– Ты проживешь?
– Ну… Я-то – другое дело. Я на качелях стресс снимаю – практически лет с пяти.
– А я, наоборот, буду на них заряжаться. Как в физике – трением о воздух.
– Это как? – Я озадачился.
– Ну, тему статического электричества ты должен был проходить.
– Должен-то должен… – Я поскреб свободной рукой затылок.
Там, где некогда бугрилась шишка, кожа успела зажить, но маленький рубец все-таки остался. Чесалось это место безбожно.
– Ничего мы менять не будем, – рассудила Алиса. – Ты пойми, Антош, всю жизнь меня только и делали, что берегли. Даже в интернат, до которого два шага, подвозили на специальном автобусе. А ты сразу и на качели посадил, и в лес утащил…
– Еще скажи «уволок».
Алиса с готовностью рассмеялась. Сделав потешное лицо, принялась тоненьким голосом декламировать:
Вдруг какой-то старичок
Паучок
Нашу Муху в уголок
Поволок —
Хочет бедную убить,
Цокотуху погубить!
– Это… кажется, Чуковский?
– Умница! Между прочим, в детстве было моим самым любимым стихотворением. Особенно эти строчки:
Но жуки-червяки
Испуга-а-лися,
По углам, по щелям
Разбежа-а-лися…
Я фыркнул, и Алиса снова рассмеялась.
– Забавно, да? В детстве я это гостям обычно читала, и всем безумно нравилось. Я все никак не могла понять, почему все хохочут. Думала – оттого, что я здорово читаю.
– Ты на самом деле здорово читаешь.
– Не подлизывайся.
– А чего мне подлизываться? Все равно ты и шаньгами накормишь, и чаем напоишь. Потому что наивная и радушная, а я знаю об этом и коварно пользуюсь.
– Ты считаешь, что Юлечка Сергеевна именно так о нас и думает?
– Ну, сейчас, может, уже и нет. Но она все-таки учитель, человек с опытом, а про родителей твоих точно не знаю.
– Не бойся, они тоже всё поймут. Они же родители… – Алиса даже попыталась скопировать мою интонацию.
А я в очередной раз припомнил Славкину ситуацию. У него тоже были «родители», только эти самые «родители» даже дочь Катюху из-за вечных дрязг не всегда забирали из детского сада, и Славка покорно топал за малолетней сестрой, а после умудрялся еще учить уроки, что-то там подбирать на пианино, ходить в свою парашютную секцию. Он и в школу заявлялся как ни в чем ни бывало – улыбчивый, заводной, с кучей ядовитых приколов и заготовок. И как у него все успевалось да получалось?
Алиса между тем пересказывала свой недавний сон:
– …И главное – все так реально, Антош! Давно уже такого не было. Просыпаюсь, но не у себя дома, а в светлой большой комнате. Светлой, понимаешь? Потолок, стены – все залито солнцем. А я даже не удивляюсь, просто смотрю и радуюсь. И вокруг все вроде чужое и одновременно знакомое. Вот здесь, в голове, делаешь небольшое усилие – и вспоминаешь. Часы на стене в форме гигантской раковины, стрелки показывают без четверти три. На столе странная такая игра – хрустальные фигурки, которые нужно перемещать в пространстве. Что-то вроде кубика Рубика, но все словно подвешено в воздухе.
– И не падает?
Алиса помотала головой.
– Я же говорю – странная игра. Ничего похожего не встречала. Но, понимаешь, такое ощущение, что играть я в нее умею. И вот я подхожу ближе, начинаю двигать фигурки, но не руками, а мысленно. И они у меня то сливаются воедино, то вновь распадаются. А когда получается какой-нибудь интересный узор, сразу слышится музыка. Короткая мелодическая фраза – словно бы ниоткуда. И я понимаю, что это маленькая победа, часть головоломки решена. Стоит сделать еще несколько ходов – и партия завершится каким-то чудесным аккордом. А потом… Потом я начинаю бродить по дому, перехожу из комнаты в комнату и вижу, что в них нет углов. Совершенно!
– Круглые, что ли, комнаты?
– Да нет, комнаты не круглые, но углы все равно отсутствуют. Я даже руками пытаюсь их отыскать – и все равно ничего не понимаю… А затем ноги ведут меня на улицу, и я оказываюсь в саду! Вокруг море цветов, пчелы, бабочки – и все такое радужное, переливчатое. До меня вдруг с запозданием доходит, что я ВИЖУ! Еще недавно ничего не видела, а тут вижу! И в доме видела, и в саду. Ух, Антош! Какое это счастье, ты не представляешь себе! Я скачу по дорожкам, что-то без конца кричу. И тут же прямо во сне начинаю ломать голову, пытаясь сообразить, что же со мной творится. Сплю я или все это по-настоящему? Или, может, все как раз наоборот – и я проснулась после затяжного кошмара? Вдруг про тебя вспоминаю – и такой накатывает страх! Ведь если все было кошмаром, то и ты в нем остался!
– Мальчик из кошмара – это здорово! – Я хмыкнул.
