вари. Похожи на огромных бабуинов с грязным белым мехом. Не очень, впрочем, успешная ветвь эволюции. Мы нашли лишь одну стаю, но и они постепенно вымирают. Совершенно очевидно, что человек Грегора видел именно их. И преувеличил увиденное сверх всякой меры.
Наступило тяжелое молчание, и нарушил его Сандерс. Тихим, убитым голосом он произнес:
— Один только вопрос. Ради чего все это?
Улыбка на губах Дубовски растаяла.
— Вы так ничего и не поняли, Сандерс? Ради истины. Ради того, чтобы освободить планету от невежества и суеверия.
— Освободить Призрачный мир? — переспросил Сандерс. — А разве он был порабощен?
— Безусловно, — ответил Дубовски, — Порабощен дурацкими мифами. Страхом. Но теперь эта планета свободна и открыта для людей. В конце концов мы откроем и тайну руин тоже — теперь нам не будут мешать невнятные легенды, заслоняющие факты. Мы откроем Призрачный мир для колонизации. Люди уже не будут бояться прилетать сюда, жить здесь и работать. Мы победили страх.
— Колония? Здесь? — Сандерс даже удивился, — Вы собираетесь разгонять туман вентиляторами или как? Сюда уже прилетали колонисты. С тем же и улетели. Почва не та. Да и горы кругом — не очень-то развернешься тут с фермами. По крайней мерс на серьезной коммерческой основе. Фермерствовать на Призрачном мире просто невыгодно, тем более что сотням других колоний позарез нужны рабочие руки. Ну зачем вам еще одна планета? Зачем превращать Призрачный мир в еще одну копию Земли?
Сандерс печально покачал головой, осушил свой бокал и продолжил:
— Это вы ничего не поняли, доктор Дубовски. Не надо обманывать себя. Вы не освободили Призрачный мир. Вы его уничтожили. Украли призраков и оставили пустую планету.
Дубовски встрепенулся.
— Я думаю, вы не правы. Люди найдут, как выгодно эксплуатировать эту планету. Но даже если бы не прав был я, это не имеет значения. Знания — вот что нужно человеку. Люди вроде вас пытались затормозить прогресс с незапамятных времен. Им это не удавалось так же, как не удалось вам. Человеку необходимы знания.
— Может быть, — сказал Сандерс. — Но разве человеку нужны только знания? Сомневаюсь. Я думаю, человеку нужны и тайны, и поэзия, и романтика. Ему нужны неразгаданные загадки — чтобы размышлять и удивляться.
Дубовски резко встал, нахмурился.
— Этот разговор лишен смысла. Так же как и ваша философия, Сандерс. В моей вселенной нет места неразгаданным загадкам.
— Тогда вы живете в очень скучной вселенной, доктор.
— А вы, Сандерс, погрязли в нечистотах собственного невежества. Если вам так хочется, найдите себе другое суеверие. Но не пытайтесь убедить меня в чем-то сказками и легендами. У меня нет времени гоняться за призраками. — Он взглянул на меня. — Увидимся на пресс-конференции.
Дубовски повернулся и быстрым шагом ушел с балкона. Сандерс молча смотрел ему в спину, затем повернулся в кресле к горам и сказал:
— Туман поднимается.
Как выяснилось позже, Сандерс был не прав насчет колонии. Колония на Призрачном мире появилась, хотя и не бог весть какая: виноградники, перерабатывающие заводы, мастерские — от силы на несколько тысяч человек, причем это хозяйство принадлежало всего двум большим компаниям.
Коммерческое земледелие действительно не могло принести тут выгоды. Исключением оказался лишь местный виноград — круглые серые плоды размером с лимон. Поэтому Призрачный мир экспортирует один-единственный продукт — дымчатое белое вино с мягким устойчивым привкусом.
Разумеется, его называют миствайн, и за последние годы я как-то к нему пристрастился. Вкус напоминает мне о мистфалях и навевает мечтательное настроение. Но может быть, дело не в вине, а во мне самом. Особой популярностью оно не пользуется.
Однако какую-то минимальную прибыль это вино приносит. Поэтому на Призрачном мире до сих пор регулярно останавливаются космолеты. Во всяком случае, грузовые.
А вот туристов на Призрачном мире теперь практически не бывает. Здесь Сандерс оказался прав. Удивительные пейзажи можно найти поближе к дому, да оно и дешевле. Люди прилетали сюда из-за призраков.
Самого Сандерса тоже уже нет. Он был слишком упрям и непрактичен, чтобы войти в долю на производство вина, когда это дело только зарождалось. Сандерс предпочел держаться до последнего, укрывшись в своем «Облачном замке». Я до сих пор не знаю, что с ним стало, когда отель в конце концов прогорел.
Замок по-прежнему стоит на месте. Я видел его несколько лет назад, когда останавливался на Призрачном мире по пути на Нью-Рефьюдж, куда снова забросила меня журналистская судьба. Однако он уже рушится. Поддерживать замок в приличном виде обходится слишком дорого. Еще несколько лет, и его невозможно будет отличить от тех, старых руин.
А в остальном планета не сильно изменилась. Туман по-прежнему поднимается на закате и садится по утрам. И голый пик Красного Призрака по-прежнему красив в лучах утреннего солнца. Леса все еще стоят, и в них все так же бродят скальные кошки.
