Она повернулась к нему:
– Не смей о ней говорить.
– Послушай. – Он опустил глаза в пол. – Я никогда в жизни нигде не побеждал, ты ведь знаешь. Поэтому это было для меня так важно. Я хочу сказать, что понимаю, почему ты злишься, но попытайся и ты понять меня…
Она вздёрнула подбородок и сказала:
– Отношения, дорогой, хрупкая штука. Их легко разрушить.
– Пожалуйста, – сказал он, – пожалуйста.
Обжигающие слова, крики заклокотали в груди и подкатили к горлу, но миссис Эпплби спокойно вытерла руки о вафельное полотенце.
– Думаю, будет лучше, если мы какое-то время поспим в разных комнатах.
Он побледнел. Кивнул:
– Простыню мне дашь?
– Возьми ту, что с розовыми цветами.
Дверь в парадную её дома была приоткрыта, а на улице стояли два мягких кресла – кто-то съезжал. Миссис Эпплби не обернулась, чтобы посмотреть, идёт ли ещё за ней бумажный человек, но, когда она ступила на лестничную площадку, то снизу, из вестибюля, донёсся шорох, словно кто-то складывал газету.
«Может быть, они учатся», – подумала она. Может быть, он учился. Ей было проще думать о существе как о «нём» – так ситуация приобретала хотя бы видимость нормальности.
Она поняла, что стискивает рукой перила, отпустила их и спешно поднялась по лестнице. В магазине всё казалось по-другому, ведь там и на улице вокруг были люди. Она захлопнула дверь квартиры и прислонилась к ней, тяжело дыша.
Прислушалась.
Ничего. Тишина.
Затем послышался тихий шелест, и она затаила дыхание. Шелест приближался. Три, может быть, четыре метра, два, один.
Он стоял по ту сторону двери, она была в этом уверена. Она могла впустить его – или пойти на кухню и выпить вечернюю чашку чая, зная, что он скорее всего стоит на лестнице, давая соседям повод для сплетен.
Когда она потянула за дверную ручку, он стоял там, руки по швам.
– Прошу, – сказала миссис Эпплби и жестом пригласила его войти.
Прихрамывая, он прошёл мимо неё. На его спине были надписи, чернильные каракули, размашисто намалёванные поверх сложенной бумаги: «Пит любит Мэри», «Я – чудовище из Бредонгетто», «Спасибо за раздельный сбор мусора», «МНЕ НУЖНА ТВОЯ БУМАГА». Кто-то особо одарённый даже налепил на него объявление о сдаче комнаты, но мысли миссис Эпплби занимала лишь его голова. На ней виднелось нечто неожиданное – уголок на удивление знакомой газеты.
«Дэниел». Она сжала кулаки, отгоняя от себя эту мысль и возводя вокруг неё стены. Она попыталась вспомнить лондонский адрес Прю, мысленно перечислить вчерашний список покупок из продуктового магазина – что угодно, лишь бы избежать мыслей о Дэниеле.
На кухне она поставила чайник на плиту. Бумажный человек остановился у стола и стоял там, пока она расставляла на чайном подносе две чашки, блюдца и сахарницу. Скупые, ритмичные движения – очередное упражнение в тщетности. «Газета, – думала миссис Эпплби. – Неужели это та самая газета?»
Звякнул фарфор, и она сказала:
– Не стой, присаживайся.
Разговаривать с бумажным человеком, воображая, что он настоящий, становилось проще. Но он, конечно же, не отреагировал – ей пришлось выдвинуть ему стул и похлопать по мягкому зелёному сиденью.
Он сел. Голова, или её подобие, теперь оказалась в нескольких дюймах от миссис Эпплби. Она наклонилась вперёд, уперев руки в колени. Когда она нашла то, что искала, то ахнула. Обошла стол. Снова остановилась рядом с ним, кусая ногти.
– Послушай, – сказала она, – послушай, я просто посмотрю, хорошо?
Ответа она не ожидала, и его не последовало.
– Ладно, – выдох. – Ладно. Начнём.
Там, где могла бы находиться человеческая щека, оттопыривался уголок газетной страницы. Она потянула за него, и сложенный кусок распрямился, открыв часть заголовка – «Вниз по реке…» – под фрагментом чёрно-белой фотографии.
Бумажный человек дёрнулся, и пронзительный свист заставил миссис Эпплби отдёрнуть руку. Сердце бешено колотилось; потребовалось несколько секунд, чтобы шум моря в ушах стих и она поняла, что звук издавал чайник, оставленный на плите.
Тяжело дыша, она онемевшими руками налила бурлящую воду поверх чайных листьев.
В тишине, потягивая чай, обжигавший ей язык, она не могла оторвать взгляд от края газеты, теперь свисавшего с его головы.
Он медленно взял вторую чашку и повторил её движение, поднеся руку к лицу и опустив её. Бумага намокла от чая, и коричневое пятно растеклось по складкам, превратившись в подобие улыбки.
Она усмехнулась, затем засмеялась во весь голос, всхлипнула и снова засмеялась:
– Ты повторяешь мои движения. Следишь за ними, как собака, верно? Дура, какая же я старая дура. – Миссис Эпплби сжала и разжала кулак и наклонилась вперёд. – Прости, прости меня, но мне нужно попробовать. Нужно.
В этот момент он поставил чашку обратно на поднос, словно понял её и молча разрешил ей сделать то, что она хочет. Это придало ей решимости. Она потянула газету, та поддалась и расправилась.
