Креслин морщит лоб, но не произносит ни слова, подозревая, что любые слова могут навлечь на него еще большую беду.
– Интересно, – роняет женщина. – Пошли!
– Могу я оставить медяк служанке?
– Дело твое. Хочешь, так можешь считать себя нашим гостем.
Достав из кошелька монетку, юноша кладет ее на выщербленный стол.
– Куда?
– За дверь, а потом прямо вверх по склону. И не вздумай бежать, если не хочешь, чтобы тебе сожгли потроха.
Креслин наслышан о Белых стражах – они используют как оружие, так и магию. Он весьма сожалеет о том, что первая встреча с ними обернулась для него именно таким образом. И все из-за нелепой оплошности: надо же ему было задуматься о вкусе сидра!.. Поджав губы, он выходит за массивную деревянную дверь, и за шиворот ему лезут капли холодного весеннего дождика. Дневное тепло, казавшееся ему почти летним, исчезло. Колючий дождь досаждает, однако вызвать ветерок и прогнать надоедливую морось Креслин не решается, не зная, как могут воспринять это вооруженные чародеи.
– Вверх по склону, чужеземец!
Следуя этой команде, Креслин рассеянно отмечает немалый рост Белого стража – мужчина выше его почти на целую голову.
– Ты и правда считаешь меня способным использовать этот клинок? – спрашивает его Креслин.
– Да. Сам не знаю, почему, но мне не хотелось бы оказаться поблизости, когда тебе представится такая возможность.
Креслин смеется.
– Ты находишь это смешным?
– Не это. А то, что вы невесть почему сочли меня смертельно опасным преступником. А ведь я вообще ничего не делал: просто сидел в таверне и пил сидр.
Ни тот, ни другая не отвечают, однако Креслин уловил, как усилилось напряжение этой пары, и пожалел, что вообще раскрыл рот. Хотя, с другой стороны, и молчание могло быть истолковано как признание вины.
По мере того как таяли последние отблески заката, тускло-белые камни улицы начинали светиться внутренним светом. Из-за этого висевшие над каждым порогом масляные лампы казались чуть ли не лишними.
Ведущая вверх по не слишком длинному склону улица заканчивается у порога стоящего на холме квадратного здания.
– Сюда!
Взгляд Креслина улавливает полосу белого тумана, похожую на ту дорогу, что совсем недавно привела его в Фэрхэвен.
– Сайриенна? В такую рань – и уже задержала какого-то гуляку!
Слова принадлежат сидящему за столом худощавому мужчине, одетому не в белую, а в черную кожу. Когда он говорит, его губы открывают ровные белые зубы, и зрительно это делает его старше. Но Креслин полагает, что лет ему ненамного больше, чем женщине.
– Вызови Гайретиса.
– Ну у тебя и шуточки.
– Вызови Гайретиса, не то...
– Драгоценнейшая, да ты никак мне угрожаешь?
– И не думаю. Я могу просто вернуть этому малому его меч и больше ни во что не вмешиваться.
– А что, это создаст затруднения?
– Вы, Черные, умеете защищаться только от других магов, – усмехается Харлаан.
– Ты не совсем прав, приятель. Не хочешь ли отрастить еще одну бородку... прямо из глаз?
Молодой страж сглатывает.
– Гак ты вызовешь Гайретиса?
– А могу я осведомиться, по какой причине?
– Это запросто. Нелицензированная черная магия, ношение холодной стали и меч – клинок Западного Оплота.
С каждым словом Черный маг присматривается к Креслину все внимательнее, и юноша чувствует пальцы, ворошащие его мысли.
– Тебе страшно повезло, Сайриенна, паренек недостаточно обучен. При том, что силы в нем хватит па троих Черных. К сожалению для него.
Креслин непроизвольно хмурится. О какой Черной силе может идти речь? Неужто всего-навсего об умении касаться ветров? Или о смехотворной способности воссоздать яблоко из сидра? Чему тут можно завидовать, чего опасаться?
– Так где Гайретис?
– Уведомлен.
Человек в черном криво усмехается. У Креслина тяжелеют веки, хочется зевнуть, по колени подгибаются, и ему едва удается не рухнуть на пол. В последний момент юноша мысленно вскидывает руку, силясь защититься от навязываемого сна, но... пол оказывается бездонным и черным.
XXXIV
– Ты уверена, что он тот самый? – спрашивает Высший Маг.
– Да много ли иных, кому такое под силу? Орудовать клинками и искривлять ветры?
– Так что бы его попросту не прикончить?
Все эти вопросы, один за другим, возникают у одетых в белое людей, кружащих над столом, точно стервятники над падалью.
– Нам известно, что он – если это и вправду он – имеет жизненную связь с тираном Сарроннина. Умри он – и что случится?
– Оборвется нить, вот и все.
– И? – стоит на своем тощий малый в белом.
– Тиран узнает, что он покойник. И что дальше?
– И тиран, и маршал предполагают, что он в Фэрхэвене.
– Тебя беспокоят две женщины по ту сторону Закатных Отрогов?
– Кто меня беспокоит, так это два единственных оставшихся в Кандаре правителя, располагающие боеспособными армиями. Я прекрасно помню, что случилось с силами вторжения, которые ты столь деятельно поддерживал, Хартор. К тому же тиран доводится по консорству кузиной герцогу Монтгрена.
