— А ты всё-всё видел? — ворчал Галим. — Всё-всё слышал?
— Не всё, конечно.
— Они договорились, когда нас на барже не было! — воспрянул духом Галим. — Долго ли умеючи?
Отара перевалила каменную дамбу со столетними ивами, что из-за сумерек походили на горы, и мимо мокрых строений, пахнущих жильём, вступила в овраг. Здесь было тепло, как в избе. Мало-помалу небо над оврагом стало проясняться и синеть. На овражном дне отара встретила три слабых родника и по́ходя, один за другим, выпила их до дна, как ложками выскребла.
Овраг упёрся в полукруглую стену — остатки древнего колодца, что столбом уходил вверх. Над головами детей в затишье перебирала листьями осина, словно жаловалась: «Я бы ещё поспала. А вы меня разбудили, полуночники».
Рядом с топким дном колодца, в вечной прохладе, блестела грива снега. Снег был не чисто-белый, а с грязноватой желтизной. Овцы накинулись на него и стали лизать и грызть.
Насытившись, передние уступали место задним и по крутосклону бочком поднимались к небу, что отсюда напоминало синюю реку.
А Белая Предводительница, расставив уши, как локаторы, следила, чтобы всем хватило снега и никто по жадности не захватил бы лишнего.
Когда баран Крутые Рога со своей свитой дольше других задержался у снежной гривы, Белая Предводительница сказала ему на своём языке:
«Пора и честь знать».
«Это вы мне?» — удивился он.
«Вам и вашим спутницам тоже».
«Гм, — сказал баран Крутые Рога. — Интересно».
Но спорить не стал и вслед за овцами принялся подниматься по склону. Саламандра напомнила ему:
«Ваше достоинство… Где оно?»
«При мне», — ответил баран.
«Не похоже. Вы же знали про овраг, про это лакомство?»
«Я — нет. Она знала».
Потихоньку все овцы ушли, и Белая Предводительница тихим блеянием пригласила людей отведать снега.
Галя взяла его в ладонь. Это была самородная крупная камская соль — бузун, что исстари добывали в варницах по Каме. Девочка попробовала её на язык. Соль была как соль: горькая и вкусная. Девочка заглянула Белой Предводительнице в глаза и спросила:
— Как ты её нашла? А я-то думала: снег.
Овца дохнула ей в лицо и заспешила вслед за отарой. Поднималась она легко, будто всю жизнь путешествовала по горам, и успеть за ней было невозможно.
Дети хватались руками за траву и камни, скользкие от росы, сползали и всё-таки поднимались всё выше и выше.
Наверху, на плато, все трое зажмурились от солнца.
— Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! — простонал Галим. — Не глядите вниз: голова закружится. Как я залез, самому не верится.
Василий с зажмуренными глазами отполз подальше от обрыва и отожмурился. А Галя через плечо всё-таки глянула вниз, где дно колодца виделось с пятачок, а соль — с копейку, закусила губу, заторопилась от обрыва. И остановилась.
Прямо перед собой она увидела башню Чёртово городище. А вокруг, словно белые, чёрные и синеватые облака, грудились овцы и с треском и хрупаньем ели степную траву — сладкую или солоноватую. Никто из них не кашлял и не жаловался на жизнь.
Чуть в сторонке стояла Белая Предводительница — охраняла стадо.
— Понятно, — сказал Галим. — Всё понятно: у них матриархат. У нас, я не пойму, что?
— Не поймёшь? — удивился Василий. И не без гордости объяснил: — Патриарха-аат! Забыл, что ли, чему в школе учили?
— Это в какой такой школе? — спросила Галя.
— В нашей, — тихо ответил мальчуган.
— В вашей? — девочка возвысила голос. — Ты ничего не перепутал, Василий?
— А чего я должен путать?..
— Мы — люди, — провозгласила Галя. — У нас же равенство! Ра-вен-ство. Разве вас этому не учили в школе? Ни за что не поверю, что не учили.
Василий спросил упавшим голосом:
— А патриархат — это у кого?
За Галю ответил Галим:
— Был патриархат. А теперь: тю-тю!
И незаметно сделал знак товарищу: давай поговорим без свидетелей.
Дождавшись, когда Галя уйдёт вперёд, Василий вздохнул:
— Жалко.
— Кого жалко тебе? — спросил татарчонок и потребовал: — Сказывай, сказывай!
— Патриархат жалко, — сказал Василий.
— Ну, и что бы ты с ним делал?
После молчания Василий ответил:
— Придумал бы…
Показал лицом на Галю и на Белую Предводительницу и пожаловался:
— Куда ни повернись — матриархат! А уж дома у меня… Без мамы шагу не ступи.
— От-ме-нят! — утешил друга татарчонок.
— Кого отменят? — не понял Василий.
— Матриархат отменят!
— Ааа…
Татарчонок повёл глазами в сторону Гали и предупредил шёпотом:
— Ей только не сказывай.
— Что ты!
И друзья побежали догонять девочку.
Глава шестая. Легенды Чертова городища
Смелей твори Добро! Придёт пора,
И ты узнаешь тоже вкус Добра.
…Я лежу на древнем полынном плато, на штормовке, выцветшей от дождей, и зарисовываю в путевую тетрадь башню Чёртово городище. Спасаясь от жары, в её тень сбились овцы. Тени отаре не хватает, и молодые овечки стоят, чтобы занимать меньше места и чтобы в прохладе могли отдыхать лёжа старики и ягнята.
