Самолёт чертил меловую линию по розовой доске вечернего неба.
«Мне страшно», выведенное неровным почерком.
Он снова взглянул на руку. Сколько времени прошло? Пять минут? Женщина наверняка ждала, что он её успокоит, ответит ей.
Он мог попытаться нацарапать ответ – хотя в последний раз он писал по-русски ещё в школе, в иной Европе, в восьмидесятых – вот только она, очевидно, не сможет ничего увидеть. Анджей подошёл к столу и коснулся бумаги, слова «страшно», обвёл пальцем чернильный след. Сплав форм, одни лишь линии и завитки… Затем он хмыкнул и снова обвёл буквы.
Он наклонился, вложил ручку в пальцы женщины и, направляя её руку, осторожно вывел: «Мне тоже страшно». У неё было изящное предплечье, изящное, но бледное – оно вполне могло принадлежать древнегреческому изваянию.
Её мышцы напряглись.
– Вы написали: «Мне тоже?»
– Да, – возможно, его старый учитель русского языка был не так уж плох.
– Пожалуйста, позвоните в 03. Я не знаю, что происходит. Я в Подольске, Парковая улица, дом тринадцать.
Подольск – значит, она действительно под Куполом. Анджей никак не мог ей помочь. Связи не было. С таким же успехом они могли бы жить в разных мирах.
– Я в Польше, – написал он её рукой.
Ему пришлось повторить, чтобы она поняла, – и он знал, что она поняла, потому что её пальцы судорожно сжались. Ему удалось поймать ручку прежде, чем она скатилась со стола.
Через некоторое время:
– Вы можете побыть со мной?
Анджей написал:
– Что случилось?
На фразу «Что с вами произошло?» ушло бы вдвое больше времени. Ему нужно было сделать «общение» со своей стороны менее громоздким, и он мог добиться этого, только урезая слова.
– Я не знаю. Утром смотрела ОРТ, и ведущий вёл себя как-то странно. Дёргался, время от времени пожимал плечами, путал имена. В конце уставился в камеру и сказал, что людям не нужно волноваться, если станут происходить «необычные явления». Думаю, он прочитал это с телесуфлера. Весь побледнел, как гриб. Я забеспокоилась, но всё равно пошла на работу – знаете, я сильная, меня не так-то просто вывести из равновесия.
На странице не осталось места. Анджей принёс из коридора ещё бумаги, и она продолжила:
– Я тут подумала, что смешно написала. Сейчас-то я очень напугана.
– Вы хорошо держитесь.
– Спасибо. И спасибо, что вы рядом. В общем, прихожу домой с работы, иду на кухню, открываю № 3.
– № 3?
– Ага, № 3, пир из пиров. Консервы. У нас их четыре вида, в № 3 – овощи, которые мы ещё можем вырастить. Двадцать лет под Куполом, знаете ли, выбор у нас небольшой.
– Я сожалею.
– Не стоит, это же не ваша вина. Начинаю есть, жую себе и вдруг слышу из-за спины какое-то шипение. Я оборачиваюсь, и… стена – она вся чёрная. И по ней сползает какое-то вещество, словно штукатурка расплавилась.
Анджей секунду помедлил и написал:
– Ого.
– У меня была та же реакция. А затем в голову полезли странные мысли. У людей же всегда так бывает в стрессовых ситуациях, верно? Представляете, я думала, что, наверное, мои соседи сверху разлили банку смолы, и нужно пойти поговорить с ними. Затем я решила, что нужно пощупать эту гадость, проверить, точно ли это смола. И она всосала мою руку, – пальцы женщины задрожали.
– Вы пытались втянуть её обратно?
Пауза.
– Я не понимаю, что вы написали.
– Можете позвать на помощь?
– Нет. Подождите. Давайте сделаем вот что: я напишу слово, а вы его повторите, хорошо? Мне нужно немного привыкнуть к вашему почерку.
– Хорошо.
– У меня сейчас голова плохо соображает. Может быть, вы начнёте?
Он усмехнулся – человек по ту сторону занавеса всегда кажется сильнее и спокойнее. Он был пустой оболочкой, мечтателем и неудачником; как и она, он не знал, с чего начать. Накануне их первого свидания с Эвелин именно она предложила ему выпить кофе.
Чувство вины мягко потыкалось в него при мысли об Эвелин. Прикосновения, тепло женской кожи под его ладонью, едва ощутимый запах духов, когда он проводил пальцами по лбу – как прелюдия к близости, которая никогда не наступит. Но всё-таки, на самом-то деле они не делали ничего дурного, правда?
– Сумерки, – написал он.
– Сумерки, – вторила она. – Терракота.
«Флоренция», – подумал он. Город художников, который он всю жизнь хотел посетить, рыжеволосый город, обласканный солнечным светом, отражающимся от терракотовых крыш. Анджей бросил взгляд на картонную коробку, в которой были погребены его наброски.
С «терракотой», впрочем, всё было несколько сложнее – понадобилось пять попыток, чтобы преодолеть это слово. Он сообразил, что ему нужно прикладывать больше усилий на буквах «т» и «р», чтобы их было легче разобрать. Она же, напротив, успокоившись, стала писать ровными, округлыми буквами, и её «а» заканчивались восходящими завитушками.
– Булыжник, – написал он.
– Булыжник, да! Вода. Когда-то я любила слушать, как по вечерам стучит дождь.