За ней последовала треть головы бумажного человека, и то, что осталось от тела, рухнуло набок, как сломанная игрушка.
Чашка, которую миссис Эпплби всё ещё держала в руке, выскользнула из её пальцев и упала, забрызгав поднос каплями чая и осколками фарфора.
– Боже, что же я наделала, что же я наделала?
Она смяла газету в ком и несколько раз безрезультатно приложила её к выемке в бумажной голове.
Телефонная трубка, которую она прижимала к уху, была ледяной. Держась одной рукой за стену коридора, миссис Эпплби дрожащими пальцами набрала номер Джо Редмонда.
– Джо? Джо? Пожалуйста, прости меня, я знаю, что уже поздно… Да, случилось что-то ужасное… Нет, я в порядке, но ты единственный, кто… ты ведь занимался бумажными людьми, правда? В восемьдесят шестом, по заданию мэра?.. Мне нужна твоя помощь, прошу, прошу.
Джо Редмонд по меньшей мере полминуты вытирал ноги о коврик у двери и всё это время, не прекращая, извинялся.
– Извини, на улице грязновато, да; дождик зарядил – несильный, но всё же, слякоть такая; ммм, прости.
Наконец миссис Эпплби не выдержала и сказала:
– Джо, пожалуйста, сними ты уже ботинки. Дело серьёзное.
Он выпрямился, как солдат на учениях.
– На кухне, – сказала она.
После звонка она осталась ждать Джо в коридоре; в ней, глубоко внутри, теплилась безосновательная надежда на то, что, когда они войдут в кухню, бумажный человек снова будет сидеть за столом.
Вместо этого она свежим взглядом увидела тело на полу, а через несколько секунд склонилась над раковиной, и её вырвало.
– Боже, боже, – сказал Джо.
Миссис Эпплби прорвало, и она зарыдала.
– Я… я просто… вынула газету…
– Вот эту, на столе?
– Да… да. О, боже.
Джо, встав на одно колено рядом с телом, приложил скомканный лист к выемке в голове. Затем он вздохнул.
– Это всё моя вина, – сказала миссис Эпплби. – Я убила его, я убила его.
– Это что, Дэниел? – Джо прищурился, глядя на черно-белое фото на главной странице.
– Да. – Она всхлипнула. – Дэниел, Дэниел… и эта чёртова газета.
– Прости, что?
– Дэниел. – Она больше не отгоняла эту мысль. Первый приступ рыданий прошёл, и теперь она плакала беззвучно. – Я уже видела эту газету в восемьдесят шестом. Всё случилось за пару дней до моего дня рождения, и моя мама – мы с ней до этого год не разговаривали, – она вдруг позвонила и сказала, что приедет. – Миссис Эпплби судорожно вдохнула. – Я была… я была так рада. Несмотря на всё, через что мы с ней прошли, я была рада.
– Понимаю.
– Разговаривала с ней по телефону и, помню, боялась, что скажу что-нибудь не то, и она передумает. Я попросила Дэниела забрать её с вокзала. Ей было восемьдесят, а у нас была машина, и я не знаю, помнишь ли ты, но десять лет назад здесь не было никакого такси.
Я рано вернулась домой, чтобы приготовить ужин – даже свечи поставила, представляешь? Украсила стол свечами. Я. Потом пробило шесть вечера.
Потом семь.
Восемь.
«Свечи», – подумала она. И пришло же ей в голову поставить свечи.
Она гасила каждый трепещущий огонёк, сжимая пальцами фитиль: «Вот тебе, вот тебе». Затем она смела все бумажные подсвечники в форме сердечек в мусорное ведро и села за стол ждать.
Тянулись минуты, и примерно через полчаса от входной двери донёсся скрежет ключа, который пытались вставить в замочную скважину. Она считала: десять секунд, двенадцать. Наконец Дэниелу удалось войти, и, судя по доносившимся из коридора шорохам, теперь он возился с чем-то ещё, наверное, с ботинками.
Миссис Эпплби ждала.
По квартире разнеслись глухие шаги: в гостиной, в спальне. Он искал её. Когда он ввалился в кухню, она продолжала смотреть на стол, но было ясно, что он замер на месте – даже его дыхание, обычно тяжёлое, стало едва слышным. «Думай, скотина, думай».
Когда она подняла голову, Дэниел стоял в дверях с приоткрытым ртом, похожий на огромного ребёнка, сжимая в руках газету. От него разило виски.
– Как прошёл твой день, дорогой? – сказала миссис Эпплби. – Ты ничего не забыл?
Он прикусил губу и повёл газетой, словно хотел отдать её ей.
– Я… Майкл, Джордж и я – мы попали на первую полосу…
Он что-то лепетал и ещё больше становился похож на ребёнка, отчего она лишь сильнее закипала.
– Только посмотри: они пишут, что окунь, которого мы поймали на прошлой неделе в реке, самый большой…
Чем больше он говорил, тем больше её гнев сосредотачивался. Она вскочила на ноги, в два шага сократила расстояние между ними и вырвала газету у него из рук.
– Мой день рождения в субботу – это на случай, если о нём ты тоже забыл, – так что спасибо тебе за ранний подарок.
Дэниел открыл и закрыл рот.
– Мама, – сказала она. – Моя мама. Как ты мог о ней забыть?
– Я…
– Она вернулась домой. Она мне позвонила. Разговор был очень короткий.