— Его дедушка научил.
— Спи, — попросил Галим.
Василий задышал ровно, наверное, уснул, и Галим сказал про него шёпотом:
— Всё на меня сваливает.
Шёпотом же Галя спросила:
— Что ещё дедушка говорил про звёзды?
— Про звёзды? — зашептал Галим. — Он и про луну говорил: «Луна богата грустью, а звёзды мыслями». Вот какими мыслями они богаты, дедушка не сказал…
Эти слова посреди ночи в устах татарчонка поразили Галю своей таинственностью и прелестью. Она подумала, что по-настоящему поймёт их, когда станет взрослой. Но зачем откладывать понимание, если сейчас звёзды смотрят на неё и хотят сказать ей нечто важное и неизъяснимо прекрасное?
Из-под стёганки донеслось:
— Галим Каму переплывает.
Татарчонок и Галя молчали.
И ещё донеслось из-под стёганки:
— Галим очень сильный. Он третий крутояр переныривает.
— Всё на меня сваливает! — восхищённо прошептал татарчонок и лёг спать, прижавшись спиной к Василию.
По другую сторону костра легла Галя и забылась зыбким сном, пока не почувствовала, что кто-то глядит на неё. Заслонясь рукой от этого взгляда, девочка открыла глаза. На неё смотрела луна, а звёзд — белой и голубой — не было.
Луна освещала крутую гору, и по крутосклону блестели камни и камушки, омытые росой. А наверху белела башня из дикого камня-плитняка с невысокой, круглой, как татарский шлем, железной крышей и железным флажком на шишаке.
Башня глядела на мир оком-окном без стёкол и рам, и око это было чёрным и задумчивым. Башня всматривалась в южные пределы, откуда тысячу лет назад прибыли её строители — трудолюбивые булгары, праотцы нынешних татар. Покрытые среднеазиатским и прикаспийским загаром, они приехали на конях-степняках и степенных верблюдах не по своей воле: их потеснили орды завоевателей. От крепости над камской кручей за тысячелетие уцелела одна эта башня. Сейчас поверх тумана она старалась увидеть в ночи жаркую прародину своих создателей, и Гале стало не по себе от её провального взгляда.
«Люди рождаются и умирают, а я остаюсь на этой древней земле, — без слов говорила башня. — По недоброй памяти меня прозвали Чёртово городище. Но не черти меня городили, а люди. Отчего ты на меня так смотришь, девочка?»
И Гале показалось, что башня подмигнула ей бесслёзной глазницей. Девочка зажала рот рукой, чтобы не закричать от страха и криком не разбудить детей. Она перестала смотреть вверх и подбросила в костёр сушняку. Мало-помалу костёр затрещал и разгорелся. При его свете Галя увидела, что изо рта у неё идёт пар. Холодно! Как тут без костра?
Открылись седые, в росе — зерни, тальники, а за ними теплилась река, как тихая заря, и слабо дышала.
В тальниках защёлкал соловей и умолк, как только по всему побережью заквакали и заурчали лягушки.
Из-под стёганки вылез Василий, поёжился, потрогал дёсны, не выросли ли передние зубы за ночь, пожаловался на лягушек:
— Весь сон перебили! — И спросил товарища: — Спать будешь до морковкиного заговенья?
Галим не отозвался: сморило парня. Опять пожаловался Василий:
— Комары жужжат. Кусать не кусают, а жужжат. Зачем это им? Ох, и вредные.
— Что это за ночёвка без комаров? — сказала Галя.
Василий подумал и неуверенно поддакнул:
— С ними чай кислей.
Потянул ветер с низовий, погнал в верховья туман вместе с комарами и принёс перепуганное блеяние овец. Словно волк забрался на баржу и хозяйничает там, сколько душа пожелает.
Галя спрятала в карман ломоть хлеба, выхватила из костра горящую талину и побежала к барже. Ветер сдувал с головни искры, сыпал ими вокруг и раздувал пламя в руке девочки.
А рядом с девочкой, по обе стороны, бежали ребята.
Глава пятая. Патриархат или матриархат?
В тумане серой громадой возвышалась баржа, и вся она гремела от рёва и топота овец.
Галя швырнула головешку в грязь. Огонь зашипел и погас. Обеими руками девочка взялась за пеньковый трос, попыталась подтянуться, но в руках не было сил и мешали отчаянные толчки сердца.
— Постойте-ка! — ласково сказал Галим.
Руками и ногами татарчонок оплёл трос, быстро поднялся на баржу и как в воду канул.
Василий забеспокоился:
— Ладно ли с ним?
Отдуваясь, вскарабкался по тросу на баржу и тоже как в воду канул.
Овцы ревели ещё сильнее, и что там происходит, было непонятно.
— Мальчики! — закричала Галя.
И забарабанила кулаками в гулкое железо, словно просила впустить её в дверь.
А двери не было.
Сверху спросил голос Галима:
— Кто стучит?
— Я. Что там?
— Полезайте — всё покажем.
Галя взялась за канат и пожаловалась:
— Не могу: у меня нынче руки несильные.
— Это она нарочно! — сказал с ликованием в голосе Василий.
— Нарочно, конечно! — вторил Галим. — Что мы, не понимаем, что ли?
Он ещё что-то говорил, но овечий рёв заглушал его слова.
Неверие мальчишек в её слабость и жалость к животным придали девочке силы. Она без натуги поднялась на баржу.
