Боже милосердный, сколько же здесь параллелей с «Башней». 2015-й был давно, чек на сто баксов, который я получил тогда за рассказ, много лет как спущен на рестораны и выпивку – я и думать забыл про «Вавилон», когда принялся за повесть в январе 2020-го. Я смутно припоминал, что когда-то уже писал про некое гигантское сооружение и псевдоинопланетную расу, но все детали остались в предыдущем десятилетии.
В рассказе явно прослеживается влияние знаменитой новеллы Теда Чана – не помню, осознавал ли я это тогда. Интересен «Вавилон» в основном тем, что демонстрирует, как некоторые тематические элементы могут созревать в голове годами. Прочитавшим «Башню» предлагается поиграть в интересную (ладно, ладно, согласен, интерес тут сомнительный) игру «Найди десять отличий».
Под конец каждого дня, когда время позволяло, я проводил по меньшей мере десять минут на балконе. С него открывался вид на рыночную площадь, и я смотрел, как лавочники сворачивают ковры, как торговец специями аккуратно складывает свои многочисленные склянки в сундук, доходивший ему до пояса, как уличные факиры выдыхают последние языки пламени перед закатом.
Днём в пустыне выцветают все краски, и лишь в короткий промежуток перед наступлением сумерек Вавилон показывает своё истинное лицо. Он похож на детский рисунок – всё слишком насыщенно, слишком броско; цвета перетекают туда, куда не должны, здания вдали сливаются с небом, а недостроенная Башня почти касается облаков.
Два тикалинских воздушных корабля – «небесные колесницы», как я назвал бы их несколько лет назад, – приближались к городу с запада.
– Син-или, заходи внутрь, любовь моя, или твой туоко перегреется, и чайник расплавится.
Иногда в моём аскетичном вечернем ритуале находилось место туоко – лёгкому травяному наркотику, который принесли с собой гиганты. Его потребление теперь было широко распространено во всех тикалинских городах; в умеренных количествах туоко практически не имел побочных эффектов, но помогал расслабиться и немного притупить сознание.
Лёгкий ветерок услужливо раздвинул передо мной занавески. Зная мою любовь к уюту, Нину зажгла чайные свечи в керамических подсвечниках – одну на столе, одну на книжной полке.
Я наполнил миску туоко и сел на краешек кровати, наблюдая за ней.
Во тьме моя жена была силуэтом – её волосы чёрной волной падали на плечи, юбка платья расходилась высоко на бёдрах – слишком высоко, на мой вкус. Полагаю, она надела его, чтобы позлить меня – всё это было частью игры, как говорили в Вавилоне.
– Как прошёл твой день? – спросила низким и бархатистым голосом.
– Я видел, как человек умер, – сказал я. – И к тому же тикалинец. У него были жуткие ожоги по всему телу.
Нину повернулась ко мне:
– Тикалинец?
– Они сказали, что это… как же они это назвали… Диверсия? Я не знаю такого слова.
Она помолчала.
– Я тоже.
– Давай поговорим об этом в другой раз, не хочу портить вечер.
Нину бросила в мою сторону раздражённый взгляд, но затем, как это часто бывало, её недовольство сменилось странным выражением, которое я не мог точно определить, но которое, как я отчаянно надеялся, было любовью. Я бы дорого заплатил, чтобы узнать, что она видела на самом деле, когда смотрела на меня. Нину настолько отличалась от всех других женщин, которых я знал, что мне было не с кем её сравнить. Я улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ.
– Посиди со мной, – сказал я.
– Раз ты настаиваешь.
Одним изящным движением она скользнула на кровать позади меня и стала разминать мои плечи. Но я хотел не массажа, обернувшись, я обнял её. Затем мы занялись любовью, а после мир затих и уснул.
Если кто-нибудь скажет вам, что где-нибудь, когда-нибудь существовало место более пышное или таинственное, чем Вавилон, не постесняйтесь обвинить его во лжи.
Я помню, как шесть лет назад пришёл в город, чтобы работать на Башне; как таращился на воздушные корабли, сверкавшие на фоне прозрачного неба, и на огромные трубы, переносившие воду с гор. Но лишь когда я миновал ворота, Вавилон по-настоящему взял меня в свой плен. Улицы шириной с небольшую речушку, террасы садов у входа в каждый второй дом, окна и балконы с чужими, не от мира сего узорами; а среди всего этого – монументальные фигуры существ, которых можно было бы принять за людей, если бы в среднем в нас было по три метра росту. Тикалинцы передвигались по городу исключительно «верхом», сидя, скрестив ноги, на квадратных платформах, паривших на уровне пояса; к каждой платформе по углам были прикованы четыре Человека-из-Грязи – автоматона, как меня позже научили их называть.
Когда я пришёл в мастерскую, там уже собралась перешептывавшаяся, переминавшаяся с ноги на ногу и явно чувствовавшая себя неловко толпа. Сама мастерская оказалась не такой, какой я её себе представлял, – я думал, что окажусь в хибаре плотника, но вместо этого попал в тускло освещённый сводчатый зал, настолько большой, что стены и потолок терялись в полумраке. Это был переоборудованный храм.
