания. Почему ангелы снизошли на Крышу Мира? И почему люди оказались так слепы? Как можно было поверить, что какой-либо пол, хоть мужской, хоть женский, имеет исключительное право на власть?
Юноша механически переставляет ноги, раздумывая о месте для ночлега. Смутно различимая впереди постройка снова привлекает его внимание. Это не постоялый двор, ибо вокруг распространяется не тепло, а... нечто иное.
Образ строения формируется в его мыслях все отчетливее, пока, после трех длинных изгибов дороги, увиденное внутренним взором не предстает перед ним воочию. Это полузасыпанный снегом придорожный зимник: неказистое приземистое сооружение с прочной крышей и подъемным (чтобы можно было открыть после любой вьюги) дощатым щитом вместо обычной двери. Переступая через сугроб у порога, Креслин ныряет под каменную притолоку и заглядывает внутрь. У очага, под закопченными камнями дымохода, сложена небольшая поленница.
– Неплохо...
Сбросив вещевой мешок на холодный каменный пол, он отыскивает возле очага топор и начинает обтесывать самое тонкое поленце, пока не набирается кучка щепок на растопку. Выйдя наружу, Креслин обламывает несколько зеленых хвойных ветвей. Огниво не подводит – и вскоре хижину обогревает огонь. Впервые за долгое время Креслин с наслаждением запивает чуть ли не последние крошки походного пайка горячим чаем. А потом, радуясь относительному теплу, засыпает.
Просыпается он задолго до рассвета – с содроганием и неясным ощущением того, что его ищут. Сон вспоминается смутно... То ли там была белая птица, то ли зеркало с пузырящейся, бурлящей поверхностью. И сон ли это?
– Белая птица...
Укутанный в зимнее стеганое одеяло, Креслин качает головой. Сначала женская тень, теперь еще и птица. Возможно, все дело в том, что он чувствует себя виноватым? Виноватым в том, что покинул сестру, что расстроил планы матери... Или это результат голода и усталости? Да, вот еще и зеркало. Что может означать зеркало?
Креслин делает глубокий вздох. Женщину на снегу он увидел давно, когда еще не мог ни проголодаться, ни выбиться из сил. А птица с зеркалом... Ни то, ни другое не может быть ничем, кроме сна.
Неужто все в его жизни основано на снах? Неужто и у других дело обстоит так же? Сны, навеянные Преданием. Сны о лучших временах и о лучшем мире, именуемом Небесами. Кто же он в действительности, что представляет собой? Юноша – то есть даже не мужчина, нигде не нашедший своего места?..
Желудок урчит, напоминая о насущном. Выбравшись из-под одеяла, Креслин натягивает сапоги и накидывает парку. За порогом в серой предрассветной хмари стонет ветер. Креслин тянется в сумрак, касается ветра и, ощутив его прохладу, удовлетворенно кивает. Рассвет будет ветреным и хмурым, но снегопада, во всяком случае в ближайшее время, не предвидится.
Свернув и уложив одеяло, беглец отправляет в рот крохотные кусочки высохшей медовой лепешки и твердого, как камень, желтого сыра, запивает эти яства талой водой из фляги.
Завязав котомку, Креслин еловой веткой сметает золу костра в кучку посреди очага. Такой же веткой будут заметены и ведущие к дому следы. Несколько порывов ветра – и необходимая маскировка завершена. По прошествии недолгого времени даже опытный следопыт не сможет точно установить, когда в зимнике останавливались в последний раз.
Намек на розоватое зарево затрагивает уголок неба, но тут же растворяется в сером тумане облаков. Креслин шагает по дороге к восточному кряжу Закатных Отрогов, до предгорий которого осталось всего несколько кай.
Боль в плечах постоянно напоминает о том, как далеко унес он свою котомку, хотя за это время она основательно полегчала. Выдыхая белесый пар в такт размеренным шагам, юноша движется на восток, не сходя с тележной колеи, успевшей не раз оттаять и подмерзнуть, оттаять и подмерзнуть...
XIX
В те дни над ангелами Небес властвовали правители, над коими имелись свои правители, над коими в свою очередь имелись свои.
И были те ангелы Небес мужского пола и женского, но хотя более половины сонма ангельского составляли женщины, правителями из их числа были немногие, да и те – лишь правителями низшего ранга. Среди высших же властвующих, серафимов и херувимов, женщин не имелось вовсе.
Оные ангелы небес обладали великим могуществом, ибо, будучи подобны богам, могли метать молоты разящих молний и одолевать несчетные лиги, как по тверди земной, так и по небу в быстрых колесницах, влекомых пламенем.
Когда же те ангелы по зову властвующих ополчились на битву с демонами света, женщины из сонма ангельского вопросили правителей:
– Почему ополчились мы против демонов?
– Потому, – ответили им властвующие, – что демоны те противостоят нам.
Но женщины, оным речением не удовлетворясь, вопросили вновь:
– Почему должно нам сражаться с демонами?
– Потому, – рекли херувимы, глубоко задетые сим вопросом, – что те нечестивые демоны поклоняются свету и поддерживают хаос, а стало быть, противостоят нам.
Но женщина по имени Рибэ, одна из властвующих низшего ранга, не удовлетворилась вновь, и сказала:
– Демоны не посягают ни на владения, ни на жизни наши, однако же вы, властвующие, готовы пожертвовать детьми нашими и детьми детей наших лишь потому, что те демоны не таковы, как мы.
– Не может быть мира меж ангелами и демонами ни на своде Небес, ни в бездне ада, – возглаголил серафим, опоясывая чресла верных своих мечами звезд, каковые суть солнца, и вручая им копья зимы, мир выстужающей.
– Ты утверждаешь, будто мир невозможен, однако ж он длился до сего дня, и почему не может продлиться долее, я от тебя не слышала, – упорствовала Рибэ.
Великий гнев охватил серафимов, и ярость объяла херувимов, и собрали они мужчин сонма ангельского, дабы те призвали женщин к покорности. И сотворили они белый туман, каковой, как рассказывают, открывал истинную суть, суть внутреннюю всякого, будь он мужчина или женщина, ангел или смертный. И всех ангелов окутали белые облака.