Мальчики запрыгали от радости.
— Вы нас проверяли, — ликовал Василий, — испугаемся мы или не испугаемся?!
— Так или не так? — спрашивал Галим.
Галя сказала:
— Погодите.
Из железного провалища валил пар, и всё стадо кружилось вдоль бортов — искало выхода на волю.
— Пить хотят. Есть хотят, — качал головой татарчонок. — Мой дедушка говорит: «Человек — сильный. Овечка — слабая». Если на волю не выпустить, падут овечки.
На корме лежали широкие тесовые сходни. Сгибаясь от тяжести, дети опустили одну сходню на берег, а другую — на дно баржи. Овцы остановились и перестали реветь.
Но наверх ни одна не пошла.
— Что же это вы? — удивилась Галя. — Сами на свободу просились.
По сходне дети спустились к стаду.
Здесь было трудно дышать и щипало глаза. Только привычка сельских жителей к запахам животных удержала детей среди стада.
— Идите наверх, — уговаривала овец девочка. — Бяшки! Бяшки! Бяшки!
Овца, белая, как облако, шевелила пушистыми ушами, растопыренными в стороны, и ловила слова девочки: скажи, мол, ещё что-нибудь, а то мы давно человеческих слов не слышали.
Баран в дорогой каракулевой шубе, окружённый свитой поклонниц, качал закрученными в кольца рогами и говорил своим царственным обликом: «Тяжела ты, шапка Мономаха! Но — ношу. Если не я, то кто же?»
На его спину положила плоскую, как у ящерицы, голову немолодая овечка, по-видимому, его главная любимица. Она проблеяла в лицо девочке: «За него — в огонь и воду».
Мать с двумя ягнятами смотрела на Галю слезящимися глазами и кашляла. От её кашля стали кашлять овцы в разных концах стада, и Галя вместе с ними.
— Что же это делается? Бяшки! Бяшки! Бяшки! — повторяла Галя и пальцами зазывала овец на сходню. Они недоверчиво прислушивались к ней и не двигались.
Как дальше-то быть?
Рядом оказался Галим и сказал:
— У них патриархат. Куда баран, туда и стадо. Всё сделаю!
Татарчонок пробрался к барану, обеими руками взялся за рога, рывком, неожиданным для ребёнка, поднял царствующую особу с пола и под испуганное и возмущённое блеяние бараньих поклонниц рывками же выволок барана на сходню.
Там баран опомнился, пригнулся и в ярости подбросил на рогах лёгонького Галима.
Галя завизжала от страха.
Но рога, закрученные в кольца, не причинили вреда мальчику. Болтая ногами в воздухе, Галим отлетел в сторону и, не удержавшись, сел на дно баржи. А огромный баран, обдав Галю кислым запахом и обиженно мотая головой, с громом взбежал по сходне и скрылся.
За ним одна-одинёшенька протрусила Саламандра — так Галя прозвала овечку с головой ящерицы, главную любимицу барана — и тоже скрылась.
Остальные овцы не стронулись с места.
Почему?
Галим поднялся с зацементированного пола.
— Как я лете-еел! — тянул он, и губы у татарчонка дрожали. — Маленько на тот берег не улетел. Чего они стоят?.. Овечки-то?..
— Не знаю, — разводил руками Василий, и глаза его выцвели от страха. — Не знаю, и всё.
В рёве и кашле стада дети с надеждой смотрели на Галю, и она увидела, какие они оба маленькие. Материнская жалость охватила её душу, а мысли девочки были спокойными.
На Галю внимательно смотрела белая овца — та самая, с растопыренными ушами, и в продольных зрачках её был вопрос:
«Кто ты? Зачем ты с нами?»
Девочка достала ломоть хлеба и подала его овце. Та забрала хлеб в тёмные мягкие губы и принялась жевать с закрытым ртом, как того требуют правила приличия.
— Понравилось угощение? — спросила Галя. — Сколько живу, а вкуснее хлеба не едала.
И зазывными движениями пальцев Галя поманила её за собой, отступая к выходу. Девочка старалась выглядеть выше, чтобы её все видели, и отступала она на цыпочках, как балерина на пуантах. Не переставая жевать, овца приближалась и с достоинством поднялась наверх. Была она чистая, ни пятнышка, ни соринки на ней.
Галя едва успела отскочить в сторону, как на выход с рёвом и топотом хлынула вся отара и повлекла за собой белую овцу — Белую Предводительницу, как её нарекла девочка. Овцы — в присохшей грязи и глине, в репьях, череде и всяких семенах! — мчались мимо Гали, Галима и Василия, и блеяние животных сливалось в обвальный рёв: «Ааа!..»
Галим спросил Галю:
— Они «ура» кричат, что ли?
— У них слова-то такого нет, — рассудил Василий.
В тумане отара пила воду и хрустела тальниками. Около реки овцы виделись большими и мохнатыми, не привычными человеческому глазу существами. Отара напилась и двинулась вслед за Белой Предводительницей. Баран Крутые Рога шествовал в окружении поклонниц, и Саламандра теснилась к нему.
— У них никакой не патриархат, — с гордостью сказала Галя Галиму. — У них самый настоящий матриархат! Все идут за белой овцой. Куда она, туда и они.
Галим проговорил:
— Может, они договорились маленько? Она у него заместителем…
— Они не договаривались, — радовался Василий. — Они ни разу не поговорили друг с дружкой!