– Ну? Теперь ты, как в сказке Пушкина, должен проснуться и ожить, – как ни в чем не бывало подсказала она.
Но я молчал и по-прежнему не открывал глаза. Оживать и просыпаться мне решительно не хотелось.
Глава четырнадцатаяПлюсы и минусы суеверия
Из пластикового стаканчика я вытряхнул на ладонь костяшки, долго их тряс. Перед первым броском – оно всегда так. Надежды молодость питают, мандраж – и все такое. Хотя… Костяшки – лотерея убогих. Это Славка однажды сформулировал. Но что делать, если горе не от ума, а от его отсутствия? Только и остается – мечтать, метать да надеяться. Я и метнул.
Первый бросок – глупое счастье новичков. Костяные кубики громыхнули по полу и выдали три шестерки из шести. Ого, да ты счастливчик, Антуан! Следующий бросок – еще шестерка, тоже неплохо. На третий раз я что-то совсем разволновался. Вот же ерунда какая! В голове сам собой взревел трубами удалой оркестр, и в такт неведомой музыке я начал трясти кости то быстрее, то медленнее. И все не бросал, не решался. Похоже – трусил. Но надо было разжимать ладони, и я их разжал. Один из кубиков четко замер, показав гордые шесть крапинок, второй, словно издеваясь, прокатился до ножек кровати и там долго-долго вертелся на месте, убегая все дальше в тень. Пришлось лезть под кровать, и там, напрягая зрение, я разглядел всё те же заветные шесть крапинок.
Вот красава-то! Три броска – и шесть по шесть. Уже и не отвертеться… С кухни долетел звон посуды.
– Ма! – позвал я. – Ма, ты вроде в магазин предлагала сбегать?
Интересная штука! Если о чем-то важном просишь родителей, то и в одной с тобой комнате могут не расслышать, а вот на такие предложения откликаются моментально. Слух у них, что ли, особый прорезается?
– Морковь, капуста… Ну и картошки с хлебом. Йогурта возьми, папа любит.
– А еще?
– Можешь лимонов посмотреть. Если хорошие, возьми штучки три-четыре.
– И всё?..
Я ждал. Говорят, материнское сердце точнее любого прибора. С костяшками не сравнить.
– Вроде всё.
– И погулять можно?
Это я уже нарочно сгущал и провоцировал. В мои-то годы о таком уже не спрашивают. Вот и мама мои слова проигнорировала. Посуда загремела громче, вода пренебрежительно зашумела.
Значит, нечего вибрировать. Вон Стаса из пятой школы отец, говорят, запирать пытался, поругались даже. Так Стасик все равно утек. И разбился. А ведь отец как чувствовал. И на похоронах об этом не раз повторял. Только Стасоид – он безбашенным был, мечтал побить рекорды Курбатова. Потому и не прислушивался. В отличие от меня…
– Антон!
Я встрепенулся. Все-таки что-то такое мама припомнила.
– Из ведра еще надо вынести. Пакет уже переполнен…
Я поднялся с пола. Три шестерки, видимо, это и подразумевали – полноценное начало выходного дня. Мусор и плановый обход магазинов. Ну а потом… Потом меня поджидало свидание. Не с Алисой и не с Ларисой, а с Башней. А к такому надо быть всегда готовым. Что там Алиса рассказывала про жизненную пружину?
Натянув на глаза повязку, я распахнул руки и крутанулся на месте. Еще поворот и еще… Внутренний гирокомпас пошел в отказ, потеряв ориентацию, я полетел неведомо куда, ударился плечом в дверь, шарахнувшись в сторону, чуть не сшиб со стола компьютер.
– Что там у тебя? – донеслось с кухни.
Лежа на коврике, я стянул с головы повязку.
– Да так… С турника упал.
– Надеюсь, сломал?
Это она про турник спрашивала, не про мои кости. Я кисло улыбнулся. Мама у меня тоже любила пошутить.
Впрочем, шутить умела не только мама. Жизнь на подобные вещи тоже была изобретательна. Мусор я выкинуть забыл – так и поперся в магазины с раздутым пакетом. Хорошо хоть удалось купить все по списку: и морковь взял отменную, тонкую, длинную, крепкую, – умели ведь где-то выращивать! – и лимонов добротных выбрал. Немного огорчила кассирша.
– А во втором пакете у вас что?
– Мусор. – Я покраснел. – Это не ваш, извините.
– Вижу, что не наш. – Тетечка за кассой озадаченно покачала головой. – Наверное, перезанимался? ЕГЭ, контрольные, зачеты?
Бурча про себя невнятное, я покинул магазин. Проходя мимо баков, сердито швырнул переполненный пакет. Пятнадцатилетний склеротик! Впору пенсионное удостоверение выдавать! Впрочем, та же Алиса наверняка нашла бы в этом массу смешного. Я тоже заставил себя улыбнуться. Так и проулыбался до самого подъезда и только там заметил, что по-прежнему несу в руках пакет с мусором.
Твою дивизию!.. Я притормозил. Что же я тогда выкинул?
Стремительно развернувшись, я понесся обратно. Хорошо хоть маме не успел показаться. Вот уж наслушался бы разного!..
У баков в загороженном закутке меня поджидал новый сюрприз. Трое бомжей радостно жевали мои булки, запивая моим же йогуртом. Точнее – папиным.
– Ни фига себе! – возмутился я.
– Чего тебе, пацан?
