– Лена, – прокаркал он; затем, распрямившись, громче: – Лена!
Порыв ветра всколыхнул траву.
Шэй поставил ногу на первую ступеньку, ведущую в зев башни, когда что-то шевельнулось на фоне неба и ухнуло из проёма слева над ним. Это падение было не похоже на полёт птицы, вырвавшейся из окна, – на этот раз кто-то словно выбросил наружу мешок, бесполезный, неодушевлённый предмет.
Он больше не мог бежать; ему едва хватало сил, чтобы не упасть.
Прошло несколько минут, прежде чем он нашёл тело: ночь не рисовала всё так же бережно, как это делал день, кругом – сплошной тёмный солод и слипшиеся силуэты.
Его пальцы коснулись мокрого пятна на её груди, слева.
И когда он поднял её с земли, обнял за плечи и прижал к себе, на него нахлынуло дежавю – только, в отличие от Лены из его прошлого, эта не назвала его по имени, ничего не спросила, не сказала, что любит его.
Ничего не сказала.
Карусель из его воспоминаний остановилась; она шагнула на землю, под гирлянды, улыбаясь солнцу, щекотавшему ей нос.
Шэй вспомнил, как она произнесла:
– Спасибо.
Как он поцеловал ей руку, и всё остальное стало неважно.
Ты однажды сказала мне, что умеешь читать судьбу по ладони, сестрёнка. Мы оба были детьми, и это была полнейшая чушь, конечно же, но для ребёнка такие вещи, как судьба, существуют на самом деле. Я помню, ты сказала, что я встречу прекрасную, необыкновенную женщину, полюблю её, и мы будем жить долго и счастливо.
Забавно, какой властью обладают над нами детские воспоминания. Теперь, оглядываясь назад, мне кажется, я всё время ждал, когда напророченное тобой сбудется.
И, слушай, может быть, у тебя и правда получилось прочесть мою судьбу – в тот единственный раз. Потому что первая часть сбылась; вот только с «долго и счастливо» ты ошиблась.
Поселение дракири выглядело не таким радужным, как в прошлый раз, когда он был здесь, – дождь смыл краски и разлил их по маленьким лужам на тротуаре.
Если подумать, то и тротуар был не таким ровным, каким он его помнил.
У ворот он мельком увидел Бриэль, отъезжавшую на повозке, но больше из замка никто не появился. Он и не думал, что человек, приложивший руку к гибели Лены, явится на похороны. Он вообще не ожидал увидеть его в ближайшее время.
Компактное кладбище, может быть, сотня надгробий, филигранные решётки: место утончённой скорби. Шэй прошёл под железной аркой, изображавшей два дерева, сплетённые наверху ветвями. В тени дуба ряд могил выступал из земли подобно процессии маленьких животных, которые куда-то направлялись, но так и не добрались до цели.
Он остановился.
Толпа скорбящих окружала тёмный объект, на который он боялся смотреть. Мужчина – дракири – читал речь, ветер доносил лишь обрывки слов: «прекрасная», «талантливая», «утрата».
«Мне здесь не место. Я так же виновен, как и те, кто убил её».
«Эйдан», – подумал он. Именно Эйдан нашёл его той ночью у тела. После её падения он был первым настоящим воспоминанием, чем-то осязаемым, и он тянул за собой, как в воронку, весь остальной мир.
– Вы убили её!
Эйдан стряхнул с себя его руки.
– Она стояла за всем. Вы хоть понимаете, что она вас использовала?
– Не смейте говорить о ней!
– Верьте чему хотите, но я спас вам жизнь. Да уберите же от меня руки!
Хуже всего было то, что он был прав.
– Вы, – сказал Шэй, – вы спасли одну жизнь и забрали другую.
– Вы расстроены, но это пройдёт, – слова были процежены сквозь стиснутые зубы. – Мне нужно ещё кое о чём позаботиться… Пожалуй, пока я не закончу, нам лучше избегать общества друг друга. Так у вас появится время привести мысли в порядок.
– Вы, Дэлин, герцог. Идите вы все к чёрту.
– Это пройдёт, – сказал Эйдан ему в спину.
Он прибавил что-то ещё, но для Шэя существовало лишь тело в его руках.
Воспоминания начиная с этого момента и до рассвета превратились в одно неясное пятно.
«Будь оно всё проклято».
Шэй поймал взгляд высокой женщины в первом ряду скорбящих; в ней было что-то знакомое, что-то милое и болезненное одновременно. Шэй прислонился к дубу, глядя на могилы, на дракири, на то, как поглощают друг друга графитовые облака.
Он заставил себя посмотреть на Лену за миг до того, как гроб исчез в земле.
Когда всё было сказано и сделано и люди разошлись, женщина осталась. Она протянула руку к свежей полосе земли. Затем снова посмотрела на Шэя.
Он выпрямился, когда она подошла к нему.
– Вы – лорд Эшкрофт?
Шэй узнал голос.
– Да. – Боль утраты пробилась на поверхность и дала ростки. – Я… Мне жаль, что мы впервые встречаемся при таких обстоятельствах.
По её лицу быстро промелькнули оттенки горя: оно дёрнулось, опустилось, затвердело.
– Мне тоже жаль.
Он подал ей руку, и они вместе побрели вдоль могил.
– Лена говорила мне, что вы – знаменитая художница.