Сторожевая овца — Белая Предводительница — смотрит на меня и прислушивается растопыренными ушами. Она подходит и заглядывает в тетрадь: что там? Её дыхание бьёт мне в затылок. От солнца тетрадный лист сверкает как соль, и Белая Предводительница лижет его.
А потом теряет к нему интерес и отходит.
Я спрашиваю:
— Поселиться захотелось?
Дети — Галя, Галим и Василий — смеются.
— Они только что поселились, — говорит Галя.
Галим добавляет:
— Они в овраге пуд соли съели!
— Два пуда, — уточняет Василий.
— Ты вешал, что ли? — с вызовом спрашивает татарчонок.
— А ты?
— Я тебя спрашиваю!
— А я тебя.
Галя говорит примирительно:
— Ребята, зачем вы спорите? В народе говорят: «Они с ним пуд соли съели». Это значит, что они друзья. На самом деле, никто не вешал, сколько соли они съели вместе. Может быть, больше. Может быть, меньше.
— Кто — они? — недоумевает Галим. — Овечки?
— Друзья! — объясняет Василий. — Тебе ясно сказано: друзья.
— А что, — спрашивает Галим Галю, — овечки — не друзья?
Воздух накалён, и иные овцы прижались к холодным камням башни, а иные лижут их. Белая Предводительница припала к башенной стене, замерла и стала похожа на одушевлённый камень, обработанный камнерезом — булгаром. А сама башня, на кроме обрыва обласканная Белой Предводительницей, стала ещё прекраснее. Сложенная из неровных камней, скреплённых раствором на жирном молоке кобылиц, она поседела от времени, но не постарела. Небо вокруг неё, как нимб, сгущается в синеву, и не сразу верится, что такая густая синева бывает.
Как изобразить всё это на бумаге? Грифель карандаша ломается. Я слышу за спиной перешёптывание детей. Галим уважительно спрашивает меня:
— Вы абстракционист?
— Нет, — отвечаю я.
— А кто вы? — любопытствует Галим.
— Реалист.
Мальчик разочарован:
— Я думал: абстракциони-иист.
— Ты знаешь, кто такие абстракционисты, Галим? — удивляется Галя.
— Ну.
— Что «ну»?
— Слыхал.
— Что ты слыхал? — не отступает девочка.
— Я слыхал, что они бойко рисуют.
А мне не рисуется. Может быть, потому, что я давно не был в этих местах.
Я родился в старинном городке Елабуге, что припал к подножью горы с башней Чёртово городище. С тех пор как помню себя, я слышал разговоры об этой башне. От них до сего времени у меня осталось ощущение великой загадки.
Первый раз в жизни пошёл я туда в третьем классе с соседом по парте Алёшей. Гора, где стоит башня, если смотреть из города, напоминает плавную спину животного, что не вымерло, а заснуло до поры, до времени. Пока мы поднимались по этой красноватой спине, я выбился из сил и от усталости перестал бояться.
Мы вошли в прохладное нутро башни, и Алёша зажёг спичку. Она осветила голубей, что дремали в оспинах стен. Птицы не ворохнулись от света, и глаза у них были белые. Мы постояли в каменной тишине на земляном полу, перерытом кладоискателями, посмотрели, как в проёмах окон клубятся облака, и вышли наружу.
От старших мы слышали, что отсюда в город ведёт подземный ход — от Чёртова городища до церкви Покрова, в которую царь Иван Грозный подарил окованную серебром икону Трёх Святителей.
Где искать этот подземный ход?
С Алёшей мы стали бывать здесь и присматриваться к земле. В овраге, много южнее башни, мы обнаружили прорубленный в скальном откосе четырёхугольный вход и, не сгибаясь, вошли в него. Мы шли по каменному полу и слышали, как с потолка каплет вода. Ход упёрся в стену с узким поворотом направо. Спички гасли от воздушной тяги, и что там направо — пол или провалище — разглядеть было нельзя. Идти по боковому ходу мы побоялись, вернулись на волю и пообещали друг другу прийти сюда в другой раз.
Тогда была война. У нас — у детей — хватало взрослых забот.
Нам было некогда. Мало-помалу поход в пещеру стал забываться или казаться сном. Казаться-то он казался, но я давно перестал путать сны с явью, а быль с небылью. Я точно знал, что в овражной стрелке недалеко от пристани есть пещера, и никому не говорил про неё: боялся, что уйдёт тайна или недобрые люди разорят её.
Спустя несколько лет без провожатых, один, я пробрался в этот овраг и не узнал его. Там, где, по моим представлениям, была пещера, откос оплыл, порос мелкими — по пояс мне — осинками и травой. Какие дожди, какие малые оползни и талые воды запечатали пещеру от людских глаз? Куда она вела — далеко ли, глубоко ли? Найдут ли её люди или не найдут никогда?
В школе на день рождения мне подарили общую тетрадь в коричневом переплёте. Я её полюбил и хорошим почерком стал записывать в тетрадь всё интересное, что встречалось в моей жизни.
А интересное попадалось повсюду. В окрестных деревнях у нас жило много родни, и больше всего я любил записывать деревенский разговор — быстрый и пе