Они добродушно обернулись ко мне, но я-то знал, что добродушие это обманчивое. Моя еда была уже не моей, превратившись в законную добычу этих бродяг.
Я смотрел на них и не знал, на кого злиться – на себя или на кубики, выдавшие мне удачу. Ну а бродяги – они-то как раз были не при делах. Кстати, моя морковка лежала тут же в кулечке возле баков, до нее эти счастливчики еще не добрались. Я проворно цапнул полиэтиленовую упаковку.
– Это я нечаянно оставил…
– Э-э, пацан! Ты чего?
– Приятного аппетита! – буркнул я и вновь отправился в магазин – на всякий случай вприпрыжку, чтобы не догнали.
Дважды покупать одно и то же – не слишком приятное занятие, но денег у меня хватило – и то ладно. Больше терять время понапрасну я не стал: заскочив домой, навьючил на спину альпинистский рюкзачок с инструментами, скоренько ополоснул руки.
– Все, ма, погуляю чуток…
Тучки по небу бежали ровные, позволяя солнцу вволю наиграться земными красками. Быстро шагая, я повеселел. Правильно говорят: движение – это жизнь. Если акулу удерживать за плавники, она через пару минут заснет, то же творится и с нами. Пока торчишь дома, да без дела, поневоле начинаешь чудить. Если нервишки слабые, можно так себя накрутить – совсем в психа превратишься. Все равно как Раскольников у Достоевского. Вот и я скатился в суеверие: костяшки взялся метать, примет себе разных навыдумывал. А чего, казалось бы, страшного? Уже не первый раз лезу – и даже не двадцать первый. Конечно, по внешнему ободу Башни я взбирался куда реже и все равно новичком себя не считал. По идее, должен был привыкнуть, только что-то у меня с этим не клеилось. И сны про падение продолжали сниться, и предчувствия нехорошие всякий раз ломали.
Впереди к моему тротуару приближался кот – разумеется, черный. Я припустил галопом, замахал руками, точно крыльями. Кот в изумлении остановился. Убегать не стал, однако проводил меня недоуменным взглядом – вроде как еще один двуногий чокнутый… А я, с шага перейдя на бег, совсем развеселился. Даже мысль забавная пришла: неужели удалось открыть лекарство от страха? Чем, значит, быстрее идешь на таран, тем лучше себя чувствуешь. Тем более что и не таран меня ждал, а вполне благородное дело: добраться до проклятущей скобы, зависнуть на карабине и укрепить опасное место проволокой.
Я прибавил скорости, пересек дорогу в неположенном месте, но машин, по счастью, не наблюдалось. Вместе со своими хозяевами они отсыпались по гаражам и дачным участкам. Ветер тоже, по всей видимости, отсыпался, но на бегу я создавал его сам. С шелестом он овевал мое разгоряченное лицо и явно нашептывал в уши какие-то потаенные советы. Алиса – та наверняка бы все поняла и расшифровала. Я же таких способностей был лишен начисто.
«Триста сорок седьмая скоба» – так сказал тогда туманный призрак Сани Курбатова, и я даже подумал, что именно с нее он сорвался. То есть никто в точности не знал, откуда он упал: кто-то говорил, с Пятачка, другие доказывали, что значительно ниже – уже при спуске. Сам бы я ни за что не взялся пересчитывать скобы-перекладины, но Саня-то их знал наперечет: «Всего триста восемьдесят семь скоб-перекладин, плюс шесть сломанных, две шатаются и на грани: одна – „скрипучка“, другая – „хрустяшка“. Вот эта „хрустяшка“ и есть самая опасная – триста сорок шестая, потому что после нее нет ничего – хрустнуло, а ухватиться не за что»… Правда, после Алисиных рассказов о всяческих параллельных мирах и «эффектах Манделы» я допускал и другое: может, Саня не про себя толковал, а про кого-то другого. Если, значит, там, где он сейчас был, правит вечность, то и будущее для него открыто. И кто знает, что в этом будущем он разглядел. Возможно, с этой дурной скобы мог сорваться кто-то из наших. Возможно, даже я сам. Так или иначе, но Сане я верил. Даже тому, глючному, шагнувшему из Тумана. Не мог он заявиться сюда просто так. Что-то такое он знал. Про Башню и про всех нас.
Глава пятнадцатаяТриста сорок седьмая
Будку с охраной я обошел стороной, но, судя по всему, никого там не было. Нашей веревки я также не обнаружил – видать, сдернули «доброжелатели». Пришлось воспользоваться «кошкой» из рюкзака – коротким тросиком со стальным крюком на конце. С третьего заброса получилось зацепиться за кронштейн, а дальше все было просто. Выбравшись на крышу цоколя, я обмотался тросом крест-накрест – все равно как матрос пулеметными лентами, за пазуху упрятал концы с карабинами. Из закутка извлек спрятанную накануне проволоку и через пролом в стене выбрался на внешнюю лестницу. Трижды вдохнув и выдохнув, полез навер х.
Костяшки костяшками, но и про облом с продуктами я не забывал. Суеверие – скверная штука, однако и прок от него должен был какой-то быть. Во всяком случае, первые полсотни метров я преодолел шустрой обезьянкой, а там, после минутной паузы, заставил себя подниматься втрое медленнее. Еще и ветер шаловливый налетел – здесь, на высоте, он был достаточно силен. У древних кораблей мачты были куда ниже, но и те ломались, как спички. Так что сдуть человеческую пылинку с бетонной высотки сегодняшнему ветру было совсем не сложно.