– Не смейся! – Алиса стиснула мою кисть. – Не поверишь, до сих пор внутри все дрожит. И такая, Антош, у меня мешанина в голове, ничего сообразить не могу. Хожу среди цветов, ищу кого-то из взрослых, чтобы расспросить, а никого нет. Только пчелы жужжат да птицы распевают. Божья коровка по плечу ползет, я беру ее на руку, подставляю поочередно пальцы, и она ползет, щекочет меня своими лапками. Такое удивительное чувство! Я читаю ей стихи, она расправляет крылышки и взлетает. Я собираю какие-то щепочки, камушки, складываю из них картинки. А потом… Потом раздается звон колокольчика, и в калитку входит высокая темноволосая женщина. Я смотрю на нее, она – на меня, и мне становится плохо.
– Плохо?
– Ну да. Потому что я начинаю ее узнавать, и меня тут же что-то тянет обратно. Все сильнее и настойчивее. Потому что эта женщина – моя мама! А я точно помню, что еще одна мама у меня здесь, в прошлой жизни, с родинкой на щеке и не такая высокая.
– Я видел на фотографии…
– Ну да… И меня словно на части разрывает. А женщина глядит на меня широко раскрытыми глазами, и губы у нее начинают дрожать. Она роняет сумку, протягивает ко мне руки, бежит, а я не могу сделать ни шага. И отчетливо понимаю, что если немного напрягусь, если вспомню ее имя, то все окончательно встанет на свои места, понимаешь?
– Не очень…
– Ну как же! Стоит мне вспомнить еще несколько деталей – и волосок порвется, я останусь там! Навсегда. С этой новой мамой, с цветами и пчелами, со своим замечательным зрением.
– Так в чем же дело?
– Сама не знаю. Страшно становится, и чем страшнее, тем труднее сопротивляться силе, что тянет назад. Я думаю уже про здешних своих родителей, про школу, про Юлечку Сергеевну, и мысли, точно шарики гелиевые, потихоньку поднимают меня над садом. А женщина уже что-то кричит и продолжает бежать ко мне. На лице у нее такая мука, такое отчаяние. Она точно потеряла меня и нашла… А меня несет выше и выше. Голову начинает кружить, наваливается темнота, и просыпаюсь я уже здесь. Открываю глаза – и вижу привычную мглу…
Алиса замолчала, и я тоже молчал, ошалев от ее рассказа.
– Лежу, по щекам бегут слезы. Потом встаю, ищу маму, бужу, спрашиваю, который час, и оказывается, что прошло всего-то минут сорок, представляешь? А в том мире я пробыла даже не знаю сколько – часа три, не меньше. И получается, что какой-то другой мир точно существует. Он красивый и замечательный, он реален, но я почему-то живу здесь.
– Тебе здесь не нравится? – спросил я.
– Что ты, Антош! – Она судорожно погладила мою руку. – Зачем такое спрашивать!
– Не знаю… Все эти твои «эффекты Манделы», перебросы в параллельные миры – по-моему, с этого свихнуться можно.
– Ты в них не веришь?
Я немного подумал, подбирая верные слова.
– Понимаешь, я, наверное, из другого теста, Алис. Про «веришь или не веришь» вообще не очень понимаю. Можно, конечно, навоображать себе что-то или помечтать, но вера-то тут при чем? Верят или не верят чему-то чужому. А если это близкий человек или ситуация, с которой ты знаком, это уже знание.
– А как же Бог, инопланетяне, домовые?
– Ты прямо все в одну кучу свалила. Еще Бабу-ягу припомни…
Я неловко пошевелился. Казалось, что держащая меня за руку Алиса действует сейчас, как полиграф. Ни солгать, ни вильнуть в сторону было невозможно – сразу все поймет.
– Ну и ладно, не будем про это. – Алиса выпустила мою руку. – А про что еще с тобой говорила Юлия Сергеевна?
– Ну… Рассказывала о том, какие вы статьи прикольные пишете, сколько читаете самого разного, про уроки музыки. Больше всего говорила про то, что слепой человек – не значит ущербный. Что зрение, слух, обоняние всего лишь каналы восприятия мира, а уж что мы там воспринимаем, это целиком от нас зависит.
– Ты с ней согласен?
– Конечно, согласен. – Я почувствовал, что тема, на которую мы забрели, дается мне значительно легче. – Взять тех же утырков, с которыми я махался. У них-то глаза и уши точно на месте, а что толку? И таких – миллионы. Сами живут муторно и других гнобят. Вот они-то как раз и есть ущербные. Потому что в головах у них главного не хватает.
Алиса развернулась лицом к окну. Я-то уже знал: свет она чувствует. И небо от земли тоже отличает.
– Юлечка Сергеевна, конечно, молодец. Мы не ущербные, мы просто немного другие. Но вот горы и море – это то, без чего многим из нас сложно. Я ведь бывала на море и плавать умею, но вот того, о чем все рассказывают, никогда не сумею представить. Ни дельфинов, ни крабов, ни кораллов. Могу только все это навоображать у себя в голове, но в темноте рисовать очень и очень сложно…
Я слушал вполуха – больше смотрел на ее профиль и думал, что надо обязательно ее сфотографировать. Сколько уже встречаемся, а у меня ни одного путёвого кадра! А лучше на видео снять – чтобы с мимикой и этими ее то появляющимися, то пропадающими ямочками на щеках…
– И в горы я ни разу не выбиралась, – продолжала сокрушаться Алиса. – Я даже не о том, что на ощупь карабкаться трудно, – просто существуют какие-то вещи, которые обязательно нужно увидеть. Хотя бы один-единственный разочек. Тогда и представить их будет намного проще. Мы ведь сами заполняем свою темноту образами. Каждый – своими собственными, понимаешь?