Должно быть, это, если подумать, дурацкая игра, и возможно, что ты как раз тот, кем тебе меньше всего хотелось бы быть, — ты тоже недоумок.
Вот Младший Братишка — дело иное, уж его-то никак не назовешь недоумком — у него «светлая голова», он уже знает наизусть таблицу умножения, и теперь Отец обучает его умножению двухзначных чисел. А ты все еще не можешь осилить эту несчастную таблицу, не говоря уже о хронологической таблице с датами рождения и смерти королей. И ты прекрасно видишь, что Отец твой боится, как бы из тебя не получился недоумок и шалбер вроде Дяди Ханса. Потому что, когда он выкраивает время и принимается в который уже раз растолковывать тебе устройство мира, ты сидишь, уставившись на его трубку и большущий нос, и ясный смысл его слов никак не доходит до твоего недоумочного сознания.
Ведь если Земля шар и люди живут на ней со всех сторон, то почему же никогда не приходится слышать, чтобы кто-то упал с нее вниз?
— Да потому, что верх и низ для каждого места и момента времени свои! В Мировом Пространстве не существует никаких «вверх и вниз», а есть только «наружу и вовнутрь».
А потом дальше, про Луну и Солнце, Приливы и Отливы. И про яблоко Ньютона…
Собственно, почему яблоко, а, например, не груша? И почему Ева сорвала с Древа Познания и дала откусить Адаму опять-таки яблоко, а не грушу? И когда дети похожи на родителей, то говорят: «Яблочко от яблоньки недалеко падает». Нет чтобы с грушами сравнить, все только яблоки да яблоки.
Мама кивает, склонившись над гладильной доской, действительно, предпочтение почему-то отдается яблокам.
Но тут твои мысли перескакивают с ньютонова яблока, к которому вообще-то придраться невозможно, на колумбово яйцо, которое знаменитый путешественник сумел поставить стоймя, просто-напросто стукнув его острым концом о стол. Называется, решение задачи — это же обман!
Да уж, Мама с тобой согласна. Тут примерно та же история, что с узлом Александра Македонского.
— С каким узлом?
И Мама рассказывает про гордиев узел, который Александр Македонский взял и разрубил мечом, вместо того чтобы распутать. Это ведь, вообще-то, тоже обман.
Ну а если взять Землю, которая вертится и свободно плавает в воздухе, — разве это все не смахивает на обман? Потому что где же тогда Небеса Господни и где же сам Господь Бог?
На сей раз в тупик, похоже, заходит Отец, который только морщит лоб и уклоняется от ответа.
Потом он с отрывистым смешком поднимается с места и молча стоит и смотрит в окно, засунув руки в карманы брюк.
Но ведь и в самом деле есть среди людей светлые головы, а есть недоумки. Светлые головы работают головой, они определяют, что должно делаться и как следует браться за дело. У них уйма всяких забот и хлопот.
Недоумки же, напротив, ко всему на свете относятся легко и беззаботно, несмотря на то что лишь путаются под ногами, мешая жить и себе, и другим. У них только и дела, что песенки распевать да дуть в трубу или пиликать на скрипке, а то так кормить уток и обклеивать разноцветными бумажками выдутые утиные яйца.
Или же лежать и грезить, стонать во сне, а потом рассказывать, какие им снились кошмары, и рассуждать, что бы это все значило, «к добру оно или к худу».
Художник Селимсен записывает свои сны в особый «Ночной журнал» и ведет учет, какие сны сбылись, а какие нет.
Все это дурость, достойная презрения. В этом полностью согласны друг с другом Отец и бухгалтер Микельсен (про которого Отец говорит, что «у него, слава богу, голова на плечах есть»). Того же мнения и Числитель со Знаменателем. Числитель и Знаменатель — прозвища бородатых братьев-близнецов, которые приходят играть в карты с Отцом и бухгалтером Микельсеном. Оба они преподают навигацию и относятся к числу самых светлых голов в городе; сверкая гладкими лысинами и высоко подняв брови, они сидят и посмеиваются в усы над изъянами этого мира.
Но в Бога они не веруют.
— А что же будет с Числителем и Знаменателем в День Страшного Суда?
Мама со вздохом устремляет взгляд в пространство.
— Не спрашивай меня об этом, сынок, откуда мне знать. Я только знаю, что для Господа Бога Числитель и Знаменатель — не более чем песчинки на морском берегу.
Для Отца настает по-настоящему горячее, хлопотное время. Все чаще случается, что он «входит в раж», так что даже Мама его побаивается.
Теперь, когда фабрику вновь собираются пустить, не может быть и речи о том, чтобы устраивать там концерты да балы.
Команда шалберов — еще одно название, придуманное Отцом для Дяди Ханса и его друзей. Противное словечко, это самое «шалбер», грубое, ругательное, бррр. Самый большой шалбер — Кайль, «и уж я позабочусь, чтобы он прекратил свои ухаживания за нишей Нанной!».
— Да, но с ней-то что тогда будет?
Отец не сразу находится что ответить.
Мама (со вздохом):
— Жаль бедную Нанну. Она так влюблена в своего Кайля.