– Вода, – повторил за ней Анджей. – Я тоже.
Он выпрямился и выглянул в окно. Будь мир иным, они могли бы встретиться как-нибудь иначе, например, в Италии – почему бы и нет? Она была бы туристкой, он – уличным художником, в берете, с палитрой в руке. Он бы быстро нарисовал портрет прекрасной дамы. Она бы улыбнулась.
Улыбка в его воображении была улыбкой Эвелин.
«Чёрт».
– Вы живёте одна? – написал он.
– Развелась пять лет назад. А родителей потеряла в конце холодной войны. Они были в командировке прямо на границе, когда Рейган возвёл Купол.
Анджей поймал себя на том, что вопреки логике надеется, что она не спросит о его собственном семейном положении.
И, возможно, она всё-таки собиралась это сделать, поскольку начала писать:
– А вы… – но затем ручка замерла на середине предложения.
Он подождал. Сжал её руку, но она стряхнула его. Он изучал рисунок её вен и пытался вообразить, как она выглядит – со вздёрнутым, как её завитушки, носом – и как солнце играет в её терракотовых волосах. Что случилось? Его разум ответил: а что могло случиться? Возможно, вещество на её стороне было токсичным. Или, возможно, она решила, что ей незачем с ним разговаривать.
Анджей снова подошёл к окну. Далёкая дымка была однородной, но он пытался представить себе, как горизонт изгибается, переходя в очертания Купола – серого нарыва, который охватывал территорию от Смоленска до Уральских гор. Ручка всё ещё была в его руке, и он начал рисовать – прямо на подоконнике.
Стук по стене вывел его из оцепенения.
– Извините. Мне нужно было сосредоточиться. Я включила телевизор, когда пришла домой. Сейчас они транслируют срочные новости, только я ни черта не слышу. Телевизор в гостиной, а я на кухне. И у меня море в ушах.
– Наверное, ещё будет повтор. Просто успокойтесь.
– Не могу. Хотела бы я быть такой же спокойной, как вы, но не могу.
Анджей рассмеялся. Спокойный. Уверенный. Может быть, в другой жизни.
– Что вы делаете, чтобы расслабиться? – написал он.
– Я рисую. Я художница.
Он помедлил.
– Я тоже хотел рисовать. Но у меня нет способностей.
– Конечно же, есть. Я чувствую вашу руку.
– Ваг Гог из меня никудышный.
– Я вам покажу. Давайте поменяемся местами? Теперь я вас поведу.
Это было похоже на удар током – обратный контакт, её ладонь на тыльной стороне его. Она провела вместе с ним линию, пуповину ещё не определившегося изображения, и уже через мгновение они рисовали вместе.
Кривая, замкнувшаяся внизу. Ещё одна, начавшаяся почти в той же точке. Собачьи лапы.
– Спасибо вам. Мне уже лучше. Как получилось? – написала она, но он лишь смотрел на их рисунок. Собака – половина его наброска для Краковской академии. Каким-то чудом мысли двух людей, разделённых тысячью километров, сошлись.
– Я же вам говорила, что вы умеете рисовать.
Он не знал, что ответить. Анджей что-то почувствовал, пока она водила его рукой, словно он вспоминал давно позабытый навык. Ощущение было чудесным. Возможно, Платон был прав, и познание на самом деле было припоминанием. И, возможно, когда-нибудь он сможет повторить то, что она ему показала.
– Боже, – написала она, – теперь я услышала. Кажется, они увеличили громкость в студии. Ведущий всё повторяет, что если кто-то соприкоснулся с «перемещающим веществом», то им нужно задержать дыхание до тех пор, пока в организме не накопится достаточно углекислого газа.
«Ну конечно», – подумал Анджей. Телепортация – должно быть, русские проводили исследования, чтобы покинуть Купол, чтобы повернуть вспять последние два десятилетия. Поэкспериментируйте с чем-то под названием «перемещающее вещество» в лаборатории, и несколько образцов наверняка всплывут в неожиданных местах.
Вены на руках женщины пульсировали.
– Мне страшно. Если я задержу дыхание, то могу потерять сознание. Я точно его потеряю, я уже чувствую.
Анджей покатал ручку между пальцев.
– Всё хорошо. Я рядом. Я протолкну тебя сквозь стену.
Забавно, он с самого начала сдерживался, стараясь экономить слова, но сейчас заметил, что обведение занимало не так много времени – или же они оба просто привыкли к тому, как разворачивался их странный разговор.
– Мне страшно.
– Не бойся. Всё будет хорошо, я о тебе позабочусь.
– Ты когда-нибудь мечтал о другой жизни?
Анджей не ответил. Он снова посмотрел в окно и написал:
– Расскажи мне о своём городе.
– Здесь всё ещё красиво. Теперь у нас вместо солнца органические лампы – жаль только, что они такие бледные. Но иногда сквозь дверь старой церкви вниз по улице пробивается свет. Думаю, у них ещё остались свечи, и свет такой же жёлтый и тёплый, каким я помню солнце.
Это мог быть его дом, его город, но за целую вселенную отсюда; чудо рождения – кто-то явился в этот мир по одну сторону занавеса, кто-то – по другую. Пространство не имело значения и повторяло само себя, пока из его складок не возникали похожие дома и церкви, а в них – то же одиночество, та же надежда, та же тоска.