Дома у Славки было и впрямь не все хорошо. Это мягко говоря. Родители застыли на грани развода – то мирились, то ссорились. Сыпали, конечно, во все стороны искрами – и в первую очередь доставалось детям. Славка-то – ладно, уже подрос, а вот пятилетней Катюхе приходилось нелегко. Даже удивительно, что сам Славка продолжал шутить и улыбаться. Я бы на его месте точно осатанел. Так что в сравнении с этим все мои бедки представлялись абсолютно несерьезными. Как и в сравнении с мглой, что окружала Алису. Во сне и наяву. То есть сны к ней иногда еще приходили цветные, но, по ее словам, все реже и реже…
Я бросил вниз крохотный камушек, он упал в заросли пожелтевшей крапивы. Подумал: если кто с Пятачка бросит такой же снарядик да угодит мне по макушке, мало не покажется. Зато, может, думать научусь. Как Славка с Алисой. А то ведь такой скрежет в голове – в особенности от жестяных мыслей.
Нет, разумеется, все люди – братья, и все земные зверушки должны, по идее, вызывать умиление. Только, лаская мысленно оленят и коал, мы вряд ли воображаем себя гладящими по головушке какого-нибудь носорога, льва или даже пустяковую гиену. Именно по этой причине во всеобщее братство я не верил. Я даже помнил тот поздний час, когда треснула и осы́палась осколками моя вера. В тот самый вечер, когда под нашими окнами разгорелась драка. Кого-то там били и грабили, человек душераздирающе кричал. Он кричал, а двор молчал – такая вот невеселая рифма. И я, десятилетний шкет, вжимался глубже в подушку, уговаривая себя, что это всего лишь сон, что такого не бывает, что я попросту насмотрелся дурацких триллеров.
Но хлопнула дверь, я испуганно поднял голову и сразу понял, что произошло. В пику молчащему двору с его сотнями квартир и батальоном мужиков, выручать незнакомого крикуна отправился мой батя. Очень скоро мы услышали его басовитый голос, кто-то ему отвечал, кто-то огрызался, а затем все стихло. Некоторое время спустя батя вернулся и глухо сообщил маме, что все разбежались. Даже тот, кто кричал, тоже уковылял во тьму, спасать стало некого. И что-то успокаивающее нашептывала ему мама, при этом наверняка капала в отцовский чай валерьянку, а после массировала голову. Это она умела…
А в возрасте более зубастом, практически пубертатном, у меня произошла первая серьезная ссора с мамой. Я тогда с пацанами по крышам гулял – подражал руферам и трейсерам из фильмов. Ну и, понятно, застучали нас – полицию вызвали. Поймать не поймали, но мама все равно о случившемся узнала и выдала мне по первое число. Серьезно так поговорила – в сущности, как юнца нашкодившего отчитала. Только я-то, балбес, юнцом себя уже не считал. Ну и с ответами у меня не заржавело – короче, поругались. Мерзкая такая штука – цапаться с родителями. Мама заплакала, я из квартиры выскочил, дверью хлопнул. Пошел куда глаза глядят – нарочно через барачные дворы, мимо горелых дровяников. Гопники обычно там кучковались, я и коряжку какую-то с земли подобрал, камень в карман сунул – надеялся, что привяжутся. Только никто меня, распаленного, не тронул – так я и проходил впустую. Пришлось возвращаться к любимым качелям, где через какое-то время меня и отыскал батя. Я-то думал – подойдет и врежет. Без слов и объяснений. Тем более что даром дипломатии он никогда не страдал. Но он присел рядом – на соседнюю качель – и какое-то время сумрачно меня рассматривал. Я как дурной маятник продолжал взлетать и падать, с внутренним ужасом понимая, что это его ярит и бесит. И когда он наконец заговорил, я ушам своим не поверил – настолько спокойно и тихо прозвучал его голос.
– Тебе, Антон, скоро четырнадцать, возраст что надо. Считай, повзрослел, грубить научился… Только мама наша значительно раньше тебя повзрослела. Она тебе не рассказывала, а я расскажу… Словом, было ей девять лет, когда она осталась без мамы. Так тоже иногда случается: была мама и умерла. И девятилетняя Оля осталась без матери. А папаша… Папаша ее через год снова женился. Какое-то время жили вместе, и мачеха Ольгу нашу тихо ненавидела, все время искала поводы унизить, задеть. Упрекала, что не умеет заплетать косы, стирать белье, мыть посуду. Бить не била, но постоянно жаловалась отцу – весь мозг супругу проела. А стоило ему возразить – тут же поднимала крик, истерики устраивала. Чего проще – сделать жизнь маленькой девчушки невыносимой. В итоге папаша не выдержал, собрал однажды Ольгины вещи, разбудил среди ночи и повез к родителям покойной матери – в деревню километров за двести с лишним. Приехали на рассвете, выгрузились на улице, чемоданчик, сумку с вещами – все прямо на землю поставили. В дом папаша заходить не стал – не решился. Поцеловал Олю и сказал: «Иди, доча, постучи в окно и объясни там все…» А после взял и уехал… – Батя замолчал. – Вот так, Антох, наша мама и повзрослела. В свои неполные десять лет…
Я продолжал бесшумно раскачиваться, а батя сумрачно молчал. Рассказ для него оказался длинным и дался нелегко. Но он все-таки продолжил:
– Может, на этом она и закалилась. Сумела выучиться, в начальницы выбилась. Я вот даже не пробовал, а она сумела. И не понаслышке знает, что такое отвечать за других. И за тебя, дуралея, переживала. По крышам он, понимаешь, скачет. Карлсон хренов. А в общем… Если понял, ты знаешь, что делать. А не понял, то и болтать с тобой смысла нет.