– О...
– Вот именно. Если со временем этому юноше суждено лишиться сил и умереть, то... – он пожимает плечами. – Но в любом случае это лучше, чем наносить оскорбление маршалу или Риессе, особенно если в том нет необходимости.
– Я подготовлю темницу, – предлагает Хартор. В ответ слышится тяжкий вздох.
– Ты хоть о чем-то думаешь, а? Если линии его жизни окажутся сведены в одно место, это будет верным указанием. Задача – скрыть его местонахождение от маршала и тирана; до поры никто не должен знать, в чьих он руках. А там со временем мы сможем широко распространить слухи о жестоких западных дикарках, которые, следуя своей варварской природе, довели бедного юношу до смерти. Такая молва будет нам на руку.
– Но ведь именно мы...
– А кто узнает? Мы ведь не обязаны во всем руководствоваться соображениями Черного Ордена.
Человек в ослепительно белом облачении улыбается, хотя эту гримасу трудно назвать улыбкой.
– Черным такое не понравится, Дженред.
– А им незачем об этом знать. А хоть и догадаются, как они смогут хоть что-нибудь доказать?
– Понял. Как насчет дорожно-строительного лагеря?
– Превосходное предложение, лишь с одним дополнением. Он не должен знать, кем является.
– А если Белая Тьма перестанет действовать?
– Примерно на год ее хватит. А за это время...
Стоящие вокруг стола люди в белом глубокомысленно кивают. Все, кроме одного, – кивает, правда, и он, но его лицо лишено какого-либо выражения.
XXXV
Рыжеволосая женщина встает и, шатаясь, утирает со лба пот.
– Ублюдок! Почему он не заботится о себе? Почему? Проклятая лихорадка, проклятая головная боль! Что они с ним сделали?
Не в силах сфокусировать взор, она снова оседает на деревянный стул, привинченный к полу напротив письменного стола. Ее пальцы впиваются в подлокотники, вырезанные в виде резвящихся дельфинов. Белые шрамы, все еще воспаленные шрамы на запястьях, горят почти так же, как раньше, когда ей приходилось носить браслеты из холодного железа.
– Сестра... – подавив речи, рвущиеся из глубины души, она бросает взгляд на полку над узкой корабельной койкой, где лежит белый кожаный футляр с зеркалом внутри. Левая рука непроизвольно поднимается, но тут же падает обратно на подлокотник.
И виной тому не качка. Ветры немилосердно треплют каботажное судно, идущее к северному побережью Слиго, в Тайхэвен, однако эту пассажирку морская болезнь не донимает. В отличие от лихорадки, терзающей ее тело, и мыслей, терзающих душу.
Обе руки вновь судорожно вцепляются в дерево, по пальцам пробегает дрожь.
– Сестра, ты заслуживаешь всех мук преисподней! – женщина обессиленно откидывается па стуле. Стоит ей закрыть глаза – и перед ними встает виденная в зеркале клубящаяся белизна. Она блокирует любые попытки восстановить прерванную жизненную связь.
– Будь проклята тьма... и он... и она! – срываются слова с растрескавшихся губ. – Будь все проклято!
XXXVI
Резкий, лишенный ритма лязг молотов о зубила наполняет утренние сумерки, окутывающие каньон.
Человек с серебряными волосами бредет мимо глубоких расселин, разделяющих заготовки монолитных блоков – каменных кубов со стороной в тридцать локтей. Поднимаясь к разгрузочной площадке, он наклоняется вперед, чтобы сбалансировать вес камней в корзине, не обращая внимания на привычную боль от парусиновых лямок, врезающихся в тело.
Перед ним расстилается новый искусственный каньон, открывающийся на восток, – острый как нож разрез в горном массиве. Дно этого разреза уже начинает покрывать плотно пригнанное мощение дороги. Дорога – так ему, кажется, говорили, – не отклоняясь в сторону и на палец, ведет из Фэрхэвена прямо к тому месту, где он стоит. Позади него, примерно в четырехстах локтях от деревянной разгрузочной площадки, вздымается каменная стена. Деревья, трава и мягкая почва над каменным основанием были удалены, отчего в каньоне много пыли. Она то и дело забивается рабочим в глаза или вынуждает их кашлять.
На полпути между разгрузочной платформой и горой, стоящей по курсу продвижения дороги, видны две фигуры. Сапоги, туника, брюки – все белое.
С наработанной ловкостью юноша поворачивается, выскальзывая из лямок и освобождаясь от ноши, и отступает в сторону, чтобы дождаться пустой корзины.
Его взгляд скользит по блестящей дуге речушки, протекающей у северной стены каньона и впадающей в придорожный канал.
Мастер, принявший корзину, опорожняет ее в желоб, заполняя дробленым камнем пространство между основными блоками. Водосток рядом с новым дорожным полотном еще не соединен с основным каналом, и воды в нем нет.
– Следующий!
Человек, не имеющий имени, забирает пустую корзину и возвращается туда, где стоят маги в белом.
Солнце еще не поднялось достаточно высоко, чтобы осветить дно каньона. Там таятся утренние тени. Неожиданно все звуки перекрываются пронзительным свистом.