Тело на окровавленной постели… Кинжал, занесенный над его сердцем… Голова, катящаяся по красному мраморному полу… Меч, уходящий на дно Авери…
Телесная боль была слабым отзвуком боли душевной.
Острое сознание своей никчемности и бесполезности. Его попытки помочь кому-либо только усугубляли их трудности и страдания.
Тело на окровавленной постели… Принцесса Нехемия.
Ее убили. Возможно, она сознательно пожертвовала собой, однако… Он вовремя не предупредил Аэлину (тогда ее звали Селеной). Не предупредил личную охрану Нехемии о подозрительном внимании короля. Получалось, он убил ее, хотя и чужими руками. Успокоившись, Аэлина могла бы его простить, признать его непричастность к случившемуся, но он-то знал, что это не так. Самое страшное, когда не делаешь того, что мог бы сделать.
Нехемию называли Светом Эйлуэ. Когда он погас, рабы подняли восстание. Король жестоко его подавил. Калакулла. Эндовьер. Убитые мужчины. Убитые женщины и дети.
Когда же Шаол решился действовать, когда наконец выбрал свой путь… Кровь, черный камень и зловещая магия.
«Ты знал… ты знал… ты знал…»
«Ты никогда не будешь моим другом… моим другом… моим другом…»
Тьма стремилась проникнуть к нему в горло. Подавить. Задушить.
Он впустил тьму в себя и даже широко открыл рот, чтобы ей было удобнее входить.
«Забирай», – мысленно сказал он тьме.
«И заберу, – с издевкой ответила она. – Обязательно заберу».
Тьма показала ему ужасы Мората, которые было не с чем сравнивать. Показала тюрьму под стеклянным замком, лица тех, кто безуспешно молил о милосердии, ибо милосердия в застенках не существовало. Он увидел молодые руки с кожей золотистого цвета, творящие эти ужасы, словно сам находился рядом.
Шаол знал. Догадывался, кто́ велел истязать его гвардейцев, а затем убить их. Они оба знали.
Он чувствовал разраставшуюся тьму, готовую нанести ему удар и заставить кричать от нестерпимой боли.
Потом тьма исчезла.
Под безоблачным синим небом колыхались золотистые волны полей. Кое-где их пересекали весело журчащие ручьи. Иногда попадались дубы. Они стояли, словно дозорные, посланные Задубелым лесом, чья зеленая дремучая стена простиралась справа от него.
Позади располагался домик с соломенной крышей. Камни стен покрывали зеленые и оранжевые лишайники. Неподалеку находился старинный колодец, на самой кромке сруба замерло ведро.
К дому примыкал загончик, где бродили толстенькие цыплята, внимательно разглядывая землю. А дальше… Сад. Не такой, как в богатых домах, с прямыми дорожками и подстриженными кустами. И тем не менее сад, огороженный невысокой каменной стеной. Деревянные створки ворот были распахнуты настежь.
Вероятно, сад служил хозяевам дома еще и огородом. Шаол заметил двоих, склонившихся над тщательно возделанными грядками. Он переместился ближе.
Ее он узнал по золотисто-каштановым волосам. На летнем солнце они выглядели гораздо светлее. Кожа загорела, приобретя красивый шоколадный оттенок, а глаза…
Глаза ребенка. Все ее лицо светилось радостью. Она смотрела на женщину. Та сидела на корточках. Рука женщины касалась светло-зеленого растения с пурпурными шишечками, покачивающимися на теплом ветерке.
– А как называется эта трава?
– Сальвия, – ответила девочка.
На вид ей было не больше девяти.
– Правильно. Какие у нее свойства?
Девочка явно их знала. Гордо подняв голову, она начала перечислять:
– Сальвия улучшает память, повышает настроение и делает человека проворнее. Она помогает женщинам зачать ребенка, благотворно действует на пищеварение, а в составе мази снимает воспаление кожи.
– Умница.
Девочка улыбнулась во весь рот. На месте трех выпавших молочных зубов еще не успели вырасти новые.
Женщина – ее мать – притянула дочь к себе. Кожа у нее была смуглее, чем у девочки, волосы гуще и курчавее. Но их фигуры… Когда девочка вырастет, у нее будет такая же фигура, как у матери. От той ей достались веснушки, форма носа и губ.
– Я рада, что ты усердно учишься, дитя мое.
Она поцеловала дочь во вспотевший лоб.
Даже в своем призрачном состоянии он ощутил этот поцелуй, пронизанный любовью.
Весь здешний мир был полон любви и радости, окрашен ими.
Счастье.
Счастье, которого он не видел ни в родительском гнезде, ни в других местах.
Эту девочку любили. Крепко и безусловно.
Он попал в одно из ее счастливых воспоминаний. Их было не много.
– А как называется куст возле стены? – спросила женщина.
– Крыжовник? – вопросительно наморщила лоб девочка.
– Да. Чем он полезен?
Девочка уперлась руками в бока. Ветер теребил ее простое платьице.
– Он… – начала она и недовольно топнула ногой, сердясь на сплоховавшую память.
То же раздражение Шаол видел в Антике, когда она вышла из дома больного старика.
Мать подкралась к ней сзади, обняла и поцеловала в щеку:
– Он невероятно полезен в пирогах. И сегодня мы испечем пирог с крыжовником.
Девочка восторженно завопила. Эхо ее криков понеслось над янтарными травами и прозрачными ручьями, устремляясь в самое сердце древнего Задубелого леса.