Махнув рукой, батя поднялся. Не оглядываясь, зашагал по улице – не к нашему подъезду, а непонятно куда. Я-то думал, он продышаться после длинного монолога отправился, а потом дошло! Он мне, обормоту, давал возможность вернуться в дом. Ну и…
Конечно, я вернулся, хотя просить прощение всегда трудно. Особенно когда тебе чертова дюжина лет. Но я все-таки выжал из себя нужные слова. И сразу что-то произошло. Точно шторы кто в солнечный день распахнул. Я и не подозревал, что примирение может произойти с такой оглушающей быстротой. И тогда же понял, что «самость» моих родителей для меня никогда не исчезнет. Что бы там не происходило вокруг, какую ерунду не втюхивали бы в нас сетевые прорабы. И прочно уверовал в то, что мои родители навсегда останутся для меня богами-олимпийцами – этаким бонусом, которого, вполне возможно, я никогда не заслуживал…
Почувствовав посторонний взгляд, я оглянулся на вздымающуюся за моей спиной Башню. Без сомнения, она слышала мои мысли – слышала, поскольку посторонней не являлась. Верно, поэтому я и думал о таких вещах, сидя на краешке цокольной постройки. Пусть не часто, но наши сердца попадали в такт, – Башня не просто меня слышала, она все-все понимала. И возвращала уверенность в себе, наполняла утраченным спокойствием. Отчего-то я знал, что ей, словно семейному доктору, можно выложить все без утайки.
Глава тринадцатаяВдруг какой-то паучок
(За 82 дня до катастрофы…)
На качели Алису я все-таки подсадил. В смысле сначала посадил, а подсела она уже сама. Но вы бы видели ее первый восторг! Я осторожно раскачивал качель, следил, как держится Алиса, и думал, что нет ничего красивее любимой девчонки на качелях. А Алиска и не собиралась пугаться. Она и ноги без всяких подсказок стала выбрасывать вперед – сразу поймала нужный ритм. Вскоре я стал уже и не нужен – просто стоял рядом и присматривал за тем, чтобы она не выпускала из рук подвесные штанги.
– Хочется кричать! – выдохнула она, пролетая мимо.
– Кричи, – разрешил я.
– У-ух!.. – тотчас откликнулась Алиса. – Никого не напугаем?
– Не бойся, малышей нет, а в домах народ привычный – и не такое слыхали.
– У-у-ух! – чуть громче выкрикнула она и на следующем махе оглушительно взвизгнула. – Йа-а-а!
– Во-от! Уже нормально. – Я довольно заулыбался. – А то молчишь как рыба.
– Это я-то молчу? А кто у нас болтуша поперёшная?
Я хмыкнул. Неведомая мысль зашебуршилась в голове, попыталась ускользнуть, но мне удалось ухватить ее за кончик, вытянуть наружу. Так птицы выдергивают дождевых червей из норок. Ну а тут наблюдалась явная связь с музыкой. Сидя за пианино, Алиса тоже ведь раскачивалась. Там раскачивалась – и тут. Значит, музыка присутствовала в обоих случаях. И здесь, и там она управляла телом, задавала нужный синхрон. В такт выбранному ритму волосы Алисы оживали, водорослями струились вперед и назад. А еще я наблюдал совсем уж необычное: невидящие глаза ее сияли. Могло ли такое быть, не знаю, но это было!
И конечно, уже через день Алиса рассказала обо всем своей учительнице музыки Юлии Сергеевне. Нет, не застучала – в очередной раз поделилась своими восторгами с близким человеком. А «близкий человек» больше звонить по телефону не стал, а подкараулил меня после школы и выдал хорошенький такой втык. Но главное: мы наконец-то познакомились.
Алису не испугали качели, а меня ничуть не напугала Юлия Сергеевна. Просто потому, что не могла Алиса любить кого ни попадя. Не зря она и звала ее «Юлечка Сергеевна». В общем, тетечкой она оказалась вполне себе милой и даже, делая мне втык, не кричала, не кидалась с кулаками, не ругалась. Хотя поначалу выглядела на самом деле сердитой. Ну, то есть это мне так показалось. Лишь позже я сообразил, что она была просто напугана. Она-то за каждого из них отвечала – за всю свою группу незрячих юнкоров, а тут вынырнул неведомый фуфел, да еще и усадил любимую ученицу на качели. Хорошо хоть про лес и сахарную кулинарию она не знала, а то перепугалась бы еще больше. Но в целом беседа завершилась вполне мирно. Мы даже руки друг другу пожали! Я пообещал держать ее в курсе наших затей, она дала мне визитку с телефоном.
Само собой, подробности этого разговора я передал Алисе. Как обычно, мы сидели в их уютной кухоньке; под матерчатым колпаком заваривался чай, на подоконнике стыли свежие шанежки. Слушая, юная хозяйка привычно держала за руку меня, но к этому я уже начинал привыкать. Порой уже и сам протягивал ей свою граблю, понимая, что для нее это было еще одним каналом восприятия. Что-то вроде тактильного зрения.
– Так что решай, – подвел я итоги коротенького доклада. – Если все кругом так пугаются, можно прожить без качелей.