Меррит с нотной папкой в руках стоит у ворот бабушкиного сада.
— Ты, наверно, ужасно волнуешься, да, Меррит?
Она бросает на тебя холодновато-вопросительный взгляд, словно не может взять в толк, о чем ты спрашиваешь.
— Волнуюсь? Ах, ты про концерт? Да ну! Я же не первый раз, привыкла. А ты, Амальд, тоже придешь нас послушать?
Нет, Меррит стала такая невозможно чужая и взрослая, что ты ощущаешь себя совершенным молокососом и дурачком.
Но тут на лице ее появляется вдруг улыбка и глаза теплеют.
— Амальд, поди-ка, что я тебе на ушко скажу!
И ты чувствуешь ее губы и ее дыхание у своего уха.
— Я жутко боюсь! И обидно мне ужасно! Знаешь почему — твоя Тетя Кайя говорит, что у меня голос как у глиняной свистульки!
— У какой еще глиняной свистульки?
— Ну вроде той, на которой твой Дедушка Проспер играет своим уткам, знаешь, маленькая такая цветастая дуделка.
Тебе очень хочется сказать что-нибудь в утешение, но это не так-то просто.
— Ну что ты, Меррит, не обращай внимания.
— Да ясно же, Кайя мне просто завидует. А лейтенант Кайль знаешь что говорит? Он говорит, я пою как жаворонок!
— Конечно, Меррит, и правильно!
— Ой, ну надо мне бежать, у нас сегодня опять репетиция!
И Меррит машет тебе по-взрослому, двумя пальцами, вновь сделавшись чужой и недоступной.
Среди бабушкиных вещей, хранящихся на чердаке ее старого дома «Память об Андреасе», я (Амальд Повествователь, Оживляющий Прошлое) нашел недавно (роясь в поисках чего-то совсем другого) большой выцветший плакат с полной программой того достопамятного концерта, в котором Меррит дебютировала как певица перед широкой публикой. Эта изящная афиша была изготовлена художником Селимсеном — каллиграфически выписана готическим шрифтом и украшена наклеенными засушенными цветами.
Программа воспроизводится мною ниже вместе с карандашными пометами Бабушки, указывающими исполнителей (здесь в скобках):
1. Пролог.
(Директор школы Берг)
2. «Восславим все тобою сотворенно», мелодия народная. «Дания, Дания, слово святое», муз. Вайсе. «Жизнь моя — волна морская», шведск. нар. песня. Мужской хор.
3. «Принцесса сидела в своем терему», «Повергну все к твоим стопам», муз. Х. Кьерулфа.
Тенор в сопровождении хора, поющего без слов. (Ханс)
4. Интермеццо из оперы «Сельская честь» Масканьи.
Труба с фортепьяно.
(Перевозчик)
5. Комическая увертюра № 1 Келера Белы.
Камерный оркестр.
(Скрипка и виола: сыновья Перевозчика. Флейта. Переплетчик Ольсен. Виолончель: Платен. Труба: Перевозчик. Барабан и кастаньеты: Трактирщик Берентсен)
6. «Конь ты мой буланый», муз. Эдв. Грига. «Колыбельная Аладдина», муз. Хайсе.
Сопрано.
(Меррит)
7. Картина I: Саул и Давид.
(Директор школы Берг и Лейтенант Кайль)
8. Картина II: Встреча Стэнли с Ливингстоном в Африке.
(Селимсен и Бухгалтер Дайн)
9. Картина III: Южноютландские девушки.
(Дочери судьи, Минна и Енни)
10. «Андрокл и лев» Дракмана. Декламация.
(Пастор Эвальдсен)
11. Ария Керубино из оперы «Свадьба Фигаро» Моцарта.
Сопрано.
(Меррит — и это, бесспорно, был гвоздь программы!)
12. Жонглирование и фокусы — 18 трюков.
(Кайль)
13. «Тише, друзья, Бахус уснул», муз. Бельмана.
«Ах, как ужасно живот разболелся», муз. Вайсе. Женский хор «Идун».
14. «Мир, сойди на нашу землю», муз. Вайсе.
Смешанный хор.