Только призраков уже нет.
Только призраков.
Часть третьяСвет далеких звезд
Свет далеких звезд© Перевод В. Гольдича, И. Оганесовой
Я родился и вырос в Байонне, штат Нью-Джерси, и никогда его не покидал… по крайней мере, пока не поступил в колледж.
Байонна — это полуостров, часть территории Нью-Йорка, но когда я там рос, он представлял собой совершенно самостоятельный мир. Промышленный район с нефтеперерабатывающими заводами и военно-морской базой, всего три мили в длину и одна в ширину. На севере Байонна примыкает к Джерси, на западе расположена бухта Ньюарк, на востоке — Нью-Йоркская бухта, и узкий глубокий канал, соединяющий их, Килл-Ван-Калл, — на юге. Большие океанские лайнеры днем и ночью бороздят Килл, от Элизабет и порта Ньюарк.
Когда мне было четыре года, наша семья перебралась в один из новых домов на Первой улице, на берег темного грязного Килла. На другом берегу канала сияли яркие огни Стейтен-айленда, далекие и волшебные. Если не считать посещения зоопарка на Стейтене, раз в три-четыре года, мы никогда не пересекали Килл.
На Стейтен-айленд можно без проблем добраться по Байоннскому мосту, но у нас не было машины, и мои родители так и не получили прав. Кроме того, имелся паром. Пристань находилась всего в нескольких кварталах от нашего дома, рядом с «парком Дядюшки Милти». Я обнаружил там убежище, куда можно было попасть, пройдя пешком по скользким от нефти камням во время отлива, а потом, миновав ограду, на заросший травой маленький уступ, невидимый ни с улицы, ни с парома. Я иногда туда пробирался и сидел над водой с шоколадкой или книгой, читал и наблюдал за паромами, курсировавшими между Байонной и Стейтен-айлендом.
Движение было напряженным, один паром причаливал, а другой в этот момент отправлялся в путь. Нередко они встречались на середине канала. Паромов было три — «Денеб», «Альтаир» и «Вега». Мне они казались не менее романтичными, чем какой-нибудь клипер. То, что все они носили имена звезд, тоже добавляло им волшебного очарования. Хотя они были совершенно одинаковыми, больше всего мне нравился «Альтаир». Может быть, дело в «Запретной планете».
Иногда после ужина наша квартира начинала казаться мне слишком шумной и тесной, даже если там были всего лишь мои родители и две сестры. Если к родителям приходили друзья, кухня наполнялась сизым сигаретным дымом и громкими голосами. Порой я оставался в гостиной и смотрел телевизор с сестрами. А иногда уходил.
На противоположной стороне улицы находились док Брейди и длинный узкий парк, шедший вдоль берега канала. Я садился на скамейку и наблюдал за большими кораблями или лежал на траве и любовался звездами, чье сияние казалось мне таким далеким — намного дальше огней Стейтен-айленда. Даже в самое жаркое, душное лето я приходил в восторг от усыпанного звездами ночного неба. Первым я научился узнавать созвездие Ориона. Я смотрел на две большие звезды — Ригель и Бетельгейзе — и представлял себе, что кто-то на них точно так же сидит и думает обо мне.
Фантасты нередко пишут об «ощущении чуда» и горячо спорят о том, какое ему дать определение. Для меня ощущение чуда — это то, что я переживал, лежа на траве на берегу Килл-Ван-Калла и любуясь далекими звездами. Они всегда заставляли меня чувствовать себя одновременно и большим и очень маленьким. Грустное чувство, но удивительное и очень приятное.
Научная фантастика дарит мне точно такие же ощущения.
Впервые я познакомился с научной фантастикой благодаря телевидению. Мое поколение стало первым, кого оно, так сказать, «вскормило». Тогда еще не было «Улицы Сезам», зато мы с удовольствием смотрели «Школу Дин-Донг» по будням, утром в субботу — «Хауди-Дуди» и, конечно, мультфильмы — каждый день. Ковбои стали страстью моего отца, а не моей, я предпочитал рыцарей: «Робин Гуд», «Айвенго», «Сэр Ланселот». Но ничто не могло сравниться с космическими темами.
Наверное, я видел «Капитана Видео» по каналу Дюмон, поскольку смутно помню о мстителе по имени Тобор (имя-то какое: робот, написанный наоборот). Однако я не помню «Космического кадета». Мои воспоминания о Томе Корбетте относятся к книгам Кэри Рокуэлла, которые я прочел позже. Я успел захватить «Флэша Гордона» — телевизионное шоу, а не сериал. В одном эпизоде Флэш попадает на планету, жители которой являются прекрасными и добрыми днем и мерзкими злодеями ночью, — эта идея мне так понравилась, что я использовал ее в некоторых своих ранних попытках сочинительства.
Впрочем, все это бледнело по сравнению с «Рокки Джонсом», «Космическим рейнджером» — сливками научно-фантастических программ начала пятидесятых. У Рокки был самый красивый космический корабль на телевидении, изящный серебристый «Орбитальный летун». Я впал в отчаяние, когда в одной серии он был уничтожен, правда, вскоре его сменил другой, «Серебряная луна», который выглядел точно так же. В его команду входили обычные персонажи: комичный второй пилот, жеманная подружка, помпезный профессор и надоедливый ребенок, но еще там был Пинто Вортандо. (Тот, кто сч