Отец:
— Влюбленность недолговечна и скоро проходит. Это мыльный пузырь, и больше ничего. Дом на этом не построишь. А вот Смотритель Дебес — дело верное, с ним бы она не прогадала. Чем он плохая партия? Вдовец и пока еще в цвете лет и сил.
Мама со слабой усмешкой качает головой.
Молчание.
Отец (негромким голосом, постукивая по столу костяшками пальцев):
— Я не потерплю, чтобы этот вертопрах Кайль увивался около Нанны! Неужели она не способна понять, что он просто-напросто селедка бескостная! Она ведь благоразумная девушка. Да и эта дурацкая история с Харри, казалось бы, могла ее чему-то научить. Я с ней сам серьезно поговорю!
И отец имел с Тетей Нанной серьезную беседу с глазу на глаз, а Мама в это время на кухне ломала руки.
Отец (после беседы):
— Ну вот, я же знал, что твоя сестра — благоразумная девушка, с ней обо всем можно договориться. Она держалась просто прекрасно.
Но на следующий день Тетя Нанна опять, как когда-то, спряталась от всех, запершись у себя в комнате, и не отвечала ни на стук в дверь, ни на мамин зов.
Художник Селимсен тоже вертопрах и шалбер; написанный им портрет Дяди Ханса, в глубоком раздумье сидящего у моря на камне, Отец в насмешку называет «Бездонная бочка и море».
Мама (пылая):
— Но это прекрасная картина, Йохан! Настоящее произведение искусства!
— Весьма возможно, что это произведение искусства. Но от этого Селимсен не перестает быть свиньей!
Отец раскуривает трубку. Руки у него дрожат.
— Бедняга Платен, он все-таки был самым приличным из этой шатии. По крайней мере, хоть с бабами не путался и девок не совращал!
Мама (умоляюще):
— Но ведь Ханс тоже не такой!
Отец мрачно смотрит в сторону. Потом берет Маму за руку и шепчет ей что-то на ухо, а она сидит и качает головою, приоткрыв рот и закрыв глаза.
Маме, несмотря ни на что, хотелось купить написанный Селимсеном портрет Дяди Ханса на берегу моря, и Отец на это согласился. Но в тот день, когда Селимсен принес ему картину, в конторе, где они были одни, что-то произошло. Отец пришел к обеду с побагровевшим лицом и все время угрюмо молчал.
На следующий день и Селимсен, и Кайль отбыли на «Кристине» в Копенгаген. Их снабдили деньгами, платы за проезд с них не взяли, а задолженность их Торговому Дому Рёмера была списана.
Отец (с жестким отрывистым смешком):
— Ну вот, Эльса, изгнание состоялось. С этими я разделался. Но остается еще Ханс — наш несчастный судолаз.
Да, оставался еще Дядя Ханс, которого Отец намерен был «вытащить из трясины» и «сделать из него приличного человека».
— Что такое судолаз?
Мама на тебя не смотрит, у нее словно нет никакой охоты говорить про судолаза.
— Ну, это… на судне… на корабле…
— Но что он делает-то на корабле? Снасти крепит?
— Да нет.
— В камбузе помогает?
— Нет.
— А что же?
Мама крутит головой.
— Да так просто, ничего он не делает. Это… ну вроде как корабельное привидение, дух, предвещающий недоброе, или как уж его назвать.
Судолаз. Новое слово, не поймешь, смешное или зловещее. «Но почему же Дядя Ханс — судолаз?» — хочется тебе спросить, но ты удерживаешься, потому что видишь, что для Мамы этот разговор мучителен.
Да и вообще дело, по-видимому, не только в том, что Дядя Ханс судолаз и шалбер, «пустой» человек. Похоже, что он совершил какой-то ужасно предосудительный поступок. Но какой?
Ханнибалу это прекрасно известно, но он мнется и толком ничего не говорит.
— Ябедничать и сплетничать я не охотник, сам знаешь.
Однако молчать он тоже не охотник и поэтому все же роняет кое-какие туманные слова, об истинном смысле которых ты можешь лишь догадываться.
Одно тебе ясно: тут замешана Роза Куколка. И вполне вероятно, что в этой истории не обошлось без колдовских проделок Фины Башмачихи, кто ее знает.
Мама (однажды вечером, когда ты, потея над арифметическими задачами, выбился из сил и засыпал, уронив голову на стол):
— Нет, Йохан, от всех этих строгостей проку не будет! Он только возненавидит тебя, вот и все!
(Слово «возненавидит» разом заставляет тебя очнуться, в первое мгновение ты думаешь, что речь идет о тебе, но потом понимаешь, что Мама говорит о Дяде Хансе, и ты остаешься сидеть в той же позе, навострив уши.)
Отец:
— Прошу тебя, Эльса, не вмешивайся в это.
Молчание. Отцовские шаги взад и вперед по комнате.
Мама:
— Ты же видишь, Йохан, в каком он состоянии.
Отец (остановившись):
— Что ты имеешь в виду?
Мама молчит.
Отец:
— Так все-таки что ты имела в виду?
Мама (срывающимся голосом):
— Я хочу сказать… Амальд! Иди к себе, сынок, и ложись, все равно ты сидишь спишь!
И ты лег спать, полный глухой тревоги и тяжелых предчувствий.