– О вас она тоже рассказывала. Я хотела поблагодарить вас. Думаю, вы были ей небезразличны, – её голос на миг надломился. – По ней всегда было трудно сказать, она не любила показывать слабость, но, думаю, вы были единственным светлым пятном в её жизни в замке.
Карусель описала последний круг, и он, рискуя потерять равновесие, зажмурился.
– Как она умерла? – спросила она. – Мне почти ничего не сказали.
– Они… они убили её. Люди герцога, на башне. Думаю, она пыталась её уничтожить, и я пытался предупредить её, но было уже слишком поздно.
Какое-то время они шли молча.
– Вы рассказали ей историю о Башне-близнеце? – спросил Шэй.
– Это не история. Это нечто, нечто реальное и ужасающее. – Она, казалось, погрузилась в раздумья. – Она была исключительным ребёнком. Такой талантливой. Я всё не теряла надежды, что она когда-нибудь всерьёз возьмётся за живопись.
– Она говорила, что иногда пишет.
– Да, – как будто солнечный свет мазнул по лицу женщины, и боль заставила Шэя сжаться внутри: в тот момент она была старшей версией своей дочери. – Да. Она писала прекрасные картины. Пожалуйста, вы должны как-нибудь зайти, я покажу вам её работы. Лена сама… – Она прервалась и поджала губы.
Неожиданно даже для самого себя, как преступник, до этого замалчивавший признание, Шэй сказал:
– Мне она тоже была небезразлична.
Женщина не ответила. Она кивнула, не то его словам, не то собственным мыслям. Затем остановилась и сунула руку в карман.
– Она просила кое-что вам передать. «Ты поймёшь, когда», – я только сейчас поняла, что она имела в виду.
Шэй взял у неё декоративный ключ и повертел его в пальцах.
– Что он открывает?
– Я не… Я думаю, что он от её покоев в замке.
– Спасибо вам.
– Я была бы вам благодарна… – сказала она. – Я буду благодарна, если вы принесёте мне что-нибудь из её вещей.
Кольцо ключа было выполнено в виде пары рук, сложенных в форме сердца; шейка, соединявшая его с бородкой, была такой тонкой, что Шэй помедлил, прежде чем вставить ключ в замок, боясь сломать нечто прекрасное и хрупкое.
Затем он вспомнил, что уже это сделал.
В замочной скважине раздался щелчок.
«Дракири не впускают в дом чужаков, – вспомнил он. – У нас нет записей о том, откуда мы, мы знаем лишь, что прибыли из иного места, и впустить кого-то под свою крышу – значит поделиться этой уязвимостью».
Окна были витражами с рисунком облаков и колосьев пшеницы; оранжевые ромбики тут и там пропускали лучи солнца: осень поверх осени. Плавные карнизы над окнами зеркально отражали арки, опиравшиеся на спиральные колонны, создавая что-то похожее на вестибюль. За ними портьеры, тоже оранжевые, трепетали у стен подобно крылышкам насекомого.
Письменный стол на тонких ножках был вскрыт, как и винный шкафчик; ящики валялись на полу, половина была разбита в щепки – кто-то уже побывал здесь, либо люди герцога, либо Эйдана.
Добрались ли они до того, что она оставила ему? Шэй присел и одну за другой поднял валявшиеся на полу вещи. Брошь. Муфту.
Бумаги.
Предложения, написанные размашистым, воздушным почерком, были не на языке дракири. Он пролистал несколько страниц и, похоже, нашёл начало: «Я пишу не на родном языке, потому что это дневник об иной жизни, о жизни среди других людей».
Страницы были пронумерованы, и в лучах заходящего солнца сквозь оранжевые ромбики на окнах он ползал по полу, стараясь сложить воедино остатки её мыслей.
«Герцог…»
«Башня…»
«Патрик, Бриэль и остальные…»
«Праздник, который я любила с самого детства…»
«Башня».
Рядом с одним из параграфов находился простенький набросок его лица, а под ним – экскиз пяти приземистых фигурок, забавные шапочки, улыбки в потайном саду, щебет и голоса со второго этажа дома, которого у неё никогда не было.
Шэй застыл. Затем медленно сложил страницы пополам. Провёл пальцем по сгибу, чувствуя, как крошатся бумажные ворсинки. Убрал дневник в карман.
Что-то закипело у него в лёгких, упёрлось в горло в поисках выхода.
Он поднял ближайший ящик и швырнул его в стену. Ещё один. И ещё, каждый с всё большей силой, наконец срываясь на крик, будучи не в состоянии ни причинить себе ещё больше боли, ни унять её.
Он опёрся руками о стол и согнулся пополам.
«Гордое, заблудшее дитя, – подумал он. – Я назвал её гордым, заблудшим ребёнком».
Через некоторое время чувства вернулись: запах деревянных щепок, привкус пыли с портьер. Голова была тяжёлой, как при простуде.
«Вот и всё». Почему-то не на похоронах, а лишь сейчас, прочитав её мысли, он осознал – по-настоящему осознал – что никогда больше её не увидит.
– Что ты хотела, чтобы я нашёл, Лена? Дневник?
Его взгляд упал на дверь в соседнюю комнату.
Видимо, именно там – в спальне – она занималась живописью. В углу раскорячился мольберт, чистые листы бумаги и карандаши были разбросаны в изящном беспорядке. Наброски занимали каждый дюйм стен…