Я никогда не видел в одном месте cтолько числовых машин и автоматонов. Экраны горели бледно-зелёным, возвращая некогда священному месту часть былой таинственности. Силуэт в углу, который я ошибочно принял за статую, оказался тикалинцем, задумчиво рассматривавшим толпу потенциальных наборщиков чисел. Рядом с ним стояла женщина, самая красивая из всех – на самом деле, из всего, что я видел в жизни. В тени своего спутника она казалась ребёнком, но взгляд всё равно останавливался именно на ней: гибкая, с гордо посаженной головой.
Прибыл старший наборщик чисел. Он вёл себя оживлённо, слишком оживлённо для той задачи, которую перед ним поставили; он разве что не отплясывал перед строем потенциальных работников, которые наблюдали за ним с мрачным терпением. Он производил впечатление человека, который и сам бы прошёл испытание, если бы ему это дозволили.
На первый взгляд поставленная перед нами задача казалась простой. Старший наборщик чисел вывел вперёд одного автоматона. Стандартная единица – все они выглядели одинаково, словно кто-то взял человеческое тело, расчленил его, отделив кисти от рук, голени от бёдер и так далее, а затем снова сшил всё вместе металлическими стержнями. Автоматон смахивал на глиняные куклы, которые были у каждого ребёнка в тикалинских городах; он был похож на них всем, кроме лица. Вместо лица была маска, застывший слепок человеческих черт.
Жестом циркового трюкача наборщик чисел достал судру и закрыл ей автоматону глаза. Пространство перед устройством представляло собой лабиринт из столов, стульев и разношёрстной мебели; наша задача состояла в том, чтобы ввести такие числа, которые бы позволили автоматону пройти лабиринт.
Само собой, никто из нас не знал, как с этим справиться. Поиск пути был обязательной дисциплиной в тикалинских учебных заведениях, где мы получили наше образование, но в основе всегда лежало визуальное распознавание. Уберите его, и автоматон превращался в слепого котёнка.
Мы по очереди подходили к числовой машине. Теперь я порадовался тому, что пришёл так поздно – это дало мне возможность понаблюдать за остальными. Большинство всё равно ничего не могли придумать, хотя несколько достойных попыток всё же было. Первый претендент, мужчина лет двадцати, привёл автоматон в исступление – тот начал размахивать руками, пытаясь нащупать дорогу. В конце концов он врезался в тяжёлый верстак, и его пришлось заменить.
Другая участница, на этот раз женщина, поставила автоматон на четвереньки, видимо, решив сымитировать собаку-поводыря. Всем на время пришлось отвлечься, чтобы вытащить несчастного из-под одного из столов.
Когда подошёл мой черёд, в голове уже сложилось решение, которое тогда показалось мне гениальным.
– Я могу воспользоваться другими предметами в зале? – спросил я у старшего наборщика, как я помню, слегка надтреснутым голосом.
Он смерил меня взглядом.
– Вам нельзя ничего трогать своими руками и нельзя снимать судру с автоматона. Помимо этого, можете делать всё, что заблагорассудится.
– Спасибо.
Я не помню, как ввёл числа, как они появились на экране. Зато я помню поражённый вздох из толпы, когда я попросил машину выдать мне не одну, а две карточки.
Передача информации, связь.
Связь была ключом к этому испытанию.
Идея, разумеется, была не нова – все мы хоть раз в жизни видели уличного попрошайку, водившего слепого товарища, – но, кроме меня, больше никому не пришло в голову применить её. Всё испытание было тщательно спланировано так, чтобы заставить нас сосредоточиться на несущественных подробностях: на судре, верстаке, перевёрнутом стуле.
Вместе с остальными я наблюдал, как выполняется мой сценарий. Один автоматон общался с другим, ведя его по деревянному лабиринту. Конечно же, они не разговаривали вслух, лишь обменивались данными, но поскольку они так сильно походили на людей, было трудно не применять к ним человеческие термины.
Когда лабиринт был пройден, в зале воцарилась тишина, а затем старший наборщик разразился аплодисментами, которые на миг вытащили бывший храм из небытия.
– Чудесно, просто чудесно! Смотрите все… Как тебе удалось прийти к решению?
– Люди-из-Грязи любят говорить. Большинство об этом не знают.
Послышались невесёлые смешки.
– Ох, и опять это слово. – На этот раз старший наборщик одарил меня ледяной улыбкой. – Они не люди, дорогой мой, а ав-то-ма-то-ны. У них терракотовые оболочки, защищающие от перегрева, – он постучал по корпусу ближайшего к нему устройства, – и, поверь мне, внутри них нет ничего, даже отдалённо напоминающего то, что внутри у тебя.
Я повернулся, чтобы посмотреть на тикалинца. Сердце ёкнуло, потому что девушка наблюдала за мной, и в её взгляде было что-то чужое, неестественное, но выражение тут же улетучилось, и я всё списал на собственные нервы. Через секунду я уже любовался чертами её лица.
Её звали Нину, и мы поженились несколько месяцев спустя, когда я стал полноправным младшим наборщиком чисел. Оказалось, что она была служанкой в доме тикалинца и знала об их обычаях даже больше, чем начальник мастерской. Трудно такое признавать, но именно она превратила меня в того человека, которым я стал сегодня – с ней я постепенно избавился от своего иеревванского акцента и начал говорить и думать понятиями тикалинцев.