Возможно, еще дальше – к Белоклычьим горам и холодному городу возле их отрогов.
Он открыл глаза. Его нога упиралась в диванную подушку.
Его нога чувствовала гладкость шелка и шершавость вышивки. Не только пальцы. Вся ступня.
В его ногу вернулись ощущения.
Шаол быстро сел. Ирианы рядом не было.
Он снова посмотрел на свои ступни. Подвигал одной, затем другой. Почувствовал мышцы.
Слова застряли в горле. Сердце колотилось.
– Ириана! – хрипло позвал он, вертя головой во все стороны.
В гостиной ее не было. Неужели ушла? Шаол посмотрел в сад. Она сидела там. Одна. Солнце играло на ее золотисто-каштановых волосах.
Забыв, что он полуодет, Шаол быстро перебрался в кресло. Его ноги впервые ощущали гладкое дерево подставки. Ему показалось, будто в коленях и выше чувствовалось какое-то покалывание.
Он торопливо въехал в небольшой квадратный сад, представляя, как выглядит сейчас его лицо с ошалело выпученными глазами. Ириана добилась нового успеха. Сделала еще шажок в исцелении его ног.
Она сидела на расписном стульчике возле круглого пруда, подперев голову кулаком. Шаолу показалось, что она устала от работы с ним и спит. Подъехав ближе, он заметил неестественный блеск ее щек. К счастью, не кровь. Слезы.
Она смотрела на пруд, почти сплошь закрытый изумрудными листьями и розовыми лилиями, а слезы текли: тихо, безостановочно.
Казалось, Ириана не видела собственных слез и не слышала подъехавшего Шаола.
– Ириана.
Очередная слезинка скатилась у нее по щеке, упала на сиреневое платье. Потом еще одна.
– Тебе было больно, – сказал Шаол под скрип колес по белому песку.
– Я забыла, – всхлипнула она, продолжая смотреть на пруд. – Забыла ее лицо. Запах. Голос ее забыла.
Шаолу сдавило грудь. Он подъехал вплотную к стулу Ирианы, но не осмелился дотронуться до ее руки.
– Целительницы приносят клятву: никогда не лишать жизни кого бы то ни было. Мама нарушила клятву в тот день, когда пришли солдаты. В кармане платья она прятала кинжал. Один из солдат вдруг схватил меня, и мама… прыгнула на него и убила.
Ириана закрыла глаза.
– Мама подарила мне время, чтобы убежать и скрыться. И я убежала. Я бросила ее. Я спряталась в лесу и оттуда смотрела… Солдаты привязали маму к дереву, сложили костер возле ее ног и подожгли. Ветер нес дым в сторону леса. Я глотала этот дым и слушала ее крики. Она кричала, кричала…
Ириана содрогнулась всем телом.
– Она никому не делала зла. Всем помогала. Очень меня любила… А они расправились с нею.
Человек, которому служил Шаол. Прежний король. Это он убил мать Ирианы и множество других, ни в чем не повинных людей.
– Куда ты отправилась после этого? – тихо спросил Шаол.
Она сумела унять дрожь. Потом вытерла лицо:
– На севере Фенхару жила мамина двоюродная сестра. Я двинулась туда. Добиралась две недели, но добралась.
В одиннадцать лет. Адарланские войска в то время стремительно завоевывали Фенхару. И эта девчонка сумела не попасться на глаза другим солдатам.
– У теткиной семьи была крестьянская усадьба. Я проработала у них шесть лет. Старалась ничем не выделяться. Как говорят, тише воды ниже травы. Иногда лечила травами, если знала, что потом на меня не донесут. Но такая жизнь меня не устраивала. Во мне как будто оставалась дыра. Пустота, которую требовалось заполнить.
– И тогда ты решила отправиться сюда?
– Решить-то решила, но я даже не представляла, как попаду в Антику. Я пересекла земли Фенхару. Прошла через Задубелый лес. Потом через горы.
Ириана понизила голос до шепота:
– Через полгода я добралась до Инниша – прибрежного городишки.
Шаол никогда не слышал о городе с таким названием. Если она шла через горы, должно быть, это где-то в Мелисанде.
Подумать только: она шла через горы. Женщина, не отличающаяся ни силой, ни ростом… Она проделала далекий путь, чтобы попасть сюда. Одна.
– Найти корабль, плывущий в Антику, не составляло труда, но у меня не было денег. В Иннише я оказалась без гроша в кармане. Пришлось задержаться. Я устроилась на работу.
Шаол старательно избегал смотреть на ее шрам. Какую работу – тоже не спрашивал, боясь, что подтвердится его догадка.
– Большинство девушек торговали собой. Другой работы не было. Инниш… там все не так, как здесь. Но мне повезло. Меня взял на работу хозяин постоялого двора. Место было подходящее – возле гавани. Сказал, что буду работать подавальщицей и грязь убирать. Словом… я осталась. Думала, проработаю месяц и уплыву, а задержалась на целый год. Хозяин оказался настоящим сквалыгой. Забирал у меня чаевые и вдобавок все время повышал плату за жилье. А жилье-то – каморка под лестницей! Я могла бы уплыть и раньше, но была еще одна причина, задержавшая меня в Иннише. Я не знала, что в Торре учат бесплатно, и копила деньги на оплату учебы. Это и задержало меня на несколько месяцев.