И уж заодно, для полноты картины, — бабушкины комментарии на оборотной стороне афиши:
«О Боже, наконец-то наш концерт позади! И в целом все прошло вполне удачно, а кое-что было просто великолепно, хотя, конечно (как это всегда бывает!), и огрехи были почитай что во всем, иной раз даже довольно досадные, однако же до скандальных провалов не доходило.Ханс пел, пожалуй, слишком душещипательно (увы, он, несомненно, был уже под хмельком!), а хор гудел чересчур громко. Перевозчик исполнил свой номер на трубе, как всегда, премило. Комическая увертюра, что греха таить, получилась так себе, играли слишком шумно и не очень ровно, ну и — конечно же! — случился конфуз: хлипкий стул не выдержал тяжести Платена — он ведь такой грузный — и развалился под ним, а сам Платен чуть было не упал навзничь вместе со своей виолончелью под ужасающий треск ломающегося дерева, но Кайль и Перевозчик, слава Богу, успели его подхватить, так что и он, и его инструмент остались целы и невредимы. Но, само собой, поднялась страшная суматоха, в зале, естественно, послышался смех, и пришлось нам все начать с самого начала.Живые картины благодаря стараниям Селимсена выглядели очень красиво, но и здесь не обошлось без неудач: Царь Саул, которого исполнял Школьный Директор, чья представительная фигура отлично подходила для этой роли, расчихался и не мог остановиться. Это, конечно, вызвало смех, но Бергу следовало отнестись к этому спокойно и добродушно, вместо того чтобы бросать в зал оскорбленные взгляды! Зато Стэнли и Ливингстон оба были замечательно хороши, можно сказать, безукоризненны, а декорации джунглей и „дикари“ (рёмеровские пакгаузные рабочие и рыбаки) выглядели очень „похоже“! Дочери судьи тоже очаровательно выступили в роли южноютландских девушек, а чтение пастора Эвальдсена было необыкновенно волнующим!Но прекраснее всех была, несомненно, моя малышка Меррит! Многие прикладывали к глазам платки во время исполнения „Колыбельной Аладдина“, а в арии Керубино она — подумать только! — не моргнув глазом справилась со всеми модуляциями и лишь водном месте чуточку сплоховала (нижнее ре в конце прозвучало глухо).Аплодисментам и восторгам не было конца! После концерта пастор Эвальдсен подошел и пожал нам руки (мне и родителям Меррит!), сказал, что Меррит с ее музыкальной одаренностью может далеко пойти. Как бы я желала, чтобы его предсказание сбылось! Обеим нам поднесли чудные цветы (Меррит и мне). И еще Меррит получила дивный подарок — Платен преподнес ей золотой перстенек со смарагдом (подумать только, настоящий смарагд!).После концерта был общий стол с пуншем, но я вынуждена была рано уйти, потому что устала смертельно».В эту минуту, переписывая строки бабушкиных комментариев, я словно наяву ощущаю тот пряный фимиам, который плавал в огромном и довольно холодном фабричном зале, где состоялся незабываемый дивертисмент.
Фимиам этот был одним из замечательных изобретений художника Селимсена, который хотел с его помощью приглушить неистребимый запах рыбы и ворвани, пропитавший все насквозь в заколдованном замке, некогда бывшем фабрикой по изготовлению рыбных котлет. Для этого в зале расставили кадильницы, то бишь бочонки разного вида и калибра, обернутые цветной бумагой и наполненные вереском, сухим мхом, померанцевыми корками, лавровыми листьями и прочими горючими веществами, вкупе испускавшими весьма своеобразный аромат, который многим казался неприятным и раздражающим, но нас, детей, настраивал на необыкновенно праздничный лад. А если одновременно воскресить в памяти звучавшую там музыку, все вместе предстает передо мною так живо, что живее и быть не может: украшенная флагами сцена, выступающие — во всем параде: мужчины в крахмальных воротничках, а Директор школы Берг и Бухгалтер Дайн — один во фраке, другой в визитке, Бабушка в старомодном, однако не лишенном шарма наряде с чем-то вроде небольшого турнюра.
Ну и, конечно, Меррит — Меррит в белом летнем платье (тоже старомодного покроя, извлеченном, без сомнения, из бабушкиного гардероба), с синими лентами в волосах, с какой-то потерянной улыбкой в широко распахнутых глазищах… и трепет, мурашки по спине, когда так хорошо знакомый голос, вознесшись до пения, тем самым обратился в нечто совсем иное, что имело касательство уже не только ко мне, не только к Ютте или Младшему Братишке, но к целому собранию внимательно и изумленно слушавших его чужих людей, да что там, ко всему нашему городу.
То было сродни превращению, какое происходило с Ханнибаловым змеем, когда он, оторвавшись от земли, взвивался под облака и затевал свою удивительную поднебесную игру в лазурной вышине…
Подаренное Меррит кольцо с изумрудом я увидел уже на следующий день, когда встретил ее в бабушкином саду. Зеленый камень походил на глаз — он не сверкал, в нем жарко тлел сонный огонек, свет которого будто шел откуда-то издалека либо с большой глубины.
— А знаешь, что Платен сказал? Он сказал, что это кольцо — старинный талисман, оно приносит счастье и исполняет желания, но можно задумать только одно желание в жизни и поэтому лучше пока подождать.
— Тогда ты лучше подожди.
— Конечно, я ничего и не задумываю. Амальд, а ты раньше видел когда-нибудь драгоценный камень?
— Нет.
— Ну вот, а теперь видел. Ладно, мне некогда, я пошла.
И, помахав мне по-взрослому, двумя пальцами, она скрылась за садовой калиткой.
Когда я, Амальд Престарелый, сегодня около двух часов пополуночи погасил лампу у себя на письменном столе, небо за окном было ясное, звездное, чем так редко балует нас нынешний дождливый и слякотный январь, и вид Сириуса, который стоял низко над морем, величественный, сияющий тысячью лучей, привел меня, как уже не раз бывало прежде, в несказанный восторг.
О, это блистающее как алмаз полночное солнце морей, что шлет нам свой трепетно-страстный привет из дали времен и пространств, — все многоцветье спектра живет в его экстатическом сверкании, от жгуче-леденистой зелени до ярко-кровавого багреца, а в тихую погоду, такую, как была сегодня ночью, он во всей своей светозарной красе глядится в океанские волны.